Белым по черному (СИ) - Даниленко Жанна

— Не можем! — вскинулась Оля. — Только давай тихо и без белого платья, я ж не девственница, а глубоко беременная женщина. Белый цвет — цвет чистоты. Не для меня он. И потом, я действительно не знала, что у нас уже есть Анечка. Дура я, да?

— Мне нравится, — шепнул Миша и, обняв, прижал Олю к себе.

И было непонятно, говорит он о выбранном Олей имени для дочки, о ней самой или о том, что происходило во дворе дома…

Эпилог

Прошёл год и два месяца

Михаил только прилетел из командировки и, не заезжая домой, отправился на работу — дела прежде всего. Оля на телефонные звонки не отвечала, это у неё уже вошло в привычку. Он поднимался в свой офис и в лифте в очередной раз набрал жену, но опять безрезультатно. Подумал, что она, скорее всего, гуляет с дочкой, а телефон, как всегда, где-нибудь оставила или засунула в сумку с детскими вещами и теперь он вибрирует в багажном отделении коляски или на лавочке — звук, с тех пор как родилась Анюта, Оля отключила. Пришлось Михаилу печатать сообщение: «Заяц, я в Москве. Прилетел на день раньше, потому что жутко соскучился по моим девочкам. Приехал сразу на работу. Вечером, как вернусь, зацелую обеих». Закончил как раз перед тем, как раскрылись двери лифта, выпуская его в собственную приёмную.

Анжела встала при его появлении, а он прошёлся взглядом по её выпирающему огромному животу и остановился около стола.

— Вот скажи мне, пожалуйста, зачем нужны такие жертвы? Что ты делаешь на работе? Тебе дома сидеть положено, в декретном отпуске.

— С приездом, Миш, — спокойно отвечала она, держась за поясницу. — Работаю я на работе, точно так же, как и до беременности. Я смотрю, у тебя какая-то идиосинкразия развилась к беременным женщинам. Вы сами-то с Олей на одной Анютке решили остановиться?

— Да!!! И это не обсуждается! Я поседел, пока Оля родила. — Он обречённо махнул рукой и прошёл в свой кабинет. — Анжела, сюда иди, я сейчас нам чай организую и поесть чего-нибудь. Голодный я с дороги, и тебе питаться надо усиленно.

— Миша, я сама всё сделаю. Кстати, мне врачи есть запрещают, я и так прибавляю в весе много.

— Но ты же хочешь кушать? Значит, и тот, кто в животе, тоже хочет. А ты человеку — мужику, заметь — в питании отказываешь. Правильно это?

Он не дождался ответа. Раскрыл стенной шкаф и поставил туда чемодан, затем достал вешалку со свежим костюмом и рубашкой.

— Я в душ минут на пятнадцать, потом займёмся делами. Чаем и хлебом насущным не озадачивайся, обеспечу сам. А ты пока бумаги подготовь на подпись, надо быстро разобраться с делами, и мне бы поскорее к девчонкам моим.

Он вышел из приёмной в сторону собственной туалетной комнаты с душевой кабиной. Пока сушил волосы, вспомнил, что хотел позаботиться об обеде для Анжелы, да и сам был голоден, и подумал, что надо позвонить в ресторан и сделать заказ.

Всё, теперь можно заняться работой.

Несколько папок с документами лежали уже у него на столе, но он не торопился их открывать. Для начала включил компьютер. На заставке появилась улыбающаяся рожица дочери. Нет, всё же дела подождут, подумал он и открыл папку с фотографиями и засмотрелся на Олю с дочкой Анюткой.

Дочь стала для него всем: смыслом жизни, воздухом, солнцем, теплом и светом. Он не представлял, как мог жить раньше, до её появления. Разве это была жизнь? Одна её улыбка, пухлые щёчки и огромные серые глаза, лучащиеся задором и любовью, делали его счастливым.

Мама боялась, что Михаил забалует дочь, что даже любовь должна иметь границы и надо бы родить ещё одного малыша, для блага Анечки, но Миша не разделял её мнения. И вовсе не потому, что чувства к другому своему ребёнку были бы иными. Нет, проблема была в его любви к жене. А заставить её ещё раз пройти через кошмар беременности и родов он не мог. Просто был бессилен в ситуации, которую не мог контролировать и которая была неподвластна его воле.

