Инжектором втиснутые сны - Джеймс Бейкер

Как-то ночью в «Газзаррисе»[437] она замечает красивого белокурого гения в темных очках с огромными стеклами, который скучает, опираясь на барную стойку. Она подкатывает прямо к нему и с плохим акцентом кокни просит огоньку под завывания группы «Zombie» — «She's Not There».[438]

Есть и еще один вариант, совсем гнусный — но, учитывая ее возраст, красоту, мучившие ее чувства страха и горечи, он, пожалуй, был весьма вероятным. И в тот самый миг, когда я допустил возможность такого варианта, все остальное встало на свои места, сложившись в моем мозгу в безупречную, яркую картину последнего лета Черил — в широкоэкранном формате.

Ночь. Она бежит по берегу, белые ноги в лунном свете, розовая блузка порвана, волна накатывает за волной, а она исчезает в дымке Редондо. Конец сцены.

Следующая сцена. Спустя где-нибудь неделю. Мы смотрим на нее через отблески неона на стеклянной витрине «Кантерс Деликатессен» в Голливуде; она подсчитывает последнюю мелочь, пытаясь набрать на булочку с повидлом, не обращая внимания на стоящего рядом, у того же прилавка, Арти, который пытается заглянуть в вырез ее блузки. Арти обвешан золотом, у него открытая рубашка и волосатая грудь.

Арти — обворожительнейшая личность с дешевым коком на голове. Арти громко отпускает шутку, и ему достается прощупывающая улыбка Черил. Она недавно в городе? Ей надо где-нибудь перекантоваться?

Той же ночью Арти трахает ее на круглой кровати в квартире на одном из верхних этажей на Сансет-Стрип. Они курят над огнями Лос-Анджелеса, и он рассказывает о своих связях в музыкальном бизнесе, мире тусовок и марихуаны, о знаменитостях, с которыми, как он утверждает, он знаком. Он обещает представить ее тут и там.

И выполняет обещание. Потому что Арти — сутенер. А она становится проституткой высшего разряда. Что означает: она даже не видит наличных денег. Арти берет на себя все заботы: он обеспечивает ей еду, снимает квартиру, покупает новую модную одежду и водит на вечеринки. Она трахается с одной или двумя знаменитостями — так же, как и со множеством администраторов средних лет с обручальными кольцами и именами вроде Ральф или Джордж.

Как-то днем Арти везет ее в Эхо-парк[439] на аборт. В гостиной захудалого бунгало он любуется фотографией на развороте «Плейбоя», а в глубине дома играет «миксмастер»,[440] и когда раздается вопль Черил, он морщится.

Потом наступает та ночь в Бель-Эйр, когда на вечеринке она видит сквозь клубы дыма и тусклый свет ламп красивого белокурого гения — и ловит его неуверенный взгляд. Она подходит к нему, непринужденно заговаривает с ним, и они уезжают вместе в его блестящем синем «стингрэе», мчатся вдаль по изгибающимся дорогам. И она уже никогда не возвращается к Арти — даже затем, чтобы забрать свои красивые новые наряды.

Одно можно утверждать точно: в середине июня она уже вместе с Деннисом на студии «Санрайз Саунд», где «Vectors» записывают «Rincon». Микрофон перед лицом, глаза закрыты, Марк и Гари берут высочайшие ноты блаженства, словно мчась на сверкающей многодорожечной волне исступленного восторга этой песни, в которой только на первый взгляд поется лишь о серфинге — и на этих сессиях, именно в это время рождается знаменитый контрелловский звук. Все, что он делал до этого, было умелым подражанием: ранние «Vectors» были его слепком с «Beach Boys», «Beehives» — его версией «Shangri Las». Но эпоха становления позади. Вундеркинд-интеллектуал открыл в себе чувственность. Гений влюблен.

Рядом с ним, у пульта, Черил прижимает бутылку кока-колы к влажным вишнево-красным губам, а его рука поднимается все выше по ее гладкому белому бедру. Сладкий запах ее духов опьяняет его, он срывает поцелуй в то самое время, когда музыка нарастает до самых высот. Возбужденный, он тискает своего дешевого ангела-соблазнителя, свою мадонну из отребья, свою сочную музу.

Вот они занимаются любовью на двухъярусной кровати в домике в Хермозе (его родители недавно отплыли во Флориду), и их тонкие тела насквозь пропитаны закатным оранжевым светом; глаза Черил горят от удовольствия, его — расширены в изумленном благоговении. Он целует ее снова и снова, не прекращая — мужчина, жаждущий целовать. «Ангел», — шепчет он, проваливаясь в нее. «Ангел» — выдыхает он, когда у него встает накрепко, и он проникает глубоко, как ни с кем никогда больше не сможет.

