Злые белые пижамы - Роберт Твиггер

Я видел, как Оямада устроил Крэйгу взбучку и был близок к тому, чтобы свернуть ему шею. Я думал, что сломанная шея — это слишком жестоко, но принцип был верен. В 1960-х Канчо сломал локоть замещающему учителю, потому что тот был слишком жесток с его студентами. Крэйг был настоящим нацистом. Если вы были мягки с ним, он интерпретировал это как слабость. Он упоминал мне, что когда Маленький Ник ослабел, он бросил его еще сильнее. Он сказал, что считает такое поведение «естественным».

Возможно, иностранцы боялись Крэйга. Когда тот покалечил Маленького Ника, плохо выполнив бросок через бедро, симпатии не было ни к одному из них. Я помнил свою травму от рук Армянина.

С Маленьким Ником, не способным тренироваться, Крэйг разместился рядом, пассивный. Полицейские, очевидно, терпеть не могли его резкие методы. Так сделал и Уилл. После очередной серии дзю вадза случился почти срыв дисциплины в строю. Они ругались и называли каждого другим именем и остановились только тогда, когда мы убедили их, напугав, что преподаватель может услышать.

Срыв дисциплины был худшим преступлением, которое мы могли только совершить, после которого нам покажут на дверь. Время от времени это додзё становилась похожим на подобие семинарии, которой руководили набожные монахи.

Но Крэйг не менялся. В конце концов большинство из нас только надеялись, что он станет лучше в айкидо, так как травмы всегда случались в тех техниках, которые он сделать не мог, но очень усердно пытался заставить работать.

В то время как Крэйг калечил людей, я боролся с нехваткой веры в дзю вадза, десятью или двадцатью бросками с непрерывным нападением и защитой. После серии из двадцати бросков у нас всегда сбивалось дыхание. Однажды Андо устроил нам серию из шестидесяти бросков в роли нападающего, затем, поменявшись, шестьдесят бросков в роли защищающегося. Те, кто справился с этим, были истощены. Несколько сдались.

На другом уроке Мастард распорядился атаковать меня сверху спереди, и я должен был бросить Бешеного Пса десять раз. Но вместо того чтобы смениться, он оставил меня и дал указание Крэйгу занять место Бешеного Пса. Я подумал, что оказался в обычной жестокой обработке, практикуемой Крэйгом. Но нет, я должен был бросить его десять раз. Затем следующие сэншусеи и следущие, и Йоджи, и Пол, и Толстяк. Я действительно пробовал выполнить это на Поле, и он наслаждался этим. Есть одно движение, когда вы ныряете под ноги нападающего, и он должен кувыркаться через вас. Если сделать это невовремя, то может быть опасно, поскольку ноги атакующего могут застрять, и тогда он сломает себе колени из-за инерции своего тела. Некоторые учителя осуждают это действие в целом. Я сделал два раза подряд на Поле и, конечно, он не имел никаких проблем, но к тому времени я так устал, что не боялся никаких последствий за такие действия.

Я выполнил сто тридцать бросков, последние шестьдесят в странно сконцентрированном, но отрешенном состоянии ума. У меня не осталось никаких сил, и все же, приводя тело в правильную позицию, я был все еще в состоянии бросать людей. Когда я закончил, все аплодировали. Вилл сказал: «Я прямо увидел, как ты стал там лучше».

Это было как другое толкование правдивых слов Тессю: «Ум не имеет никаких пределов. Используйте такой ум.»

Также это было тем видом обучения действием, который делал Мастарда экстраординарным. Но к этому моменту я настолько сильно в это погрузился, что это никак не могло повредить. Чтобы выжить, я поддался групповому обожествлению человека. Даже Рэм сказал потом: «Мастард — хороший парень, очень хороший парень. Мы все, что у него есть. Он действительно беспокоится о нас.»

Кабинет стоматолога был пуст, когда я прибыл с моим неопределенным назначением — в среду или четверг днем. Регистраторша указала мне на веселые цветные шлепанцы, которые следовало надеть, и я ждал с некоторой нервозностью прихода дантиста. В кабинете был тот же зубной запах (страха и жидкости для полоскания рта), что я помнил с детства. Я разглядывал стулья и прикрученные угловые держатели бормашин. Современные ли они? Я не мог сказать. Это ведь Япония — они точно должны быть самой последней высокотехнологичной модели? Светильник был пылен и, видимо, родом из семидесятых. Уже слишком поздно отступить?

Стоматолог, примерный и выглядящий утомленным мужчина, подозвал меня с одного из этих стульев. Любезная регистраторша одела белый халат и стала его ассистентом. Возможно, они были женаты. Его голос был низок и убедителен, но со мной он много не разговаривал. Не говоря ни слова, он достал огромный металлический шприц и сделал инъекцию мне в десну. Затем он принялся за работу.