Перед рождением Анечки он всё распланировал. Договорился с роддомом, лично осмотрел ВИП-палату и изъявил желание присутствовать на родах. Определились вместе с врачом, какого числа госпитализировать Олю, подписали договор. Составил свой график работы так, чтобы никаких командировок в течение двух месяцев не было. Казалось бы, предусмотрел всё. Но с Олей всего предусмотреть невозможно. Она категорически отказалась воспользоваться причитающимися ей по закону днями и не посещать занятия. Это было равносильно академу. Может быть, в другом каком-то ВУЗе оно бы и прошло, но в меде — никак. А потому за две недели до предполагаемых родов Оля сдавала коллоквиум. Чувствовала она себя не очень, как потом сама созналась мужу, уж слишком тянуло поясницу, да и ребёнок затих. Воды отошли прямо на занятии, и преподаватель вызвал «скорую». Линейный врач не стал рисковать и повёз её в ближайший роддом, а вовсе не в тот, который облюбовал Михаил.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Миша же в это время улетел в последнюю перед родами командировку и должен был вернуться только через три дня. К досрочному возвращению его подтолкнула ни с того ни с сего возникшая тревожность. И он сорвался, поменял билет прямо в аэропорту и прилетел в Москву к обеду того дня, когда Оля начала рожать, но всё равно опоздал.

У клиники его встречали Виктор и Дима. Объяснили ситуацию и вместе с Михаилом отправились к главному врачу. Михаил рвал и метал, но никто не собирался его слушать, а главное — торопиться что-то делать. Всё происходило ужасно медленно: то не оказалось распечатанного договора на платные услуги, то кассирша вышла в неизвестном направлении непонятно на сколько. И когда ему всё же удалось оплатить семейную палату и всё остальное, выяснилось, что без свежих анализов к жене его никто не пустит. Пришлось их экстренно сдавать, снова платить за срочность, а потом ждать результат. В итоге ему выдали неподражаемый костюм, который был похож на мешок. Надев его, Миша почувствовал себя словно в парилке — материал абсолютно не пропускал воздух. Завершила его сказочное преображение шапочка, под которую нужно было упрятать волосы.

Практически полностью защитив внешний мир от себя, Миша вошёл в предродовую и изумился тому, что около Оли никого из медицинского персонала не было. Схватки усиливались, Оля старалась не стонать, но слёзы сдержать не могла. А он пытался говорить ей что-то ласковое и приятное, гладил её по пояснице, держал за руку, но разделить и отвести ту невыносимую боль, которую она терпела, попросту не мог. Попробовал договориться с врачом об анестезии — ответили, что ещё не время. Предложил деньги — не взяли и не шевельнулись. Влез в интернет и прочитал кучу отрицательных отзывов именно об этом роддоме, но что-то менять было поздно.

Больше всего его поразило спокойствие медицинского персонала, граничащее с безразличием. Он слышал, как женщины орали, а акушерки спокойно пили чай и обсуждали свои дела. На очередное возмущение они пригрозили вообще выгнать его на улицу и посоветовали командовать своими подчинёнными, а здесь, как они выразились, он никто. Миша же никак не мог осознать, почему в двадцать первом веке нельзя изобрести какое-нибудь лекарство, облегчающее процесс родов. Угнетали собственная беспомощность и неспособность не только контролировать, но и как-то повлиять на происходящее.

Он задавал много вопросов, спрашивал докторов, почему что-то идет не так, и раздражал их. Кроме врачей, на родах присутствовали студенты — он не знал, какого курса, — им объясняли, какие в какой момент могут быть осложнения. Но это всё были цветочки.

Когда ребёнок стал появляться на свет, Миша почувствовал тошноту и головокружение, но в обморок не упал и не оставил Олю в самый ответственный момент. Ему даже позволили перерезать пуповину.

Дочь взвесили, измерили, укутали, приложили к материнской груди. Мише посоветовали сделать хотя бы пару снимков на телефон, потом дали в руки дочь. Он так и простоял с ней минут двадцать-тридцать в отдельной комнате: знакомился и представлял её этому миру. Рассказывал, куда она попала, кто её родители, показывал предметы: картину на стене, умывальник, полотенца, стул. Потом озвучил все свои надежды, связанные с ней, и впервые обратился по имени.