Не от мира сего 2 - Александр Бруссуев

— Залазь!

Родя чуть ли не пинками загнал удрученных женщин на борт, а сам не полез.

— Э, — сказали девушки. — А ты как?

— Их там встретят, — крикнул Родя, забрасывая обратно доску-сходню. — Просите у них больше, у них денег, как у дураков фантиков.

Женщины опять заругались и продолжали это дело достаточно долго, пока лодка не скрылась за поворотом. Ребята принялись грести с удвоенной энергией: возможность получить неплохой калым за доставку их воодушевила гораздо больше, нежели призрачная вероятность большой и чистой любви со случайными попутчицами.

— Земля, прощай! — попробовали перекричать женщин гребцы.

— В добрый путь, — помахал им рукой Родя и вздохнул с облегчением.

10. Садко.

Спустя много лет это расставание с озлобленными женщинами воспринималось по-прежнему с улыбкой. Родя тогда дал себе торжественную клятву, что никогда не будет иметь дел с Чернавками и Василисами. Так звались те попутчицы, что когда-то плутали с ним по лесам и болотам, двигаясь к Свири.

Теперь-то он знал, что они пришли к Александру не просто так, чтобы подлечиться, заделать, так сказать, прореху в душевном своем состоянии. Цель у них, а, точнее, у того, кто их направлял, была совсем другая.

У женщин судьба сложилась, прямо сказать, непросто.

Одна в молодости была не кем-нибудь, а цесаревной. Все бы ничего, да цесаревной-то она была лягушкой. Так, во всяком случае, ей мнилось. Конечно, виной случившейся метаморфозы был скверный характер, настолько скверный, что ее надменность закономерно привела к баловству с колдовством. Сама Василиса считала себя прекрасной, ну да — девица была знатная, нос выше самого высокого потолка. Бегали за ней всякие ушлепки и тут же стелились под ноги, правильные же пацаны страдали молча. Василиса над ними глумилась с особым цинизмом.

Впрочем, дело-то возрастное, стало быть — проходящее. Но глупая спесь выплеснулась в гадание, точнее — в кривляние. Собравшись с духом перед зеркалом и свечами, надо вести себя соответствующим образом. Глумиться нельзя. Тогда уж лучше и не садиться. Манерничать можно перед такими же, как и сама — перед людьми. Перед дверью в Навь поступки могут расцениваться иначе. Легкомысленность в некотором роде опасна.

Вот и стала Василиса лягушкой. Ей об этом поведал бес, с той поры сделавшийся вторым "я" натуры цесаревны. Бес рулил ею, как хотел, а хотел он не по-человечески. Вообще-то князья из благородного слэйвинского сословия грешат бесовством. Порой в них и ничего человеческого-то не найти. Ну, так это никого не удивляло, да и никогда, пожалуй, не будет удивлять.

Одно дело самому достигать вершин, другое — когда тебе бес, не обремененный никакими моральными ограничениями, помогает. Впрочем, помощь беса — неизменно добровольная, у человека всегда есть выбор. Насильно никто не тянет.

Цесаревна-лягушка, сделавшись таковою, несколько подрастеряла своих многочисленных поклонников. Кому охота коротать время рядом с холоднокровной особой? Люди Василисой воспринимались, как мухи: хлоп, по башке — и нету. Хорошо, хоть есть их не пыталась. И пить тоже.

Однако природа берет свое, тяготить стала ее "лягушиная кожа", сбросить бы! К тому же подвернулся со своей стрелой (амурной) знатный человек. И внучатая племянница заграничного басилевса с непроизносимым именем, ставшая для важности и удобства басилевшей, а, позднее, просто Васей, решилась на отношения.

Избранник был сед, но благороден. Он преподнес возлюбленной невидимую амурную стрелу, а сам пал к ногам и скосил глаза наверх: как там реакция? Реакция была что надо! Сбросила басилевша холодность свою лягушачью, а бес во все горло расхохотался прямо в ухо нареченному. Утром Вася снова в обычном образе: лягушка, хоть тресни. Избранник закручинился, но, как выяснилось ночью — совершенно напрасно. Цесаревна-лягушка позволяла себе некоторую человечность, что характерно — в одно и то же время суток. Скоро седой ловелас понял, что Вася ни в чем не уступает мельничихам и превосходит купчих. Чуть погодя он понял, что ошибся, купчихи — это так, девочки на побегушках.

Много ли, мало ли времени минуло, понял избранник — еще капля, и сердце его не выдержит. Однако "коготок увяз — всей птичке пропасть". Начал сказываться на усталость, на болезнь головы — и в отказ с человеком общаться, только с лягушкой. Все прикинул, подлец: в отведенное для этого природой время, когда сердце Василисы было по-человечески беззащитно — скрывался и лежал где-то на дне.

