Азъ есмь Софья - Галина Гончарова

Конечно, пока разбирались со Швецией, Малороссия тоже не репу копала. Помер Богдан Хмельницкий, а его преемник, некто Иван Выговский быстренько прогнулся под Польшу и принялся пинать бывших союзников. Впрочем, долго его никто терпеть не стал. Пришибли, а на его место уселся Юрий Хмельницкий – вполне себе родственник. Впрочем, хрен оказался не слаще редьки, и Юрик тоже быстренько переметнулся к полякам. А чего, булаву вручили, можете идти… по делам.

Конечно, кто-то его не одобрил, Малороссия раскололась на левобережную – как несложно догадаться, российскую – и правобережную – польскую – части.

Только вот России это не помогло, ее-то пинали уже со всех сторон и теснили тоже. И только в прошлом году начались какие-то успехи.

Ага…

А не тут ли собака порылась? Раньше присылали бездарей, потом пришел Долгоруков, начал побеждать, Польше это оказалось серпом… по территориям, а вот что дальше?

Мог ли Долгоруков договориться с польским королем?

Почему нет?

Могли ли казаки об этом узнать?

Шито белыми нитками, но почему бы не принять за гипотезу?

Казаки узнают что-то нехорошее. Быстренько собираются и драпают, начихав на все приказы, потому как подчиняться приказам предателя – глупо. Еще и для жизни опасно.

Юрик, то ли узнав, что казаки знают, что он знает, направляется в погоню и начинает лупить их в хвост и в гриву.

Может быть такое?

Д’Артаньян, я допускаю все, – как говорил благородный граф де ла Фер.

А как говорил неблагородный Володя – фиг ли мне с тех допусков, если Констанция померла?

Софья поразмышляла еще – и додумалась до самого простого. Попросила Воина Афанасьевича связаться со своими польскими знакомыми и выяснить – что, как, когда…

Нужны деньги?

Дадим, не проблема. Но главное – информация.

Мужчина подумал и согласился. Но вот беда – времени не было.

И Софья едва не выла в своей светелке, понимая, что ничего не успеет! Где ты, родной мой двадцать первый век?

Самолеты, телефоны, телеграфы… О!

Телеграфы!

А ведь это она запросто может изобрести! Даже напрягаться не надо, взять самые простые…

Софья в детстве очень уважала графа Монте-Кристо. Очень.

Алексей был не то чтобы успокоен, но приведен в чувство и отправился к Фролу Разину, успокаивать казака. Мол, разберемся, и обиды не простим, ничего им, гадам!

Фрол кивал головой и верил. Убедился уже.

Но письмо брату-таки отписал.

А Алексей поспешил во дворец, падать отцу в ноги.

* * *

Неделю спустя Софья готова была ругаться последними словами. Нет, ну край непуганых идиотов! Понятно, почему Россию пинают со всех сторон, – наследственность такая!

Долгоруков, чтоб ему всю жизнь острым поносом маяться – таки казнил Ивана Разина! За дезертирство и измену родине… с-скотина!

Фрол, узнав об этом, порывался ехать и рубить подлеца, едва остановить удалось, объясняя, что рубить надо умеючи. Она же и останавливала, а Фрол все повторял: «Не мог Ванька предать, не мог, он Русь больше матери любил…» – и плакал.

Страшновато это, когда плачут большие сильные мужики. Жутко…

Софья смотрела и давала слово, что доберется до Долгорукова и раскопает всю эту историю. Будет она вытащена на свет божий или нет – это уже не важно. Но безнаказанным она это не оставит. Нет уж.

А вот Алексей Михайлович… Софья едва удержалась, чтобы не охарактеризовать отца по полной программе.

Все, чего добился Лешка – это поглаживание по головке и заявление: «Казаки народ ненадежный, бояре-то они свои, не лезь, не твоего ума это дело…»

А все попытки Лешки заметить, что казаки у него в школе, опять-таки были блокированы мягким: «Стрельцов пришлю».

Вот только стрельцов, среди которых каждый третий – стукач, а каждый пятый – доносчик, им и не хватало! Едва Лешка от такой радости отпихался. И принес Софье горестное известие.

Долгоруков для отца – свой. И царь его просто не отдаст.

Правильно он там казаков угробил, неправильно, царя это не интересует. Если благодаря Долгорукову, которого он знает сто лет, он одерживает победы, – отлично! А если кто-то им недоволен – это пардон, лично недовольного половые трудности.

Софья в гневе запустила чернильницей в стену, изругала отца на шести языках, включая строительный матерный, и задумалась. А потом принялась наставлять Алексея.

* * *

Царевич сидел на подоконнике и поджидал Фрола Разина, который с утра уехал по делам, да так до сих пор и не вернулся.

