Не от мира сего 2 - Александр Бруссуев

— Стало быть, музыкант? — поинтересовался парень.

Садко не стал скрывать свои вылазки в гуляющий народ, рассказал также об установленном чучеле, но просить, чтоб это оставалось тайной от хозяев, не решился. Да и не хотел. Пусть соглядатай сам придумает, как поступать.

— Садко, — вместо очевидного ответа представился он и протянул руку для рукопожатия.

— А я — Чурило, — пожал руку парень. — Чурило Пленкович.

Жужа за забором перестал сопеть и убежал по периметру. Вероятно, посчитал нужным не мешать спокойной беседе двух человек. Пусть за забором хоть вприсядку танцуют, это его не касается.

— Нечего тебе в Ладоге делать, — сказал Чурило. — Иди в Новгород, раз здесь ничего не держит. Представься тамошним музыкантам, авось пристроят куда-нибудь. Может быть, не все такие поганые, как местные. Хотя и здесь можно было договориться. Заранее, конечно, но ты даже и не пытался. А после известных событий играть тебе спокойно не дадут.

В словах соглядатая был резон, здравый смысл подсказывал, что так и надо поступить. Но сегодняшнее событие разозлило музыканта. Это не он напал, это на него напали, даже не попытавшись потолковать, вразумить. Поэтому он сказал здравому смыслу: ну, это вряд ли. Идти на поклон к каким-то халтурщикам, чтоб потом пиликать то, что они разрешат, одобрят, утвердят? Зарабатывать на хлеб с маслом и дуть щеки — музыкант, блин, творческая личность, к Ярицслэйву пожал-те, песенку ему сыграть про его ум, разум, патриотизм, заботу? А не пошел бы этот Ярицслэйв вместе со своими князьями!

Вслух Садко говорить ничего не стал. Это его личное дело, как дальше-то жить.

— Спасибо, тебе, Чурило, за помощь, — с чувством проговорил он. — Без тебя мне б не пережить сегодняшних гастролей.

— Это уж точно, — улыбнулся тот.

— Встает Чурило ранешенько,

Умывается Пленкович белешенько,

Улицами идет, переулками.

Под ним травка-муравка не топчется,

Лазоревый цветик не ломится.

Желтыми кудрями потряхивает:

Желты-то кудри рассыпаются,

Бывскатен жемчуг раскатается.

Где девушки глядят — заборы трещат,

Где молодушки глядят — оконенки звенят,

Стары бабы глядят — прялицы ломят.

Половина Чурилушке отказывает,

А другая Чурилушке приказывает (из народной былины прионежья "Чурило Пленкович", примечание автора), 

— пропел, отчаянно бубня разбитыми губами, Садко.

Чурило заулыбался, поправил на себе тяжелую шубу, образовавшуюся на плечах неведомо откуда, и все-таки поинтересовался:

— Это еще что такое?

— Да вот, песня родилась, пока с тобою тут разговариваю, — пожал плечами музыкант.

— Талант! — восхитился соглядатай.

— А то! — согласился Садко. — Так, говоришь, к музыкантской гильдии с поклоном идти?

Чурило, не ответив, двинулся прочь. У него, видимо, еще были объекты, нуждающиеся в его внимании. Отойдя на десяток шагов, он повернулся и махнул рукой:

— Я тебе не советчик! Спрашивай, как быть, у своего вдохновения!

— У кого? — не понял Садко.

— У таланта! — ответил Чурило и вновь зашагал своей дорогой, напевая при этом песню про себя. Запомнил с первого раза.

Музыкант пробрался к торговой избе, и под вопросительный взгляд пса присел возле его конуры. Жужа несколько раз обнюхал своего друга и сверток в его руках. Запахи его явно взволновали. Садко выложил в миску наиболее пострадавшую в драке еду, но собака продолжала выказывать некое беспокойство. Несколько раз пес лизнул ему руки и норовил коснуться лица. Раньше такого не было, да раньше никто музыканта до крови и не бил.

— Ешь, Жужа, — устало сказал Садко. — Так бывает. В собачье время живем. Искусство должно быть с кулаками. No pain, no game.

На следующий день он отправился с визитом к Василию. Видок у музыканта был, что надо: под глазами синева, губы надулись, все бока жестоко болели. На месте драки уже никого не было, только две вороны ожесточенно бились головами о замерзшую землю. Так, наверно, они добывали себе пропитание — то ли вывалившуюся еду, то ли превратившуюся в лед кровь.

— Приятного аппетита, дуры, — сказал им Садко.

Те на всякий случай отпрыгали в сторону и хором ответили словами признательности на вороньем языке:

— Кар!

