За день до послезавтра - Сергей Анисимов

Было странно и даже, наверное, нелогично, что университетская преподавательница пережила эту встречу. В течение нескольких минут, в ходе которых соседи изо всех сил крутили рукоятки замков, прочнее запираясь внутри своих квартир, ей выбили половину зубов, сломали нижнюю челюсть, несколько верхних ребер, обе ноги и обе руки. Первый из соседей рискнул спуститься с лестницы, когда в подъезде уже минут пять как перестали кричать. Увидев соседку в кровавой луже и без половины волос, он, бросившись обратно в квартиру, даже не стал вызывать «Скорую», а прямо сказал диспетчеру «службы 02», что у них труп. Однако получилось так, что искалеченную женщину сумели довезти до больницы, и уже через несколько дней выражение в ее глазах стало достаточно осмысленным. В больнице Тэтц провела около двух с половиной месяцев: один из переломов оказался настолько сложным, что оставил ее хромой на всю жизнь. Впрочем, в такой ситуации и сама-то жизнь была подарком. В какой-то из дней в середине больничного лежания Катерина Тэтц обнаружила, что паспорт из ее тумбочки куда-то делся, но значения этому не придала. В те недели она вообще плохо соображала, а показанные ей обезболивающие препараты также не слишком способствовали ясности мышления. В общем, когда срок пребывания в клинике закончился и выписанная «больная Тэтц» доковыляла до дома… — тогда она надеялась отдохнуть несколько дней до отъезда в реабилитационный центр, страховка в Университете оказалась вполне достойной, — так вот, оказалось, что дома у нее к этому времени уже не было. На двери стояли чужие замки, а когда дверь открыли после долгих минут трезвона в тридцать лет знакомую вытертую кнопку, открывший человек долго не мог понять, чего от него хотят. Потом он сообразил и, сказав несколько коротких фраз на чужом языке, небрежно оттолкнул бывшую хозяйку своей квартиры несильным тычком в лицо и спокойно закрыл перед нею дверь.

Три четверти людей на месте сорокапятилетней доктора технических наук, осознав все то, что с ними случилось, без колебания покончили бы с собой. Бросились бы под поезд метро. Под лимузин торопящегося на заседание депутата Законодательного собрания, первого попавшегося. С моста через Москву-реку: откуда-нибудь, где хороший вид на Кремль. Даже не рискующего представить на месте Тэтц кого-нибудь из своих близких Николая искренне поражало: как она сумела удержать себя в руках? Потерявшая за минимально возможное время все, что имела, потерявшая всякую, любую надежду добиться чего-то… Однако в любом случае она этого не сделала.

У Тэтц наверняка были какие-то друзья, хотя бы теоретически способные попытаться помочь. Но в подобных, да и в гораздо более простых, в общем-то, ситуациях их число начинает резко уменьшаться. Как это было на самом деле, Николай не имел понятия: дальше, после этой фазы событий, был какой-то «пробел». Пустое, ничем не заполненное время. Однако еще через полтора или два месяца лицо Катерины Тэтц впервые взглянуло на страну с телеэкрана. О ее чудовищной, дикой истории написала каждая хоть как-то уважающая себя газета в стране. Удивительное единодушие оценки произошедшего проявили при этом издания самой разной, зачастую противоположной направленности. Лицо несчастной женщины появилось на обложке «Тайм» — как иллюстрация к статье с таким текстом, после прочтения которого любому нормальному человеку хотелось взять в руки камень и швырнуть в ближайшее стекло. Видеоинтервью некоторое время запаздывали, потом одно за другим начали выходить и они: и это оказалось еще страшнее. Это действительно было страшно…

Все это, все страницы, все выступления, Катерина Тэтц делала ради одного: она требовала справедливости. Не для себя — ей лично не было нужно уже вообще ничего. Всем. Всем нам. Именно поэтому, вволю поужасавшись, люди не переключали с «Пусть говорят» или «Сегодня» на другой канал, где продолжали петь и плясать полуголые женщины и лохматые юноши с громкими фамилиями — непохожие потомки телегероев 70-х годов. Измученное болью и горем, строго-мертвое лицо Тэтц составляло разительный контраст с ряхами народных избранников, которым было от всех нас нужно только власти, безнаказанности и того шанса попасть в мир гедонизма, который предоставляет в нашей стране трехцветный эмалевый значок на лацкане. Она даже не была юристом, знаменитым комиком или чемпионкой мира по фигурному катанию; она была прожженным технарем — и это тоже было написано на ее осунувшемся, темном от пигмента лице. И когда стало ясно, что Тэтц стала не просто лицом на экране, а лицом самой настоящей партии — половина нас, ждавших справедливости все эти годы, была уже за нее.

— Это то, чего нам не хватает. Не хватает острее, чем когда-либо.

Отец разглядывал темное, нехорошее лицо коллеги на плоском экране «Панасоника» и кивал каждому собственному слову. Знал ли он ее раньше, до выхода на политическое поле новой «Справедливости»? Вряд ли — в стране более чем достаточно хороших технарей. Да и ранг у обоих был небольшой: сталепрокатными или турбиностроительными гигантами ни один (ни одна?) из них не руководил.

— Мы уже наелись колбасы — в целом, конечно. Мы уже не можем себе представить, каково это, когда в магазине нет сыра или подсолнечного масла, и теперь позволяем себе думать о чем-то более значимом.

— О старых liberté, égalité, fraternité.

— Во-во…

Замечание Николая было так «в тон», что он кивнул точно так же, словно своей собственной мысли.

