Архаические развлечения - Питер Бигл

Довольный собою, он оперся на локоть, выставив его в круглое окошко поезда, приходившееся в аккурат на левый глаз аллигатора, и помахал молодому чикано, торговавшему каштанами с установленного за пешеходной дорожкой лотка. Торговец радостно ухмыльнулся, покачал головой и весело провел указательным пальцем по горлу.

– Драпай с корабля, chulo, – крикнул он. – И лучше скажи мне прямо сейчас, куда прислать сундучок с твоими пожитками.

– Джейми, – ответил Фаррелл, – ты бы все же напрягся и постарался запомнить, что ты больше не в Юба-Сити. В этом стихотворении никаких глупостей не содержится, оно по природе своей является познавательным и научным, и всех этих людей без экзамена примут в колледж только за то, что они его выслушали. Как и тебя, разумеется. Обратись с ним в любую вечернуюю школу округа, и сам увидишь, что будет.

Но лотошник опять покачал головой.

– Я из него и трех слов не расслышал, даже не усек, что это стишки. Я только знаю, что ты никогда не повторяешь замечательных строчек, которые они для тебя накатали. Вот это я слышу каждый день, от раза к разу, и что ты думаешь, я не понимаю, чем дело пахнет? – он неожиданнно метнул из-за спины пакетик с каштанами, и тот приземлился точно Фарреллу на колени. – Ты же каждый раз говоришь по-другому и думаешь, что эти тебя не заложат? Вытворяешь тут черт-те что, даже не скрываясь. Парень, они таких на дух не выносят. Они платят, чтобы получить в точности то же, что и все прочие. Так что ты, выходит, не только слоновий извращенец, ты еще и деньгу с них слупил за здорово живешь. Жди теперь открыток и писем. Черт, да они про тебя телеграммы сюда буду слать, не телеграммы, а песни.

– В следующем заезде исполняется «Бастард, Король Английский», – объявил Фаррелл. Он постоял немного, запихивая каштаны в карман зеленого, точно лес, десантного комбинезона, сшитого на мужчину более крупного и потому висевшего на Фаррелле, будто парашют на древесных ветвях, потом повернулся, намереваясь осмотреть сиденья на предмет ножевых ранений, забытых кукол, взрывных устройств и выпавшей из карманов мелочи. С крайнего сиденья заднего ряда, застыв на фоне отраженного в стекле Раздела Домашних Животных, смотрела на него Брисеида.

Прошло довольно много времени, прежде чем Фаррелл услышал свой голос, произносящий где-то далеко-далеко:

– Сходи, Брисеида. В наш поезд собак не пускают.

Задняя дверь открыта, она, должно быть, через нее и влезла. А я не заметил. Он было шагнул к ней, но Брисеида взрыкнула, так негромко и коротко, что Фаррелл замер, не успев опустить занесенную ногу, – он вдруг совершенно утратил веру в свою способность отличать одну собаку от другой. Эта собака отважно взглянула ему прямо в глаза, чего Брисеида сроду не делала, потом соскочила на пол и в два элегантных маха, ничем не похожих на движения мешковатой, вечно извиняющейся старой Зииной компаньонки вылетела из поезда. Оглянувшись на Фаррелла, она вновь зарычала – на этот раз несомненно отдавая приказ. Приказы Фаррелл всегда узнавал безошибочно.

– Ну, я вобще щас вырублюсь, да никак эта тварь хочет, чтоб я топал за ней, – громко произнес он единственно для того, чтобы по возможности дольше удержать происходящее на уровне фильмов про Лесси. Брисеида скачками миновала слонов и начала забирать в сторону уборной для служащих зоопарка. Она не останавливалась, поджидая Фаррелла, и не оглядывалась, проверяя, не отстал ли он. Фаррелл, поспешавший следом, стараясь не потерять ее из виду, но и не сбиться при этом на бег, ощущая себя Белым Кроликом, взглянул на часы, чтобы понять, сколько в его распоряжении свободного времени – до следующего рейса аллигатора оставался еще час. Непосредственный начальник Фаррелла, питавший к нему недоверие, прокричал нечто вопросительное, когда Фаррелл проносился мимо. Не сбавляя ходу, Фаррелл серьезно насупился, помахал в ответ и крикнул:

– И две реки, сближаясь, становятся одной.

Я опаздываю, опаздываю на какую-то очень важную встречу и одет я неподобающим для нее образом, что бы она собой не представляла. Брисеида еще раз поразила Фаррелла, свернув на его любимую дорожку, шедшую позади медвежьих клеток. Немощеная и слишком узкая для грузовиков или поезда-аллигатора, она использовалась – не столько посетителями, сколько служащими зоопарка – в качестве кратчайшего пути. Фарреллу дорожка нравилась царившей на ней грубой прохладой, безмолвием и запахом отдыхающих в тени медведей. Брисеида остановилась, поджидая его на повороте дорожки, за которым та ненадолго расширялась, давая место неглубокому каменному фонтанчику, давным-давно приспособленному под купальню птицами – за неимением иных претендентов. Тоненькое, серебристое квохтанье воды была единственным звуком, который слышал Фаррелл, если не считать тяжелого дыхания Брисеиды.

Дыхание же Бена было легким, почти беззвучным. Он горбился над фонтанчиком, опустив ладони в бетонную чашу, свесив в воду голову и отвернув ее вбок, точно животное, слишком больное, чтобы пить. Фаррелл узнал его по одежде – потертому серому вельветовому костюму, от которого Бен упрямо не желал отказаться, видимо, из-за заплаток на локтях, отвечавших стереотипу ученого – Бен уходил в нем на работу всякий раз, когда Зия вставала слишком поздно, чтобы ему помешать. На пиджаке не было ни пятнышка, лишь края рукавов пропитались водой, а съехавшая набок рубашка, лишившаяся трех пуговиц, еще хранила опрятные складочки, с которыми она вернулась из сухой чистки. Но человек, скрытый под этой знакомой одеждой, вовсе не был его, Фаррелла, давним другом. Он понял это еще до того, как увидел лицо, до того, как чужое, невыносимо напряженное тело, загудело под его ладонью. Тем не менее Фаррелл все равно сказал ему: «Бен», – не сумев заставить себя произнести другое имя.

Чужак ответил голосом, более высоким и резким, чем голос Бена, выговаривая слова, в которых гремели весельные уключины и якорные цепи. Именно этот голос слышал Фаррелл за дверью Зии в ночь, когда Бен вернулся домой, именно этот голос распевал боевые песни норвежцев или их детские стишки, пока она и Никлас стояли, скрещивая взгляды поверх опустошенного поля их битвы, поверх Эйффи. Но в тот раз Бен – Эгиль, Эгиль Эйвиндссон, произнеси, наконец, это имя хоть про себя

– был оглушен, беспомощен, неспособен даже стоять и вообще предпринять что-либо, кроме как выглядывать из глаз Бена в диком испуге, как выглядывает из-за железной сетки безумец. Теперь он смотрел на Фаррелла через разделяющие их два фута выбеленного птицами бетона и ржавой водички, прислушиваясь к своей скованной пределами тела мощи, заставляя тело двигаться. Маленький неприметный шрам потемнел, усмешка плясала на сжатых губах, как пламя на лезвии ножа. Фаррелл, уже начавший побаиваться за сохранность собственной жизни, не отрывал, однако, ладони от руки незнакомца, хотя навряд ли мог бы сказать, почему. Он чувствовал, как по чуждому телу медленными, болезненными, безобразными волнами прокатывает дрожь, но продолжал крепко держаться за него, впуская страшный трепет в собственное тело.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});