Архаические развлечения - Питер Бигл

Мускулистый хвостик снова хлестнул Фаррелла по ноге, и он в испуге крутнулся назад, ибо наскоки сэра Мордреда уже довели его до состояния шарахающейся от всякого выстрела лошади. Однако на этот раз сиамский зверь нашел себе дичь поизряднее: не обращая на Фаррелла никакого внимания, он прокрался мимо него, явственно и отважно нацелясь на длинные, грациозные ноги Никласа Боннера в соблазнительных коротких штанах. Отнюдь не набросившись на них очертя голову, напротив, то стелясь, словно греческий огонь, то безопасности ради отпрыгивая, сэр Мордред взял добычу с чувством и расстановкой, достойными куда более пожилого кота, – он потратил столько времени, сколько нужно, чтобы выпустить когти, поплевать на них, внести поправку на снос ветра и угол возвышения и, наконец, точно выйти на цель, чтобы, словно медведь, помечающий дерево, со вкусом пройтись когтями по левой икре Никласа Боннера сверху вниз, до лодыжки. И обозрел он плоды трудов своих – четыре опрятных разреза в красном трико с проглядывающей сквозь них оцарапанной кожей – и увидел, что это хорошо, и сел, испытывая глубокое удовлетворение, и сказал: «Рау».

Никлас Боннер ни на миг не прервал негромкого пения. Он не вздрогнул, не покачнулся, он продолжал баюкать спящего Джошуа. Когда он, наконец, поднял голову – Господи-Иисусе, что мог увидеть малыш в этих глазах?

– светящийся, словно шампанское, взгляд его уставился в точку, лежавшую за правым плечом Фаррелла, и тот, услышав смешливое сопение, понял, что там – Эйффи.

На ней был синий жупан, тот же, что во время Празднества, и подобие кисейной мантильи, вздувавшейся на волосах, будто мешок с почтой. Когда Фарреллу в последний раз выпало долее единого мига, видеть ее вблизи, она обвисала на руках Никласа, такая же беззащитная, как Джошуа, но куда более беспомощная. Ныне она подпрыгивала, привставая на цыпочках, улыбаясь и нетерпеливо подрагивая, ее бесцветная кожа буквально светилась чем-то много лучшим, нежели простое здоровье.

– Ох, позволь мне, – произнесла она тоном, каким обращаются к любовнику. Никлас не ответил, но Фаррелл ощутил, как леденящее дозволение скользнуло между ними, зацепив его по щеке, будто пролетающий камень. Эйффи нацелилась пальцем на мирно охорашивающегося сэра Мордреда и заворковала тихим, как колыбельная Никласа Боннера, голосом:

– Гадкий котик, ах ты гадкий котик.

С этой ночи Фаррелл часто слышал оба голоса во сне.

Сэр Мордред, оторвавшись от технически сложных трудов, сопряженных с мытьем шеи, поднял на Эйффи любезный голубой взгляд. Затем, явно сочтя ее такой же неинтересной добычей, какой представлялся ему Фаррелл, он перекатился на спину и принялся вылизывать маслянно-белый животик. Внезапно и резко зубы его щелкнули под влажной шерсткой, и он тоненько вскрикнул от боли и изумления. Какую-то долю секунды он торопливо зализывал ранку, затем

– неловко, не по-кошачьи дергаясь, словно кто-то макал его мордочкой в миску с молоком – начал снова и снова вгрызаться в собственный живот, с каждым разом подвывая все громче.

Специалист по серебру сочувственно произнес:

– Ах, бедная киска, бедняжечка, право, я уж год, как не видел, чтобы такого малютку донимали паразиты. Во всяком случе, как только цена упадет ниже этой отметки, так сразу и покупайте.

Джошуа, стараясь зарыться лицом в плечо Никласа Боннера, пробормотал:

– Потерна.

Она не могла этого сделать, не могла заставить его. Сэр Мордред уже грыз и царапал себя с остервенением, и собственная его плоть приглушала его вопли. Эйффи опустилась рядом с ним на колени, поглаживая его и мурлыкая так мягко, что губы ее почти не двигались, и до Фаррелла не доносилось ни слова. Но он знал, что она повторяет, он ощущал эти жгучие слова почти с той же отчетливостью и страхом, как сэр Мордред: гадкий котик гадкий котик гадкий котик. Котенок упал набок, судорожно свившись в кольцо, и Эйффи громко сказала:

– Блохи у него, что ли? Не понимаю, что на него нашло.

Фаррелл шагнул к ней, но Никлас Боннер – впервые – взглянул ему прямо в глаза, и Фаррелл с полной ясностью осознал, что со следующим шагом он выпадет за грань существования и будет падать вечно, без надежды на смерть. Значит, вот что чувствовал Бен? Затем все вдруг кончилось, ибо в комнату вошла, разыскивая племянника, леди Алисон, и Никлас передал ей Джошуа. Вспотевший во сне ребенок на миг проснулся, цепляясь за Никласа и жалобно уверяя, что ему нужно закончить замок. Эйффи проворно вскочила и подошла к ним. Она погладила Джошуа по болтающейся ноге, в точности как гладила сэра Мордреда, и завязала свисавший с его ботинка шнурок.

Медленно и неуклюже сэр Мордред поднялся на ноги, встряхнулся и чихнул. Внешне он казался целехонек, но во рту виднелась кровь, а голубой взгляд стал дымчатым и безумным. Когда Фаррелл попытался поднять котенка с полу, тот яростно впился зубами ему в руку и убежал, пошатываясь и по-собачьи поджимая хвост. Фаррелл смотрел на людей, окруживших Джошуа, пока они все вместе не покинули комнату. На пороге Эйффи оглянулась на него, медленно улыбнулась – так, что совершенно исчезла верхняя губа – и высунула наружу кончик розового языка.

Снаружи в саду стрекотали сверчки, висела в небе большая, вялая, упавшая духом луна, и какая-то птица высвистывала так, словно у нее были человечьи губы и зубы. Никаких следов Джулии видно не было. Фаррелл постоял немного, вдыхая умягченный жасмином воздух и нянча прокушенную руку, а затем задумчиво побрел в сторону самшитового лабиринта, устроенного в тюдоровском духе – так, чтобы изобразить два соединенных и украшенных инициалами сердца. Оставленный в дальнейшем без присмотра, лабиринт разрастался, пока не утратил начальной ясности форм, обретя сходство с облачным фронтом, но тропы, ведшие к его затейливо изгибавшейся срединной части, еще оставались открытыми, и кто-то продирался чуть впереди Фаррелла по норовившей заглушить эти тропки прорости. Фаррелл пошел следом, ориентируясь по сломанным веткам и позволив струнам лютни звучать погромче, чтобы Джулия знала, кто это.

Она стояла спиной к нему, глядя вверх, на силуэты горгулий на кровлях стрельниц. Когда Фаррелл положил ей на плечи ладони, она, не оборачиваясь, сказала:

– Я что-то расклеилась, – и затем, в ответ на резкий монотонный вопль, заставивший обоих вздрогнуть: – Ненавижу эту дурацкую птицу. Каждый раз мне кажется, что она подает кому-то сигнал.

– Это ржанка, тут ее называют калифорнийской бурунной птицей, – серьезным тоном сообщил Фаррелл. – Так далеко на север они забираются редко, но где-нибудь в окрестностях Санта-Круц их что грязи. Та, которую мы слышали, как раз пытается сговорить какую-нибудь другую птицу отправиться вместе с ней – покататься ночью на бурунах. Они не любят заниматься этим в одиночку, потому что боятся морских слонов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});