Последний мужчина - Михаил Сергеев

— Хорошо… Я подумаю об этом во сне…

Дочь всегда говорила эти слова, когда решение было не просто шагом.

Сергей часто вспоминал тот телефонный разговор, который долго откладывал, но никогда не сомневался в его необходимости.

Вдруг он поймал себя на мысли, что капли перестали барабанить по стеклу, и поднял глаза: раскрытый зонт опять заслонял лицо женщины, стоявшей уже на снегу. Такой же, но все-таки совершенно другой снег падал уже медленно и тихо и, сгущаясь, размывал всё больше и больше красное пятно за окном.

Вздрогнув, Сергей обнаружил себя по-прежнему в кресле. «Понятно… — облегчённо вздохнул он, подумав, что обязательно должен досмотреть концовку, и снова погрузился в чтение. Чудной этот Платонов, и как быстро пролетели двенадцать часов». В тягучей монотонности повести, её сонных разнообразов чувствовалась безысходность. Но что-то в них было необычно, и потому желание бросить не приходило. Вот тот самый абзац: «Магический дар матери по наследству передался Насте — она, как её мать, первая умела целовать людей». Конечно! Как он сразу не понял… безысходность, наступая и охватывая, имела конец. Но главным, главным делала удивительный шаг! Целовать людей первым нужно учиться! Вовсе не ожидая ответа. У одних на это уходит жизнь. А другим даже не придет в голову! Вот ты, ты ведь так не любишь сигаретный дым идущего впереди. Нет, ненавидишь! И не дым, а человека! Вот и вся любовь, точнее, её предел. Точка, где начинается обратная проекция — ненависть. И твоя. Ни искать, ни ходить далеко не надо. — Сергей поёжился от неприятной мысли. — Отодвигать предел — вот и весь смысл пути. Каждый день, год, пусть на миллиметр. Пока не поймешь — впереди, во все времена, идёт любимый брат твой. Просто ты забыл, что у вас одна мать. Но беда рассыпалась на лоскуты у камина, раз вспомнил. Ведь, возможно, пережив тяжелейшее потрясение, в первый раз он тянулся к сигарете, когда ты хохотал и дурачился на песке у тёплого моря. И то, и другое было «положено» только в тот день. А завтра… возможно, ему придется оправдать тебя. И тогда… оставят нам долги наши, так же как и ты оставляешь должникам своим, прощая испорченную прогулку. И однажды поймёшь, что дым-то шёл от тебя…

Две тысячи лет назад Онпоказал людям, как можно обнять всех сразу. Нужно лишь умереть… за них же. Протянуть руки к смраду жизни, войти в него, поцеловать прокажённого. Вот «магический дар», о котором говорил странный автор. Убить оковы, чтобы разбудить любовь. А до этого принимать за неё что-то другое… Или… жить, жить и жить… в обмане дальше. Как заклинание повторяя «люблю». Вот выбор! Вот в чем смерть и рождение художника в каждом! Рождение по образу и подобию! Вот где обратная проекция! А все, что написано тобой до этого, просто блуд. Увидел Платонов смерть безысходности. И как увидел! Но если не понимать величия трагедии такой смерти, то не увидеть и отражения счастья… в ней. И, обладая всем золотом мира, человек будет стонать. Стон этот и сейчас слышен повсюду. Только тих он в деревенской избе и душераздирающе громок в роскошных особняках. — Сергей встал и подошёл к окну. — Блуд… блуд. Но почему, почему это не повторилось? Две тысячи лет! Сколько ещё нужно забрать людей? Нет, должно повториться. Надо повторить! Хотя бы попытаться.

Мужчина решительно пересел к столу, зажёг лампу и вывел на листке бумаги заглавными буквами:

«РОЖДЕНИЯ ДЕНЬ»

«Он любил её так, что останавливались часы на городских башнях. Замолкали птицы в немом удивлении, видевшие полземли и знавшие всё на этой планете. Стихал шелест трав под ногами у них, и даже шёпот листьев сада в ожидании чуда доносил только тихие слова любви. Чудо вершилось каждый день. Их объятия длились тысячи мгновений, и в каждое из них природа замирала, стараясь запечатлеть в своем великом дневнике времен небывалое. Даже небеса, доселе просто смотря на землю, останавливали набегающие облака, чтобы отражение невероятного на ней видело всё живое в угасающих глазах своих. И оглушительный всплеск невыразимой словами любви остановил даже водопад вечности, дотоле льющий с пугающей неотвратимостью поток событий, и заставил уносить в небытие только шум печали и горечи. И потемневший водопад, и застывшее время, как и уходящая искрами в небо любовь, казались непонятно странными глухому к человеческой красоте миру.