А вот они смеются на залитой солнцем кухне там же, в Хермозе; Черил болтает ни о чем, щеголяя в крохотном бикини там, где обычно стоит его немодно одетая мама. Они плавают обнаженными в небольшом фасолеобразном бассейне. Занимаются любовью во внутреннем дворике, в гостиной — там, где позже он дарит ей вычурный и бесполезный меховой жакет. Куда он приносит ей цветы, пластинки и украшения — он никогда не приходит домой без подарка для своего Ангела. Откуда он ведет ее, прикрыв ей глаза, ко входной двери. Можно смотреть — и она визжит, увидев, что он для нее приготовил. Это форд «мустанг», новехонький «мустанг» с откидным верхом и уютным красным салоном; машина, которую со временем он отдаст Шарлен.

Она кайфует, все это лето — сплошной кайф, она носится вверх-вниз по скоростной трассе, ощущая горячий кроваво-красный винил под обнаженными бедрами, куря и подпевая радио, по которому передают «Rincon», то и дело визжа от кайфа в это лето мирских удовольствий и грядущего гнева.

Потому что теперь они окунулись в пронизанные солнцем дни, полные роз и метедрина, и кобальтово-синие ночи «скоростняка» и страстной любви. В пастельной ванной дома в Хермозе худощавый Большой Уилли делает Деннису укол в плечо. Пошатываясь, Деннис смотрит сквозь расширенные зрачки, как Черил приспускает сзади трусики бикини, Большой Уилли вкалывает иглу чуть ниже линии загара в ее восхитительную ягодицу, скромную, как на рекламе «Коппертон».

Едва дыша в вызванной химической реакцией эйфории, они плавно перемещаются в спальню и падают на узкую кровать, слившись в выжигающем мозги поцелуе. Все его комплексы улетучиваются. Деннис раздвигает ее ноги цвета слоновой кости и присасывается ртом к ее теплой влажной щели.

И в таком же фармацевтическом блаженстве в один яркий красочный воскресный день они мчатся в «стингрэе» вверх по побережью, торопясь к еще не достроенному дому под взрывы беспричинного смеха. Счастливые, они пробираются через стойки каркаса, без умолку болтая о своем будущем, то и дело останавливаясь, чтобы поцеловаться и потискаться. В конце концов они забредают в бетонную выемку, будущее место для посиделок, и Деннис извлекает толстую пачку «косячков». Часы идут, они курят марихуану, захваченные друг другом настолько, что даже надвигающихся штормовых туч не замечают, пока не раздается удар грома и не обрушивается ливень. Взъерошенные, под кайфом, они, хихикая, пробираются к «стингрэю» и, насквозь промокшие, садятся в машину.

Мчатся обратно по скользкой трассе, на восьмидорожечном магнитофоне играет «Rincon», ритмично ходят «дворники», Деннис срывает вишневый поцелуй в конце дня украденного блаженства. И когда их губы встречаются, музыка достигает высшей точки, а асфальт уходит из-под колес.

Скалы и неспокойное ночное море приближаются, как в объективе камеры. Небьющееся стекло разлетается вдребезги ослепительным вихрем блестящих осколков. Синее стекловолокно хрустит, салон сминается вокруг них, как ловушка. Музыка стихает одновременно с болезненным хрипом — ломается шея Черил.

Далее — льет дождь; Деннис лежит на руле без сознания, по голове струится кровь. Черил отброшена на заднее сиденье, кровь покрывает взбитые волосы и бледную сломанную шею. Волны вбегают внутрь через разбитое ветровое стекло и откатываются, покраснев от крови.

Дождь прекращается лишь на рассвете, как раз когда пожарный разбивает боковое стекло со стороны Денниса и тянется к его шее — пощупать пульс. Финальный долгий кадр: синяя машина расклинена в скалах, пожарная машина и полицейские автомобили на краю желтого берега, чистое голубое небо готово к обжигающе-красным буквам финального списка благодарностей: после двадцати лет мистификаций и загадок — истинный финал фильма о Черил Рэмптон.

Воображая себе этот финал, я почувствовал некую грусть, которая не была горем в полном смысле этого слова. Как я мог чувствовать горе после того, как уже столько раз представил себе ее смерть, после того, как столько лет уже горевал о ней? Да, теперь ее смерть выглядела художественной, далекой и ненатуральной. Кинематографичной. Ощущение потери размывалось, впитывая само себя. К заключительному кадру цвета всегда должны меняться: желтый пляж — окраситься грязной киноварью, голубое небо — навеки обрести переливчато-резкий розовый цвет.

Если последняя серия жизни Черил была цветным широкоэкранным «техниколоровским» фильмом, то произошедшее дальше было обнаружено на зернистой обращаемой[441] шестнадцатимиллиметровке, отбракованной из сотен часов документальных материалов Д. А. Пеннебейкера[442] — едва прослеживающиеся здесь следы жизни Черил вручную засыпаны крупным песком реализма киноправды, cinema vérité.[443]