На душе было пасмурно и тошнотно.

Нет, он и раньше понимал, что его отец слегка… самодур и деспот, но получить настолько явное подтверждение – и в такой неудачный момент?

Ох, не ко времени…

Сынок, меня не волнует, что там произошло. Пусть Юрий одержит для меня победу – и я ему тысячу холопов прощу. Да и казаки… чем они слабее – тем лучше. А то скоро осильнеют, бунтовать начнут – ненадежный это народец.

Ага, ненадежный… а быть-то им надежными с чего?

Это дорожка с двусторонним движением. Народ для власти, но ведь и власть для народа. А если люди понимают, что их в любой момент сдадут, как монетку меняле, у них и отношение соответствующее будет, чего ж нет?

На Дону казаки друг за друга держатся, иначе там не выжить. А на Руси всяк под себя тянет, всяк в свое гнездо… хорошо хоть сейчас он детей иначе учит…

Когда-нибудь ему будут верные помощники.

Пусть лет через десять, пусть, пока он и сам невелик и дай Бог батюшке пожить подольше.

Только жаль его, вырос под присмотром властолюбца, окружали его казнокрады и подлецы, вот и привык…

А ведь страшно представить, что он мог бы сейчас сидеть в Кремле, под присмотром таких вот… Морозовых и Матвеевых. Мог бы.

Если бы в свое время за него не взялась Софья…

Сонюшка, сестренка любимая…

Детская память избирательна. Алексей хорошо помнил детство, помнил нянек и мамок, помнил, как их разогнали, а к нему приставили воспитателей, которых он невзлюбил.

Помнил их бегающие глаза и почему-то жадные толстые пальцы в богатых перстнях.

И – скуку.

Какими же тоскливыми казались ему уроки, какую зевоту нагоняли буквы и цифирь…

Тогда он еще не знал, сколько за ними скрыто всего интересного, нужного, важного.

Зато сейчас!

Леша не обманывал себя, ему еще предстояло работать и работать, учиться и учиться, но первые шаги были сделаны достойно. И главное – он приобрел вкус к жизни.

А началось все с маленькой сестренки, которая как-то раз предложила ему поиграть.

Хотя это внешне Сонюшка маленькая, разум у нее такой, что иногда он на нее смотрит, как на старшую сестру, а то и маму. И Сонечка его любит, он-то видит. Она, конечно, скрывает, не показывает, но иногда у нее такой взгляд становится, что мальчишка понимает – за него сестра любого порвет. Зубами глотку перегрызет.

И этот взгляд ценнее сотни уверений в верности и преданности.

Не то, что другие сестры.

Дуняшка, Марфуша, Катенька, Машенька…

Любит он их всех, а вот огонек горит только в Софье. А остальные это видят, ну и завидуют. Как-никак она с Алексеем всюду, а они в Кремле сидят ровно. И не учатся ничему, да и не надо им…

Тетка Татьяна намекала, чтобы привезти сюда царевну Марфу, но Алексей пока тянул. И Софья-то была нарушением традиций. А Марфа ему тут и даром не нужна. Вдруг батюшке в голову взбредет, что Сонюшку тоже надо в Кремле затворить и никуда не выпускать?

Ох, не надо…

Никому бы не признался Алеша, но своей жизни без Софьи рядом он уже и не мыслил.

Привык, что есть кто-то, с кем всегда весело, интересно, кто расскажет, покажет, объяснит, научит, подаст новую идею… он и сам был не лыком шит, но не сравнивать же разум средневекового мальчишки – и разум переселенки, которая в своем веке прошла огонь, воду и триста метров канализации?

У Софьи было совсем иное мышление…

Алексей воспринимал мир цельным и необъятным. Софья полагала, что его можно разложить на составляющие и структурировать, и пыталась привить этот подход мальчишке. Получалось своеобразно, влияние шло в обе стороны, и если Алексей все чаще мыслил, как мальчишка двадцать первого века, жил все стремительнее, стараясь угнаться за своей сестрой, то Софья все чаще старалась как-то смягчить свой характер, а там маска и постепенно приросла к лицу.

Хищница просыпалась, только когда что-то угрожало ее близким. Но об этом Алексей не знал. А и знал бы – ничего бы не поменялось. Любимых людей по мелочам не ругают.

Любимых и близких.

– Сидишь, ждешь?

Рядом на подоконнике устроился Иван Морозов, не спрашивая разрешения.

Лешка пихнул его в бок, просто так, без злобы, чтобы дать выход энергии.

– Ты как к царевичу подходишь, холоп?

– Ох, не велите казнить, вашество, велите миловать! Сами мы не местные, деревня деревней, сопли подолом вытираем. – Ясные глаза друга были веселыми и шальными.