Я хотел бы поведать о том, что моё дисциплинарное обучение в атмосфере, заполненной болью, сделало меня жестким. Я хотел бы поведать о том, что я стал как Джон Коффей, который стоя под водопадами мог смеяться над мучительными страданиями и называть своё тело «куском дерьма». Я хотел бы сказать так, но я не мог, поскольку правда была в том, что то переживание зубной боли было чрезвычайно болезненным и неприятным, хуже даже, чем когда росли мои зубы мудрости, и много хуже, чем прямое падение на шишечки, или удар точно по носу, или дробящий удар по ребрам от Маленького Ника.

Обезболивающее не действовало. Сломанный зуб болел еще до того, как его верхушка отломилась, и боль не прекратилась, когда инъекция была сделана. С бором, занимавшим весь рот, на безжалостной неумолимо вгрызавшейся полноприводной установке, я попытался хныкать по-японски: «Itai», — слабо взывал я («больно»). Стоматолог уже не улыбался милостиво. На самом деле, на его лице была медицинская маска, и его усталые глаза не выразили никакого намека на сострадание, лишь мрачное намерение завершить работу. Это было как итог, в миниатюре, моей философии сэншусей: «В то самое время, когда вы думаете, что хуже быть не может, становится гораздо хуже», после сверления он взял в руки дымящийся кусок провода, который он с размаху запихнул глубоко в отверстие, чтобы в нерве не осталось никаких признаков жизни. АААААЙЙ!!!!

Всего я должен был посетить дантиста пять раз, чтобы вылечить тот зуб, но не одно из последующих посещений не было столь плохо, как первое. Когда я приехал, чтобы оплатить счет, осталось только слабое пульсирующее воспоминание. Я передал страховую карту Вилла, который был ближе мне по возрасту, чем Бен, и он записал данные, и был столь вежлив, что не возразил, что я был американцем, а не англичанином, которого обещала Сара. Он не запросил никакой дополнительной платы. Услуги японских дантистов общеизвестно дороги, а я получил эти услуги бесплатно. Я бодро улыбнулся и вышел. Все это было противно и таинственно, но это было второй частью моей философии «выживания»: «Ничто не длится вечно». Боль прошла. Я мог обучаться снова, не разжевывая перед этим несколько штук аспирина, и все это было бесплатно. Впоследствии я расспросил об этом нескольких японцев и все они были одинаково этим поражены. Возможно, Сара сделала какой-то тайный жест, но этого я так и не узнал.

Криса позабавило мое диаметрально противоположное отношение к Мастарду, но он почти не комментировал. По большинству поводов Крис сплетничал, притом очень самоуверенно, но по поводу курса он сознательно высказывался все меньше и меньше, дабы не обескураживать Бена и меня. В отличие от него Толстый Фрэнк не снисходил до этого. «Пол думает, что ты тупой», — доверился он. «Большое спасибо. Я очень хотел это услышать», — сказал я. За два месяца до этого, в сентябре, Толстый Фрэнк чувствовал, что Бен добился больших успехов, чем он. Они продолжали восхождение на гору Фудзи и Фрэнк унижал Бена до слез, не разрешая долговязому австралийцу отдыхать по пути к вершине. «Это иранский способ подняться в гору», — говорил Толстый Фрэнк.

Крис и Фрэнк должны были сдать свой тест на день раньше нашего. Они выполнили дзю вадза перед сэншусей, и хотя броски их были более сложны, чем наши, их движения не были текучими. Я осознал тогда, что курс был нужен для выявления динамики человеческого движения и применения этой динамики (в идеале) для разрушительного эффекта.

Чудесные аминокислоты могли стать привычкой, и я, чтобы добавить себе сил, выпивал каждое утро две чашки горячего сладкого кофе перед тренировкой. Я смог убедиться, почему кофеин был запрещен большинством спортивных организаций. После желудок чувствовал себя не очень хорошо, нервозно, но возбуждения было достаточно, чтобы дать мне толчок серьезно выложиться. Изначально, первый урок всегда был весьма утомителен, но теперь кофе давал мне достаточно сил, чтобы пересечь порог, порог напряжения, где усталость и медлительность не дают действовать дальше. Ценой тому было постоянное расстройство желудка, и эта цена казалась небольшой.

Я пристрастился к кофе, а не к более сомнительным пилюлям кофеина или Джолт X3, обогащенной кофеином коле, которая делала вас утомленным и раздраженным после шести часов бешеного сердечного ритма. Кофе казался приемлемым, вопреки злоупотреблению наркотиками.