Адмирал Колчак - Валерий Дмитриевич Поволяев

у многих наших высокопоставленных особ. По Воеводскому, Россия для защиты своих интересов на море вполне могла бы обойтись несколькими рыбацкими байдами.

Колчак, разозлившись и одновременно опечалившись – это надо же было посадить на Морское министерство такого дурака! – решил, что не будет принимать участия в этом театрализованном представлении. Он ушел читать лекции в Морскую академию, но это пресное дело ему очень скоро опротивело, и он решил сделать следующий шаг – возвратиться к научной деятельности. В частности, к разработке и к прокладке Северного морского пути, который был нужен России, как кружка пива перепившему накануне работяге с Обуховского сталелитейного завода. Россия задыхалась, перегоняя грузы из центра на восток по железной дороге либо доставляя их по морю долгим кружным путем.

Была создана специальная комиссия, в которую вошел и Колчак. Работами «северян» заинтересовался Совет министров, который на заседании 7 апреля 1908 года принял специальное постановление, где особо подчеркнул необходимость «в возможно скором времени связать устья Лены и Колымы с остальными частями нашего Отечества как для оживления этого обширного района Северной Сибири, отрезанного ныне от центра, так и для противодействия экономическому захвату этого края американцами, ежегодно посылающими туда свои шхуны для меновой торговли с прибрежным населением».

У Колчака появился сильный единомышленник – генерал-майор Вилькицкий,[115] начальник Главного гидрографического управления. По поручению правительства Вилькицкий занялся организацией новой северной экспедиции. Колчак, не оставляя службы в Морском генеральном штабе (его оттуда все-таки не отпустили) – которая была пресна и неинтересна, – включился в эту работу: он верил Вилькицкому.

Был разработан план экспедиции. Таких экспедиций в России еще не было. По Северу решено было пройти на двух ледоколах.

У России имелись такие ледоколы, как, например, «Ермак», который был хорош на Балтике, на Неве, на Ладоге, где он исправно колол лед, но для Севера он был слабоват – мощные паковые льды Севера, эти смерзшиеся стальные горы, от которых артиллерийский снаряд отскакивал, как детский мячик, «Ермаку» были не по зубам.

Паковые льды нужно было брать другой техникой, и вообще их надо было не колоть, а давить, ломать. Ломать тяжелым весом ледокола. Колчак и занялся этой новой техникой: вместе с Федором Матисеном,[116] принимавшим участие в нескольких экспедициях Толля, разработал тип судна, ни на что не похожего, и назвал его ледодавом. Поначалу будущие суда так и величали – ледодавы, – но название не прижилось.

Ледодавы – сразу два, «Таймыр» и «Хатанга», – были заложены на Невском судостроительном заводе. Впрочем, «Хатанга», еще не успев оформиться в металл, была переименована в «Вайгач».

Летом 1909 года ледодавы были спущены на воду. Колчак попросил, чтобы его все-таки перевели из Морского штаба под начало Вилькицкого, в Гидрографическое управление. На этот раз перевод с трудом, но все-таки удалось получить. Колчак был очень нужен в Морском генштабе, это понимали даже те, кто слышать не хотел его фамилию, – для того, чтобы добиться перевода, пришлось нажать на кое-какие «потайные пружины». Это было противно Колчаку, но иного выхода он не видел.

В результате Колчак получил под свое начало один из новых ледоколов – «Вайгач». Водоизмещение «Вайгача» было 1200 тонн, как, собственно, и «Таймыра»; ледодавы были одинаковы, как близнецы-братья, длина – 54 метра, ширина – 11 метров, скорость – 11,5 узла, то есть около 20 километров в час.

Ледодавы имели на борту даже вооружение – пушки и пулеметы, – мало ли что могло случиться с ними на море! Да и проходили они все-таки по Военному ведомству.

Для той поры это были лучшие северные суда, с высокой живучестью, практически непотопляемые. Колчак, поднявшись на командный мостик «Вайгача», почувствовал, как у него увлажняются, делаются туманными глаза. Он перекрестился, поднялся на второй командный мостик, верхний, открытый. Когда «Вайгач» станет одолевать стальные ледовые поля Арктики, командиру надлежит перенести с нижнего мостика управление, он должен находиться здесь и только здесь, сверху ведь видно на многие километры, сверху сподручнее наблюдать за ледовыми полями, за горизонтом, даже за айсбергами, которые иногда мало чем отличаются от обычных льдин, так же плоско лежат на поверхности океана, но если «Вайгач» нечаянно вскарабкается на такую гору, то вряд ли что сделает с ней – гора не расколется, и ледодав навсегда останется в Арктике.

Люди, которым надлежало работать вместе с командиром на верхнем мостике, должны были одеваться, как Деды Морозы на рождественских картинках: в очень теплые шубы и специальные катанки – толстые, твердые, будто вырубленные из дерева, очень теплые валенки. Полярникам к одежде своей надлежало относиться очень серьезно, все заранее продумать. Эту одежду надо было так же, как и ледодавы, специально разрабатывать, не оставляя решение этих задач на потом.

Обычно сдержанный, с каменным лицом и плотно сжатыми губами, Колчак, на сей раз расчувствовался, вытащил из кармана белый, тщательно отутюженный платок, протер им глаза, потом скомкал в комок и сунул в ткань свой нос:

– Наконец-то! – проговорил он смято. – Так с Божьей помощью мы, глядишь, и покорим Север. – Ощутил внутри далекую, загнанную куда-то за сердце, в закоулки души, боль, высморкался. Он старался эту боль не замечать и произнес вновь, со значением: – Наконец-то!

Хорошо, что он подлечил свой ревматизм – полгода, проведенные на целебных водах, позволяли ему дышать без особой натуги и не бояться, что тело в любую минуту может скрутить отчаянная ломящая боль, и со страхом ждать ее, – этой боли Колчак больше не боялся. Наверное, в будущем боли появятся вновь, но сейчас он их уже не опасался – знал, как избавляться от этой напасти.

27 октября 1909 года ледоколы отправились из Петербурга в далекое плавание – им надлежало обойти половину земного шара и пришвартоваться к причалу во Владивостоке: портом приписки новеньких ледодавов был обозначен именно этот далекий город. Колчак Владивосток не любил – не ощущал он в душе того благоговейного трепета, какой возникал, когда назывались имена Москвы, Санкт-Петербурга или Кронштадта.

Софья Федоровна провожала Колчака, Поцеловала его в одну щеку, потом в другую, затем в губы, прижалась на мгновение, втянула ноздрями дух, исходивший от стоявшего неподалеку диковинного корабля с высокими трубами и двумя зачехленными пушками на корме, украшенного густыми рядами заклепок, будто генеральский мундир пуговицами:

– Саша, береги себя!

Колчак ответно поцеловал жену в прохладный лоб:

– Не тревожься, Сонечка!

– Саша, – произнесла она тихо, едва слышно – это был шепот и в ту же пору не шепот, некий слабый шелест ветра в пространстве, – у нас будет ребенок.

Колчак неверяще вытянул голову, делаясь не похожим на себя.

– Ну?!

– Да, Саша.

Он благодарно прижал ее к себе, огладил рукой волосы, вгляделся в туманную морось, накрывшую море. Погода была собачья, даже чайки,