Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник) - Элис Манро (Мунро)

– Это не одно и то же.

Он был кругом неправ. Мы были никакими не ровесницами, потому что, когда отец женился на Бет, Красуле было девять, а мне шесть. Хотя позже, когда я перескочила через класс, а Красуля осталась на второй год, в школе мы друг к дружке приблизились. И я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь попытался дразнить Красулю. Она была из тех, с кем все хотели дружить. Ее избрали капитаном бейсбольной команды (несмотря даже на то, что в бейсбол она играла так себе) и капитаном команды знатоков правописания, хотя с правописанием у нее были нелады. Кроме того, мы с ней не ссорились. Ни разу. Она очень по-доброму ко мне относилась, а я от нее была просто без ума. Я боготворила ее за темно-золотые волосы и темные глаза с сонной поволокой; да хотя бы даже за одну ее внешность, за один смех. Ее смех был сладким и шершавым, как коричневый сахар. Даже удивительно, как при всех ее достоинствах она могла быть такой отзывчивой и доброй.

В то утро, когда Красуля исчезла (это было в начале зимы), едва проснувшись, я сразу почувствовала, что ее нет.

Было еще темно, что-нибудь между шестью и семью часами. Дом выстужен. Я набросила на себя толстый шерстяной бурый халат, которым пользовалась то я, то Красуля. Мы называли его «Буффало Билл», и кто из нас раньше вставал, тот и хватал его. Откуда он взялся, для нас было загадкой.

– Может, он какого-нибудь приятеля, который был у Бет до того, как она вышла за твоего отца? – предположила Красуля. – Только ты ей не говори, а то она меня убьет.

Ее кровать была пуста, в ванной ее тоже не было. Я спустилась по лестнице, не зажигая света, чтобы не проснулась Бет. Выглянула в маленькое оконце парадной двери. Мостовая, тротуар, прибитая трава во дворе, посеребренная инеем. Снег запаздывал. Я повернула рукоять термостата, в темноте лязгнула вьюшка, печь загудела и пошла давать свое надежное тепло. Печь, работающую на газойле, мы приобрели недавно, и отец говорил, что до сих пор каждый день просыпается в пять утра, думая, что пора идти в подвал разводить огонь.

Отец спал в комнатке, которая когда-то была кладовой, рядом с кухней. У него там стояла железная кровать и стул со сломанной спинкой, на котором он держал стопку старых журналов «Нэшнл джиогрэфик», которые он читал, когда не спится. Лампочку под потолком он зажигал, дергая за веревку, привязанную к спинке кровати. Это устройство казалось мне вполне естественным: на мой взгляд, хозяину дома и отцу так и полагалось. Он должен спать как страж, прикрывшись грубым одеялом и окутанный неодомашненным запахом всякой техники и табака. Должен читать, не смыкая глаз круглые сутки, и даже во сне быть настороже.

Но даже он не слышал, как ушла Красуля. Он предположил, что она, должно быть, где-нибудь в доме.

– Ты в ванну заглядывала?

– Ее там нет, – сказала я.

– Может, она у матери. Та небось скуксилась опять.

Отец говорил, что Бет скуксилась, когда та вскакивала, проснувшись, а иногда и не вполне проснувшись, после дурного сна. Ковыляя, ощупью выползала из своей комнаты, не в силах объяснить, что ее напугало, и Красуле приходилось уводить ее и вновь укладывать в постель. Красуля ложилась с ней рядом и, прижимаясь к ее спине, производила успокоительные звуки – подражала, например, щенку, лакающему молоко, – и утром Бет ничего даже не помнила.

Я включила на кухне свет.

– Я не хочу ее будить, – сказала я. – В смысле, Бет.

Мой взгляд упал на железную хлебницу с ржавым дном (чересчур часто ее вытирают мокрым полотенцем); на кастрюли, стоящие на плите, вымытые, но не убранные; на плакат с девизом молокозавода «Фейрхолм»: «В сердце нашей фирмы – Господь». Все эти глупые вещи ждут, когда начнется день, и не знают, что он уже разрушен катастрофой.

Дверь черного хода была незаперта.

– Кто-то проник в дом, – сказала я. – Кто-то проник в дом и похитил Красулю.

Вышел отец, на ходу поверх длинных кальсон натягивая брюки. Шлепая тапками, в стеганом халате по лестнице вниз двинулась Бет, по пути зажигая все светильники.

– Красуля не с тобой? – спросил ее отец. А мне сказал: – Отпереть дверь можно было только изнутри.

Спустилась и говорит:

– А что такое? Что вы все – Красуля, Красуля?

– Да она, может, просто погулять вышла, – сказал отец.

Бет пропустила это мимо ушей. На ее лице была засохшая маска из чего-то розового. Она работала торговым представителем и консультантом по косметике и никогда не продавала ничего такого, что не испытала бы на себе.

– Давай-ка сходи к Воргильям, – сказала она мне. – Может, она забыла там у них что-нибудь сделать, вот и кинулась.