Он же, касаясь горячими от трепета губами полузакрытых век, увлекал её с тихим шёпотом ввысь, к самому солнцу, не обжигая своих крыльев, как неизменно случалось у людей прежде.

А она слышала Рахманинова все громче и громче, растворяясь в ласках любимого и путая их с теплотою и ласкою набегающих лучей, не опасаясь удивительно розового солнца, уже единственного свидетеля их торжественного и безумного полёта.

Он же говорил ей что-то о семи днях творения, отданных Богом миру, а значит, им.

А она отвечала, что вымолила любовь перед иконой, глядя на две догорающие свечи.

Он же шептал ей о новых мирах, о двух сердцах и мечте, говорившей с ним миллионы дней, слыша в ответ, что именно они и сейчас рождают новые миры. А в счастье их созидания скрыта тайна восьмого дня творения, вершимого уже ими. И тайна эта — прощение двоих, а значит, и всего на земле.

А он снова, как завороженный, шептал ей о новых мирах, соглашаясь и осыпая поцелуями.

Она же повторяла и повторяла слова о догорающих свечах.

Он же восхищал её всё выше и выше, и не иссякала любовь их с той неизбежностью, с какой уносил водопад времени прежние порывы влюбленных.

И заговорила она о пределах любви…

Он же всё кружил и укачивал её, унося всё выше и выше в восходящих потоках, отвечая, что граница уже позади, не давая любимой посмотреть вниз, что происходило всегда раньше. И не смела больше она трогать пределов… покорилась. И не роптала более. И обняло их в благодарность небо.

Задумался Творец, удивлённый неземным великолепием двух созданий Его. И глядя на застывших в робком безмолвии ангелов своих, повелел простить людей ещё раз.

И видя небывалое, приняли дар от Бога люди и стали легче пустоты, наполнявшей их жизнь прежде, возносясь к небу, к чудо сотворившим. И стали все плоть едина.

И дети, и отцы, и матери, и старики. И птенцы в гнезде, и лань в волшебном полете, и поющие камни, и плач радостной земли.

И унесло небытие все безумные глаголы и желания, которыми гнал от себя Любовь человек.

Так и спасла она мир».

— Вы жестоки ко мне, — вдруг услышал он, обнаружив себя стоящим снова в зале своей квартиры.

Почему-то спокойно, не удивляясь происходящему, Сергей повернул голову. В кресле у камина сидел человек. Обычный человек в обычном костюме. Лицо разглядеть в полутьме было трудно.

— Кто вы?

— Не спрашиваю, помешал ли. — Гость не заметил вопроса. — Знаю, помешал. Но выхода нет… Жестоки… — задумчиво повторил он. — Ваши строки, разбегаясь, падают не минутным дождем и проникают в почву… а удобрял её я. Столько потрачено… и чтоб так… Да вы присядьте, присядьте, — незнакомец указал на второе кресло. — Застать нигде не могу. Из леса исчез, аки ангел, — он невесело усмехнулся, — из замка упорхнул, в присутственных местах долго не задерживаетесь. А время идет. Летит, вы правы, прямо мчится! Так что уж извините, коли не желанен.

Сергей опустился в кресло и, вглядевшись в гостя внимательнее, тут же узнал лицо главного персонажа из замка, в стальной мантии.

Словно угадав мысли, тот медленно поднял перед собой кулак левой руки, обнажив ящерицу на одном из пальцев.

— Зачем вы здесь? Для чего? — спокойно спросил молодой человек.

— Вижу, чувствуешь себя в относительной безопасности, — перейдя на «ты», усмехнулся гость. — Должен разочаровать. Встреча со мной не просто событие, а опасное событие.

— Я знаю.

— Ты имеешь в виду главу «Падение»? Из прошлого романа. Тоже разочарую. Не в той библиотеке, где ты хотел бы. А там, откуда и щипцами, помнишь?..

— Я не верю вам.

— Наплевать. Приступим к делу. Впрочем, сделаю тебе одно одолжение… — он неожиданно откинулся в кресло, ноги выпрямились, и тело мелко завибрировало. Лицо вдруг стало приобретать иные очертания, одежда белеть и меняться.

Не понимая ничего, скорее инстинктивно Сергей зажмурил глаза и тряхнул головой. Когда он снова посмотрел на кресло, в нём… сидел Володя Телятников — не просто знакомый, а человек, выручавший его много раз в жизни.

— Ты! — дико заорал он. — Все это ты! Но как..? И когда?! Зачем? Проклятый сон! Не может… — у него перехватило дыхание. — Не может быть!!!

Вдруг сидящий снова стал менять очертания. Через секунду перед Сергеем сидела Светлана Константиновна, соседка по дому. Женщина, сохранившая не только то, за что светские дивы заставляют и поныне худеть кредитки мужей в кабинетах рино и прочей пластики.