Совсем бы нехорошо цесаревне, скучно — хоть квакай, да подвернулась Чернавка, служанка избранника. Вот с ней можно было позажигать! А бесу — только того и надо. Сила его растет, если власть увеличивается. Пытался нечистый и Васиного женишка подчинить, да тот немолод телом и, соответственно, мудр не по годам. Вот и соскочил он с крючка. Зато служанку оставил.

Призадумался как-то избранник: что делать-то? Совсем девки взбесились! Задумал он избавить свою суженную от лягушачьей зависимости, предполагая, что, коль будет она человеком весь световой день — ночью ее человечность не будет через край хлестать. Думал, гадал, а тут взбесившиеся подруги со света одну девчонку сжили — типа, по гаданию зеркало поведало, что девчонка — всех красивей. Потерла цесаревна-лягушка яблочко у себя под мышкой, а Чернавка — невинному дитя под нос: чем пахнет? Та — в обморок, а потом перебралась в кому: кой ляд жить в этом подлунном мире, если даже яблоки благовониями отдают. Ну как заставят куснуть! Желудок точно не справится, к гадалке не ходи.

Совсем непросто стало жениху, ходит по делам и все время принюхивается, как собака: а ну, как и ему лягушкин аромат преподнесут? Тут откуда-то Ярицслэйв образовался. Его хоронить уже все собирались, движимые сыновьим инстинктом княжичи свечи поминальные возами закупали и ножи друг на дружку точили. А тут — явление! Ни желтый, ни синий — пьяный очень. Ругается и о жизни философствует.

Короче говоря, удалось выманить у Ярицслэйва адресок народного целителя, оставалось только как-то Василисе сообщить, да боязно. Но собрался, настроился — и выдал нагора правду-матку. Так и так, чудотворец Александр, подлая лягушачья натура, а привязался к тебе всеми деньгами. Глаза зажмурил, ждет, что сейчас голова оторвется от крика, или запаха яблока.

Но бес решил по-другому: возомнилось ему, где власть над двумя — там и над троими тоже. К тому же бесовское племя давно зуб точило на Свирского отшельника. Да, видать, напрасно, пришелся не по вкусу. Не по зубам.

— Я тебя запомнила, Родивон да Превысокие! — кричала с удаляющейся лодки былая цесаревна-лягушка, ныне Василиса.

— И я, — тянула за ней девка-Чернавка. — Я тоже запомнила.

— И мы запомнили, — сказали красномордые гребцы.

— Встретимся, — негодовала Вася. — Руки-ноги тебе поотрываем.

— Ох, что сделаем! — распаляла свое воображение Чернавка.

— Век воли не видать, — соглашались ребята.

"Да что же совершил я такое?" — удивлялся Родя. — "Подумаешь, в туалет сходил! Так ведь с собою никого не приглашал и подглядывать не звал!"

Он намеренно не поплыл вместе с женщинами, хотя ему тоже надо было на тот берег. Себе дороже выйдет, проведи он еще некоторое время с избавленными от бесноватости дамочками. Уж лучше бы они на несколько дней дар речи потеряли!

Родя даже заночевал в лесу, точнее — не совсем в лесу, а на берегу, практически добравшись уже до переправы. Решил переждать до утра, пока нехорошие разговоры про него не потеряют своего эха. Он словил рыбу, помечтал о прекрасном, глядя в небо на звезды и едва не заиграл на кантеле. Вовремя спохватился — а ну как набегут?

Наступило время года, точнее — лета, когда утром за околицей не видно белой лошади, только слышно, как она похрапывает, бьет копытом, сморкается и разговаривает матом. Туман всегда порождает тревогу, Родя, открыв глаза, долго смотрел на реку, не видя, практически ничего, только белесое марево. Думать ни о чем не хотелось, разве что оптимистичная мысль засела в мозг, как гвоздь: "мир не без добрых людей".

Видимо, причиной послужил вкрадчивый голос откуда-то с туманного соседства:

— А ну, паря, что делать думаешь?

— Ни-че-го, — по складам произнес Родя и нехотя обернулся. В плотной, как молоко, хмари угадывались силуэты нескольких человек, невысоких и не брякающих железом.

— А что в имуществе припрятано? — поинтересовался тот же голос.

— Ничего, — вздохнул музыкант, не погрешив против истины. Ценность представляли лишь кантеле и соль.

— А мы сейчас сами посмотрим, если не возражаешь.

— Возражаю, — вздохнул Родя.

— Это ты зря, — сказал едва различимый собеседник, и его мутные компаньоны попытались стать полукругом, дабы охватить намеченную жертву со всех сторон. Все с теми же засевшими в голове строками про мир и добрых людей Родя, не вставая с места, сбил ногой вбитый в землю колышек.