Вороны вещают о смерти - Darknessia

отвести взгляд.

— Прости, Огниша, — промолвил дух.

Его волосы касались моего лица, запах сырой земли и хвои пробудил непрошенные воспоминания. Кем он был для меня прежде?

Как будто издалека я услышала свой же тихий голос:

— Кем она была, раз ты так хочешь вернуть ее?

Он улыбнулся.

— Сама знаешь.

А потом вдруг погрузил ладонь в самый центр груди и сжал.

Невыносимая боль пронзила душу. Воспоминания одно за другим обрушились на меня, слишком яркие и слишком много. Он заставил пережить заново все самое худшее, что случилось за столь короткую жизнь. Заставил отбросить скорлупу ненависти и обнажить спрятанные за ней обиды, потери, печаль. Вспомнить горе, которое мне не хотелось вспоминать.

— Способность чувствовать вину делает нас похожими на людей, — раздался тихий голос посреди хаоса мелькающих в сознании картинок. — Вспоминай.

И я вспоминала.

Все то, что пытался отнять у меня бог с головой черного ящера, постепенно выходило из тумана. Фрагменты жизни, наполненные болью, тянули за собой другие, связанные с ними. Одно за другим.

Жизнь, насквозь прошитая разочарованием в самой себе, заправленная острой виной и ворохом несбывшихся надежд.

Лихо выдернул руку из груди. Прошлое затихло, но горечь осталась.

Он больше не держал меня, не давил своей волей, но я все равно не могла подняться. Накрыла глаза рукой. Ледяная горечь текла из глаз, а из груди рвались всхлипы.

В тишине я лежала и ждала, когда же станет легче. Но легче не стало. Тогда я поднялась, откинула с лица волосы.

Лихо сидел рядом. Я посмотрела на него и поняла, что же так пугало меня прежде. Поняла, стоило только вспомнить все, что мы пережили вместе, все, что чувствовала рядом с ним и о чем думала. Надежда в его взгляде. И отчаяние.

— Огниша…

Так вот, что ты пытался сделать.

— Однажды разбитое уже никогда не станет целым, — тихо проговорила я.

А потом двинулась прочь, к краю леса. Уже не было внутри той бушующей ярости, с которой я пробудилась в мире живых. Не было неудержимого желания причинять боль каждому без разбора. Потух огонь, но остался холод. Холод, с которым я увижу страдания всех тех, кто причинил мне зло.

Чуть погодя дух присоединился ко мне, но больше не пытался остановить. В его растрёпанных волосах застряли сухие сосновые иголки и кусочки веток, но он не обращал на них внимания.

— Что ты собираешься делать?

— Сегодня — ничего. Тебе ли не знать, что нечисть не убивает сразу. Мне нужна не смерть, а страх, — равнодушно откликнулась я, глядя перед собой. — Можешь пойти со мной, если хочешь.

— Хочу.

Деревья впереди расступились, открывая вид на укутанное ночной тьмой село. Блеклый лунный свет вычерчивал крыши и столбы, блестел на полях ячменя, словно на поверхности реки. Я видела больше, чем прежде, чувствовала острее, а тьма лишь придавала сил. Ночь стала моим временем. Временем нечисти.

Остановившись у границы, я обернулась к Лихо.

— Что, не попытаешься задержать меня? Неужели, ты наконец сдался?

— Нет. Ты ведь сказала, что сегодня никого не убьешь. Я верю тебе.

— Верить нечисти? — Я усмехнулась и покачала головой. — Сам знаешь, насколько она бывает коварной.

— Другие духи — может быть. Но не ты. От прежней Огниши в тебе осталось больше, чем ты думаешь.

С сомнением хмыкнув, я вновь обернулась к селу. Чернолес по кромке опоясывали заросли крапивы. Люди считали ее обережной травой. На пробу я протянула к ней руку и тут же с шипением отдернула. Крапива жалила нечисть гораздо больнее, чем людей.

Тогда я отошла на шаг, оттолкнулась от земли и по широкой дуге плавно перемахнула через крапиву. Через миг Лихо опустился в траву рядом со мной. Этот короткий прыжок принес отголосок того восторга, с которым я впервые испробовала возможности призрачного тела.

— Быть нечистью не так плохо, как ты описывал, — усмехнулась я.

Вместе мы пошли к селу по высокой траве, которая даже не шуршала под ногами. Только мантия из мха приминала под собой травинки.

— Скоро тебе надоест, поверь.

— И всё-таки не понимаю, почему ты не хочешь, чтобы я отомстила за свою смерть. Даже у богов на этот счёт нет никаких возражений.

— Против мести я ничего не имею. Но первая загубленная жизнь оставит в душе отпечаток. Он расползется как гниль, постепенно поглощая остатки твоей личности, меняя до неузнаваемости. Спустя время ты станешь как те навьи духи, не вспомнишь даже своего имени. Останется неутолимая жажда и злоба ко всему живому. Неужели, ты хочешь этого?

— Но ты-то не стал… таким.

— Когда-то я упивался горем. Искал способы заманивать людей в лес, ночами бродил по поселениям, отмечая дома и случайных прохожих проклятиями, а потом с наслаждением наблюдал, как все хорошее ускользает из их жизней, сменяясь черным отчаянием. Приносить всем вокруг горе — вот, ради чего я жил. И ничего другого мне не хотелось. Однажды мне просто надоело. Но я уже ничего не помнил о себе, и пришлось выстраивать личность заново. Пойми правильно, навья, я не начал любить людей или ценить их жизни. Мне стало… интересно наблюдать за ними, а не только проклинать.

— Играешься с едой?

— Нет, это не то, — хмуро покачал головой Лихо. — Просто я понял, что даже в мире нечисти может быть что-то большее, чем голод и его утоление.

Я ненадолго задумалась, покопалась в себе в поисках ответа. Большее? Нет. Меня интересовала лишь месть.

— Ну, мне нет до этого дела, — отмахнулась я. — Скажи, Лихо, сколько дней прошло с моей смерти?

— День.

— Всего-то? Казалось, я пробыла в Нави не один месяц…

Я подняла к глазам руки, повертела их, только теперь обратив внимание, что мертвенно бледную кожу расчертили темные полосы вен, словно черная кровь по ним текла. Но крови на самом деле не было, сердце не билось. Ногти заострились в когти, подобные когтям Лихо.

— А сильно ли я изменилась? Яр узнает меня в обличьи навьи?

Лихо повернулся ко мне и какое-то время изучал лицо, долго, будто впервые видел.

— Волосы стали темнее. Пропали веснушки. Глаза по-прежнему жёлтые, горят в темноте, как болотные огни. Только прежде они были тёплыми.

— Я всё-таки мертва! Глаза у покойницы теплые разве что на краде.

Я резко рассмеялась, а потом так же резко затихла. Нахмурилась, потому что почуяла человечий дух. Мы поравнялись с первыми избами. Из распахнутых настеж окон с воткнутыми в рамы колючими ветками в ночную прохладу тянулись следы жизненной силы. Она манила, наполняла нутро требовательным голодом. Так манит запах свежего хлеба. Больших усилий