Это было примерно через неделю после похорон миссис Воргильи, но Красуля продолжала там работать; помогала упаковывать посуду и белье: готовился переезд мистера Воргильи в квартиру. Скоро рождественские концерты в школах, он должен был репетировать и не мог всем хозяйством заниматься сам. Бет хотела забрать у него Красулю: ее соглашались взять на время рождественского бума подсобницей в магазин.

Я сунула ноги в стоявшие у двери отцовские резиновые сапоги, чтобы не бежать наверх за своей обувкой. Спотыкаясь, ринулась через двор, подбежала к соседскому крыльцу и позвонила в звонок. Звонок у них был мелодичный – видимо, чтобы подчеркнуть музыкальность обитателей. Я поплотней запахнула «Буффало Билла» и взмолилась. Ну Красуля, ну пожалуйста, включи же свет! Совсем забыв о том, что, если бы Красуля была там и вовсю работала, свет и так бы уже горел.

Никакого ответа. Я постучала в дверь. Мистер Воргилья будет очень сердит, когда я его в конце концов разбужу. Прижав ухо к двери, я послушала, нет ли какого шевеления.

– Мистер Воргилья! Мистер Воргилья! Простите, что бужу вас, мистер Воргилья. Есть кто-нибудь дома?

С другой стороны строения с треском подняли оконную раму. Там жил мистер Хоуви, старый холостяк, с сестрой.

– Разуй глаза! – крикнул мне сверху мистер Хоуви. – Где ты видишь машину?

Машины мистера Воргильи на месте не было.

Мистер Хоуви с треском затворил окно.

Открыв кухонную дверь, я застала отца и Бет за столом с чашками чая. На миг мне показалось, что порядок восстановлен. Был, должно быть, телефонный звонок, который все разъяснил и всех успокоил.

– Мистера Воргильи нет дома, – сказала я. – Его машины тоже нет.

– Ах, да знаем мы, – сказала Бет. – Мы все про это уже знаем.

А отец говорит:

– Вон, глянь-кася, – и пододвинул ко мне через стол листок бумаги.

Там было написано: «Я выхожу замуж за мистера Воргилью. Всегда ваша, Красуля».

– Под сахарницей было, – сказал отец.

Бет бросила на стол ложечку.

– Я его в тюрьму засажу! – закричала она. – А ее в колонию для малолетних! Надо вызвать полицию.

– Ей восемнадцать лет, и, если хочет, она имеет право выйти замуж. И никакая полиция не станет перегораживать им дорогу.

– С чего ты взял, что они еще в дороге? Небось заперлись уже в каком-нибудь мотеле. Глупая девчонка и этот пучеглазый урод Воргилья.

– Криком ее не вернешь.

– Да не хочу я ее возвращать! Если только не приползет на коленях. Сама вырыла себе могилу, пусть и ложится в нее со своим пучеглазым пидором. И пусть он трахает ее хоть в ухо, плевать я хотела.

– Ну хватит, хватит, – сказал отец.

Красуля принесла мне пару «двести двадцать вторых» таблеток, чтобы я выпила с кока-колой.

– Ты не поверишь, но стоит только выйти замуж, все эти спазмы тут же проходят. И что? Говоришь, твой отец все тебе про нас рассказал?

Когда я сообщила отцу, что хочу летом подработать, пока с осени у меня не начались занятия в педагогическом колледже, он предложил мне съездить в Торонто и попытаться отыскать Красулю. Сказал, что она прислала ему письмо на адрес офиса его транспортной компании и в этом письме спрашивает, не одолжит ли он им денег, чтобы хоть как-то перезимовать.

– Мне бы не пришлось писать ему, – объяснила Красуля, – если бы Стэн не свалился в прошлом году с воспалением легких.

Я говорю:

– И только тогда я узнала, где ты!

Тут на глаза мне навернулись слезы, сама не знаю почему. Видимо, вспомнилось, как я была счастлива, когда это узнала, и как была несчастна прежде, а кроме того, потому что мне хотелось, чтобы она сейчас же сказала: «Но с тобой я, конечно, все равно собиралась связаться. Уж с тобой-то!» Но она этого так и не сказала.

– Бет не знает, – сказала я. – Думает, я просто так сюда поехала.

– Еще не хватало, – спокойно отозвалась Красуля. – В смысле, не хватало, чтобы еще и она знала.

Новостей о доме у меня для нее было множество. Я рассказала ей, что транспортная компания отца выросла с трех грузовиков до двенадцати и что Бет купила ондатровую шубу и тоже расширила бизнес, поэтому теперь у нас в доме располагается ее косметическая клиника. Под это дело она выделила комнату, где раньше спал отец, а тот вместе с железной койкой и кипой старых журналов переместился в свой офис – бывшую казарму ВВС, которую он прикупил рядом с гаражом. Изучая за кухонным столом свой аттестат («Сениор матрик», как он тогда в Онтарио назывался), я слушала, как Бет говорит: