Зверь выходит на охоту - Гульнара Черепашка

вызовом глядя на Амади, с раздражением обернувшегося к ней.

Тот махнул рукой, отвернулся. Женщина нахохлилась.

- Упрямство, достойное лучшего применения, - протянул колдун. – Твой малыш наверняка и раньше вел себя не так, как все маленькие дети. И ты это замечала – только думала, что так и должно быть. Возможно, считала, что тебе показалось. Видишь ли, я провел в башне не так много времени. Но успел кое-что услышать. Сама подумай – его не просто так держат отдельно от других детей! Не может младенец, не доживший до года, иметь такой развитый дар. Мне Адвар рассказывала, как он ее зашвырнул тогда, в лесу, когда ее послали за ним. Да и Бабатанд не стал бы гоняться за просто каким-нибудь одержимым младенцем. Изуба – его давний недруг. И тут – такая возможность заполучить этого недруга в руки, маленьким и беспомощным.

- Ты слышал разговоры других колдунов? – Накато зацепилась за эти слова.

- Слышал. Если точнее – разговор магистра Энистана с двумя его ближайшими помощниками, что занимаются детьми. Он сетовал на докуку, которую подбросил ему Эну – личный ученик Изубы. И на то, что он теперь вынужден заботиться о не слишком благодарном выученике. И ему придется как-то иметь дело с другими выпускниками башни – например, с тем же Бабатандом.

Ошарашенная Накато зажмурилась. Ждала, что слезы вот-вот покатятся по щекам – но глаза оставались сухими. Грудь сдавило, дышать сделалось трудно.

Вспомнилось, как внимательно, пристально порою глядел на нее малыш. Через младенческие глаза за нею наблюдал колдун.

- Он, должно быть, не собирался подавать о себе никому вестей, пока не подрастет и не окрепнет. Да и трудно это было бы в его положении. Но Бабатанд как-то исхитрился прознать. Он отправил своих людей. Те столкнулись со стражами Ошакати, что регулярно обходят далекие города и селения в поисках детей, родившихся с искрой дара. Посланница Бабатанда не справилась, - он кинул мимолетный взгляд на Адвар. – И Изуба, поняв, что в покое его не оставят, отправил зов своему верному псу. Эну.

- Люди Эну и забрали его, - Накато кивнула. – Или сам Эну…

- Возможно, что и сам. Шутка ли – доверять такое дело кому бы то ни было! Он забрал своего господина и учителя, перевез его в башню Ошакати. Чтобы здесь его вырастили в безопасности. Позволили раскрыться дару – потому как дух, заточенный в теле младенца, не может проявить свою силу в полной мере. То, что сейчас Изубе под силу – лишь малая толика его истинных способностей.

- Значит, ребенка забрал Эну… почему же они меня-то оставили в живых?

- Ты ждала мести, - Амади хмыкнул, задумался на несколько мгновений. – Возможно, Изуба и хотел бы отомстить за свою смерть. Да молочное родство просто так не перешагнешь. Ты выносила его, выкормила своим молоком. Вас теперь связывают кровные узы. Он предпочел просто оставить тебя там, где его от тебя забрали.

- А моего ребенка, - Накато запнулась. – Его не было. Он… умер еще тогда, когда я даже не знала, что стану матерью? А его дух?

- Души детей легки и бесформенны. Они почти сразу рассеиваются. В них нет того, что придает духу прочность – рассудка, способности мыслить. Он ведь даже не родился.

- Он не родился, - прошептала девушка, невидяще глядя перед собой. – Я думала, что у меня есть сын. А он на самом деле даже не родился. Я не потеряла его – его просто никогда и не было на свете.

Она резко поднялась на подламывающиеся ноги. Свет костра казался чересчур ярким, тепло огня – неуместным. Да и сидеть на бревне сделалось невыносимо.

Кажется, Адвар возмущенно вскрикнула, кинулась было за ней. Амади ее удержал, мягко что-то принялся втолковывать. Накато была за это ему благодарна. Ей не хотелось, чтобы ее сейчас кто-то останавливал. Да и на что – на ней печать колдуна, которая не даст сбежать. И бежать ей больше некуда и незачем. Она отошла в темноту, туда, куда не добиралось тепло и яркие отсветы пламени. Ноги подгибались, и она кулем осела на землю. Сидеть так оказалось куда легче, чем на бревне – не было ощущения, что вот-вот свалишься, лишившись опоры.

Накато подогнула неловко ноги. Потом – улеглась, колени подтянув к подбородку, обхватила их руками.

Зажмурилась. Слез по-прежнему не было. Из горла вырвался тихий тоненький вой. Она так и лежала, еле слышно скуля, точно смертельно раненая гиена.

Да, ей хотелось бы верить в то, что Амади сейчас наспех выдумал ложь, чтобы отвратить ее от мыслей о возвращении в Ошакати, о побеге. А может, даже и не наспех – несколько дней раздумывал, что бы ей такое соврать. Только на деле это не так. Амади не лгал – он действительно слышал разговоры в башне. И ее малыш на деле был недругом, затаившимся до времени. Пригретым ею. Выжидающим момента, когда она, Накато, перестанет быть ему необходимой, и он сможет делать все, что захочет.

Да помилуют ее боги и духи – она ведь хотела когда-то оставить младенца!

Подбросить на порог храма или какого-нибудь богатого дома. Это ведь докука. Думала – оставит и забудет. А теперь от мысли, что ее сына никогда не было на свете, грызла тоска – злее, чем та, что охватывала, когда прощалась с родным кочевьем и семьей.

Воспоминания кружились стаей грифов над мертвым мамонтом.

Вот опухшие глазки жмурятся, взирая с недовольством впервые на солнечные лучи. А вот крохотные ручонки молотят по воздуху, не в силах совладать сами с собою.

Первый крик – сначала слабый и беспомощный, а потом – все громче. Первый осмысленный взгляд, который малыш сосредоточил на ее лице. А еще улыбка – неужели притворство?

Накато вспомнила, как ждала улыбок малыша. Как радовалась, когда беззубый ротик растягивался в радостной гримаске.

Вот солнечные лучи падают через соломенную занавеску, и младенец щурится, смеется. Могла ли она подумать, что это – обман, небыль? И на деле ее сына уже тогда не было в живых. В груди застыл тяжелый комок. Он мешал дышать, давил, распирал. Накато всхлипывала, пытаясь прогнать его, не понимая, откуда он взялся и отчего. Хотелось выть и бежать, не глядя, куда.

Только печать на руке жгла еле заметно, напоминая – бежать бесполезно. Да и куда теперь бежать, для чего? Ей никуда больше и не нужно.

Острая тоска рвала