— «Справедливая Россия» теперь удавится, — машинально заметил Николай. Белая полоска рейтинга шла вверх, как ракета, — одновременно с крутящимся счетчиком числа зафиксированных многоканальным автоматом звонков «за». Платных, разумеется, как теперь принято.

— Поздно.

При всей простоте слова это было сказано точно. Выборы в Думу остались далеко позади: сусальная «Справедливая Россия» набрала в них свои проценты. А в президенты Тэтц выдвигать было действительно поздно уже пять лет назад: на ее потенциальном месте тогда мелькнул упитанный и нелепо-лохматый молодой человек 1970 года рождения, «независимый кандидат» Богданов; до его появления на официальных плакатах Центризбиркома под «№ 1» рядом с Зюгановым, Жириновским и Медведевым о нем никто никогда не слышал. Да и не может быть в России президента-женщины: мы не Пакистан и не Индия какая-нибудь. У нас возмутятся те же самые мужики, которые сию минуту двумя руками «за» и требуют справедливости для всех — как они ее понимают. К следующему же разу, к следующим даже местным выборам все перегорят: или перемолотая жизнью Тэтц превратится в безумную истеричку, вроде Новодворской, или ее призывы начнут восприниматься как идея фикс. Сейчас на нее буквально молились тысячи людей, которым неоткуда было ждать справедливости, которые потеряли всякую веру в то, что она в России возможна — но именно сейчас это не имело никакого смысла.

— Странно, — произнес Николай вслух, разглядывая искаженное гримасой лицо человека, который только что закончил свою речь и теперь пережидал подсчет голосов аудитории дебатов. — Действительно, откуда у нее столько денег?

— В каком смысле?

Отец отозвался рассеянно: явно думал о чем-то своем.

— Ее же не просто так начали показывать, писать о ней. Таких людей тысячи, много тысяч. У кого-то отняли дом: просто всунули в зубы стопку рублей и тут же подогнали бульдозер. Или тот парень, сын этой докторши, кабинет наискосок от маминого был… Взяли выпившим на улице, дали по спине палкой и держали в «обезьяннике», пока родственники не подвезли деньги. Которые пересчитали, не стесняясь, у всех на глазах. Скажешь, случившееся с ним — такая редкость? Или у кого-то деньги с ужимками приняли, а дом так и не построили: сваи третий год торчат из котлована, а получатель тысяч разводит руками и ухмыляется. И ничего никто не собирается делать по этому поводу, кроме как губы упражнять. Помнишь такое?

Отец кивнул: уж этот конкретный случай, хотя бы свой собственный из сотен, он помнил отлично. Ничего нового: у каждого на кончике языка было по полдесятка таких же или похожих примеров. Случившихся с ними самими, с их родственниками, знакомыми или друзьями знакомых. Со справедливостью в нашей стране было гораздо хуже, чем со всем остальным. Тем не менее пожертвований «Партии Справедливости» (еще раз — не путать с не достигшей особой популярности розовой и в рюшечках «Справедливой Россией») действительно не могло хватать на все, что вдруг стало заметным, если поглядеть вокруг. Требующие справедливости люди обычно не слишком богаты: оторвать от себя сотню рублей, чтобы послать их куда-то по почте, мог не всякий. Между тем в городах хватало и плакатов на застекленных тумбах, и растяжек над уличной электросетью, и листовок по почтовым ящикам. Все это вместе взятое стоило немалых денег, значит, они явно были. Так что такая деталь не слишком согласовывалась с бесполезностью «раскручивания» партии и собственно харизматичной Катерины Тэтц. Кощунственно употреблять этот термин в таком контексте, но так уж выходит. Без нее эта партия так и осталась бы чем-то маргинальным, вызывающим недоумение у хозяев жизни и равнодушие у среднего класса. Теперь «Справедливость», с ее простыми лозунгами и миллионами злых, голодных и жилистых кулаков, вызывала опасение первых и злорадную поддержку вторых: стать «клиентом» милицейского или чиновничьего произвола мог любой из нас в любую минуту, и, как уже сказано, народ знал это отлично. Может быть, в этом и суть? Какие-то остающиеся в тени общедоступных обзоров и анализов владельцы заводов и держатели пакетов акций пытаются обезопасить себя? Причем именно так, заигрывая еще сегодня с потенциальным победителем будущих парламентских выборов? Покупают себе некую пайцзу, ярлык на княжение в будущем? Нет, вряд ли. До следующих выборов, до 2015 года, и тем более до президентских, Тэтц вполне может забыться, выветриться из короткой памяти людей, оставшись каким-то смазанным политическим символом без деталей. Как разбившийся генерал Лебедь или еще несколько человек его поколения. Тогда зачем? Но если эта вводная исходно неверна — тогда кто? Опять же зачем именно и кто конкретно спонсирует хотя бы одну полиграфию: листовки, постеры и все такое прочее? Эфирное время ладно, сейчас оно питает само себя. Несчастная женщина стала такой популярной, что телеканалы дерутся за ее лицо, но в начале какое-то вливание потребовалось почти наверняка. «Тайм» и прочие? Нет, это тоже неверно: «Тайм» и десяток других зарубежных издательств сравнимого масштаба подключились позже, когда имя Тэтц уже вовсю муссировали здесь, в России. Государство сейчас следит за происхождением денег в карманах политиков — после громких скандалов годичной давности деятельность большинства фондов и обществ по борьбе с кровавым тоталитаризмом заметно угасла. На пустой желудок профессионально бороться с нежеланием русского народа обильно и искренне каяться как-то, наверное, грустновато. Один довольно свежий пример — это Британский Совет, но эта история на редкость невнятна, и она такая одна. Откуда деньги у «Справедливости»?