Добыча - Таня Джеймс

главы она узнает, что героиня, леди Александрия, отвергла жениха, найденного матерью. Последние строки этой главы увлекают ее в следующую: …и в темноте ночи она натянула свой лук и ушла в лес, слишком разъяренная, чтобы понимать, какие опасности подстерегают ее впереди. Опасности? Жанна должна узнать об опасностях. И вот она скачет дальше, и вторая глава превращается в третью, четвертую и шестую. Леди Александрия приобретает волшебную лампу у проезжего торговца, который утверждает, что лампа – реликвия времен Первого крестового похода. Женевра протерла платком лампу, и ей показалось, что на поверхности мелькнуло не ее собственное отражение, а сумрачные черты сарацина! Еще одно движение платком, и он исчезает, но какое-то призрачное чувство уже поселилось во всех уголках ее души…

Стук в дверь. Жанна вздрагивает, выныривая из своих грез. Еще один стук.

– Да, одну минуту!

Она откладывает роман в сторону и завязывает халат, прежде чем открыть дверь.

Молодая горничная делает небольшой реверанс.

– Мисс, леди Селвин хотела бы знать, будете ли вы присутствовать на утиных бегах.

– Утиных бегах? Что такое утиные бега?

– Бега с утками, мэм.

Жанна надеется, что служанка объяснит, почему именно утки. Служанка, похоже, просто ждет ответа.

– Нет, – говорит Жанна, – я чувствую себя немного уставшей после охоты.

– Да, миледи.

Служанка делает реверанс и отворачивается, собираясь уходить, но Жанна останавливает ее.

– Одну минуту. Я бы хотела отправить ей свои извинения письменно.

Жанна достает из сундука халат, складывает его так, чтобы рукава перекрещивались на груди. Служанка возвращается с бумагой и перьевой ручкой.

– А чернила? – спрашивает Жанна, изучая перо.

– Все внутри, мисс.

– Как умно.

Жанна быстро пишет записку и дует на чернила.

Она засовывает конверт между скрещенными на груди рукавами вместе с маленькой бархатной коробочкой, в которой лежит кольцо Типу.

– Не могли бы вы оставить это на кровати леди Селвин? – просит она служанку, и та уносит сверток. Провожая ее взглядом, Жанна задерживается у двери, отбрасывая любые мысли о том, что леди Селвин может быть способна на воровство.

6

Хотя она почти ничего не помнит о прошедшей ночи, леди Селвин просыпается с отчетливым ощущением, что вчера она выставила себя полной дурой.

Ей не следовало так много пить, но эта история с Румом испортила охоту, а тут еще отсутствие Жанны. Все это повергло леди Селвин в сильное уныние, и самым быстрым лекарством от него был ликер.

Она вспоминает, как курила свой меершаум, пила горячий виски и ела устрицы в безумных количествах. Возможно, она пафосно проповедовала их афродизиакальные свойства. Вероятно, она танцевала с одним из друзей Ричарда – тем самым, с медными вихрями в волнистых волосах, – и да, это ему она рассказывала об устрицах, а закончилась лекция тем, что она жеманно призналась, что любит чистить их сама.

От этой мысли она скорчилась в постели.

После обеда она заказывает себе в комнату черный кофе и ржаной хлеб. Через горничную она посылает сообщение гостям: она отдыхает и сожалеет, что не может попрощаться с ними лично. Выглядывая из-за портьеры, она смотрит, как они уезжают. Теперь наконец можно поспать.

Она встает после обеда, чувствуя себя немного отдохнувшей. На самом деле, она уже с нетерпением ждет ужина с Жанной. Если только Жанна не возненавидела «Лампу сарацина». Записка говорит об обратном. Она зажата рукавами халата Типу, сложенного на ее письменном столе.

Я подумала, что вы, возможно, захотите провести ночь с мантией и кольцом Типу. Это самое малое, что я могу предложить вам за то, что вы позволили мне провести ночь с вашим романом, который доставляет мне такое глубокое наслаждение.

Ж.

Леди Селвин прочитала записку двадцать семь раз и до сих пор не знает, как истолковать фразу доставляет мне такое глубокое наслаждение. Лесть? Преувеличение? Честность? А что, если концовка ее разочарует? Люди любят такие разные финалы историй.

Устав от собственных размышлений, леди Селвин переходит к делу – выбору платья для ужина. Она хочет выглядеть определенным образом: уверенно, выше любой критики. Но ни одно из ее платьев не вызывает нужного чувства. Одно за другим она сдвигает их по вешалке. Шелковые и тафтяные. Нет и еще раз нет, пока не доходит до последнего платья: спиталфилдский шелк, цветы на канареечно-желтом поле. В этом платье она танцевала с лордом Селвином в бальном зале Беллавии. Надев желтое, она будет чувствовать, будто делает заявление. Она извлекает платье из тени, как он извлек ее из группки девушек, ожидающих приглашения на танец, этих снобистских лондонских леди с родословной. Они смотрели на нее свысока, потому что она была не их круга. Они кидали взгляд на ее руки, будто под ногтями у нее могла быть сажа. У нее было вдвое больше денег, но без титула этого никогда не достаточно. Лорд Селвин спросил, хочет ли она потанцевать. Спросил, выйдет ли она за него замуж. И не спросил, когда в первую брачную ночь развернул ее и взял, как хозяйственное животное. Ужасно! Она рыдала. Ему было жаль, но при этом он заставил ее почувствовать, будто она единственная женщина на земле, которой не нравится, когда ее берут, как животное. Что ж, они были молоды и еще не привыкли друг к другу. Со временем они нашли общий язык, хотя это так никогда и не наладилось и всегда оставалось для нее не больше, чем рутиной.

Пошли одинокие годы: лорд Селвин отправился в Индию, чтобы сражаться в одной войне за другой. (Он обещал не влюбляться в этих кошелок, которые в тех краях выдают себя за английских леди.) Расстояние позволяло ей видеть его изъяны с кристальной ясностью, и иногда, когда она чувствовала себя особенно покинутой и раздраженной, она составляла список его недостатков. Отстраненный, бесчувственный, нелюбопытный, невнимательный, а потом вдруг – мертвый. Мертвый! Потребовались годы, много дней и ночей и дней, превращенных в ночи дозами лауданума, чтобы осознать эту потерю.

Но рядом был Рум, который следил за тем, чтобы она не приняла слишком много, не зашла слишком далеко. Он был терпелив. Тверд с посетителями. Он ждал, пока она снова сможет увидеть, каким зеленым и ярким становится мир после сильного дождя. Трудно вспомнить, как именно завязался их роман, длившийся уже не менее пяти лет. Была одна ночь, когда они проговорили до рассвета. Говорила в основном она: о своем детстве, о том, о чем никогда никому не рассказывала, даже лорду Селвину. Например, о том, как ей было пять лет, когда корсетник пришел мерить ей талию.