Побитые русы куда-то делись, впрочем, как и мужичок, и обломок бревна с собою утащили. Очень хотелось надеяться, что их соратники не набегут, чтобы добить. Местных музыкантов Садко почему-то не опасался: если бы они могли, то не нанимали бы людей со стороны для решения своего вопроса. Однако с выступлениями придется завязать. По крайней мере, на месяц. Близились святки, народу развлечений подавай, вот пусть и развлекаются с признанными музыкантами. А у него и без того забот хватает.

Василий вышел не сразу. Сначала ругалась Василиса, намекая на помятый и местами переливающийся цветами радуги внешний вид. Потом всплеснула руками Чернава, выбежавшая на голос матери. Только затем появился и сам хозяин.

— Если ты за милостыней, то я не подаю, — поздоровался Василий.

— И тебе не болеть, — ответил Садко.

— Ну? — спросил хозяин. На синяки и ссадины он принципиально внимания не обращал. Вообще-то музыкант и не думал давить на жалость.

— Научи меня кулачному бою, — без всяких обиняков предложил Садко.

— Хм, — усмехнулся Василий. — Смотрю, кто-то тебя уже поучил.

Однако его настроение сделалось уже не столь грозным, можно было и поговорить. Они прошли в хоромы, куда сразу же прибежала с бодягой Чернава.

— Мажься — поможет, — сказала она. — Средство проверенное.

И загадочно посмотрела на отца. Тот только хмыкнул.

— Так это тебя ночью приласкали русы? — спросил Василий, дождавшись, когда дочь уйдет.

— Откуда тебе это известно?

— Так Ладога — это же не лесная глушь, тут люди привыкли общаться между собой, — ответил хозяин. — А если есть повод для разговора, то они общаются много.

Садко ничего не сказал, только развел руки в сторону и скривился от боли.

— Ладно, не суетись, — шевельнул ладонью в успокаивающем жесте Василий. — Русбой, конечно — сила. Вот только эти русы, будто бы и не русы вовсе: втроем на одного мальчишку? Оно, без сомнений, понятно — развелось этих парней, как собак нерезаных. Особенно среди слэйвинов. Того и гляди, каждый слэйвин русом с рождения сделается. Но как же тебе удалось от них удрать?

— Я и не удирал, — ответил музыкант и зачем-то добавил. — Они первые начали.

— Ну да, ну да, — усмехнулся хозяин. — А я-то тебе зачем тогда нужен, раз ты троих раскидал?

— Так это, — замялся Садко. — Мне помогли. Да и повезло здорово.

— Кто помог? — быстро спросил Василий.

— Будто бы сам не знаешь! — слегка начал заводиться парень, уже уставший от такого разговора. — Люди помогли.

Имя Чурилы он называть не стал. Пусть эта информация, если на то уж пошло, поступит от самого Чурилы.

Василий пристально посмотрел в заплывшие глаза музыканта, но больше вопросов задавать не стал. Проскрипел как-то сдавленным голосом еле слышно:

— Любит у нас народ помогать. Это точно. Только и слышишь: бог в помощь.

Они помолчали, и Садко предположил, что напрасно сюда пришел. Он уже собирался уходить, совсем позабыв о нанесенной на лицо боевой раскраске — зеленой бодяжной кашице.

— А и ладно! — внезапно сказал Василий. — Хоть сам старое вспомню. Любил я кулачные забавы, пока молод был. Да и сейчас люблю. Только мои девки не любят. Особенно, когда…

Голос у него сорвался, он не договорил, боль утраты вновь впилась в сердце, как когти хищной птицы в заблудившегося на воле мыша.

Василий был никудышным учителем. Едва Садко отлежался в своей каморке, выходя на улицу лишь для того, чтобы потратить на покупку пищи накопленные скудные денежные активы, да на работу, как на праздник, они принялись учиться.

Причем, у парня складывалось такое впечатление, что хозяин лавки учился вместе с ним, отрабатывая на нем былые, слегка подзабытые навыки. Рука у учителя была очень тяжела, остановить ее вовремя получалось не всегда. Подаренная Чернавой бодяга сделалась чем-то вроде маски перед сном: обмажет зреющие синяки в одном месте, они выскакивают в другом.

Но к Рождеству Садко научился ставить ноги так, чтобы ни в коем случае не потерять равновесие. Это было целым искусством, овладевал которым он рядом, плечом к плечу, с Василием. Если бы кто видел, то предположил бы, что это всего лишь танцы. Бородатый дядька танцует с молодым парнем — подумаешь, эка невидаль! Чего — двум мужчинам уже и станцевать нельзя? Без музыки, но зато с воодушевлением.

А отрабатывал свои перемещения, повороты и прыжки Садко по ночам с Жужей. Тому неожиданно пришлось по нутру скакать вокруг коллеги и норовить тяпнуть его за ляжку. Понарошку, конечно, но и собака своих сил не всегда могла рассчитать. Бодяга была слабым утешением. Музыкант на пса не обижался, а Жужа, видимо, не наигравшись в своем собачьем младенчестве, развлекался, как мог.