Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

если всплывет, что его убили способом, описанным из вашего учебника? Вижу по вашим глазам – нет желания, чтобы это случилось. Вот и мне не хочется ворошить такое далекое прошлое. Согласитесь, мы оба в нем наследили порядочно, не отмоемся.

Грених невольно выпрямился. Это шантаж?

– Я предлагаю вам денег, – продолжил Швецов. – Достаточно, чтобы сменить квартиру или вернуть всю вашу. Всю целиком с бумагой «вправе уплотняться по своему усмотрению». И никто ее больше не отнимет! Оборудуете там кабинет и библиотеку. Домработницу нанять в помощь вашей жене, опять же, сможете. Я предлагаю вам и способы, благодаря которым вы будете пользоваться деньгами, не привлекая ничьего внимания. В прокуратуре, которая имеет некое отношение к изъятиям, конфискациям, есть возможность честных фальсификаций.

– Честных фальсификаций? – не поверил ушам Грених.

– Вы совершили ошибку, заплатив залог за моего племянника, теперь к вам могут явиться из налогового управления Наркомфина. Это, конечно, очень щедрый жест, вы сделали то, что должен был сделать я. Но… понимаете ли… нельзя было так. Я, наверное, не случайно Колю оставил в… потому что разбрасываться такими деньгами – это верный способ подвести себя к монастырю. Следовало бы чуть подождать, оформить имущественное поручительство… Кто же так сразу шашку-то вынимает? Вы не в Европах там всяких живете, вроде неглупый человек. Или храбрости хоть отбавляй, не всю растеряли в Гражданскую войну? Вы, я посмотрю, себя считаете передовиком-ударником, костюмчик, ботиночки, жена ваша ходит в модном пальто рублей за пятьсот, хоть и комсомолка… Это пока вас не трогают, потому что вы нужный специалист, знаток своего дела, держите марку Института судебной экспертизы, который не стыдно западному гостю показать. А как придут на ваше место юные выпускники, которых вы сами же учите, так вас тронут – мало не покажется. И вот здесь вам пригодится крепкий тыл. Я буду вашей защитой.

Он говорил торопливо и доброжелательно, боялся не успеть сделать хорошее дело. С этой ленинской или даже скорее калининской бородкой и чуть опущенными уголками глаз Швецов невольно располагал, а не отталкивал. Загадочный, очень загадочный тип!

– Я научу вас обходить эти краеугольные камни.

– Вы сами не получили никакого образования? – спросил Грених, очень внимательно слушавший своего собеседника. Он пытался понять, что это за человек. Что составляло его нутро?

– Что? – смутился тот.

– Вы хотели сказать «обходить подводные камни», наверное? Не краеугольные. И «подвести под монастырь» – так вроде говорят. Эти мелочи выдают в вас человека, нахватавшегося вершков.

Прокурор застыл, глядя на собеседника неподвижным, ничего не выражающим взглядом. Грених пошел дальше, стараясь задеть еще больнее. Обида – как рвотный корень, заставляет собеседника вываливать все, чем забиты потаенные закрома души.

– А фамилию эту – Степнов – выбрали случайно с ошибкой, без буквы «а», или нарочно? Наверное, хотели «Степáнов»?

– Нарочно, – выдавил Швецов с тем же неподвижным лицом двухтысячелетней мумии. И это «нарочно» вылетело у него случайно. Бинго! Грених расплылся в улыбке.

– То есть Степнов – это все-таки ваше детище?

– Зачем вы меня обижаете?

Грених замолчал, нужно сменить тактику. Он действительно не должен обидеть это пугливое и осторожное животное, сущность которого еще не изучена, чтобы затащить его в свои силки. Он уставился на край стола, делая вид, что израсходовал весь яд и смиренно ожидает слов противника. Швецов хотел договориться, он сам выведет в нужное русло диалог. У него не было в планах ссориться с Гренихом.

– Я уже давно остепенился, живу по советским законам, – начал опять Швецов. – Да, у меня есть финансы, и я умею ими пользоваться правильно. Я не учился в университетах, у меня не было семьи, которая бы радела за мое образование. Но я учился у самой жизни. И хорошо понял законы и волчьи, и человеческие, пожил в нескольких странах, знаю, как к кому подойти, и какие слова подобрать, и что предложить. Я делаю свое дело хорошо, поэтому я здесь, в этом самом кабинете и в этом кресле. Люди все те же, что и раньше, при царе, сто лет назад, тысячу, они хотят вкусно есть, носить ладно пошитую одежду, жить в меблированном уюте, курить хорошие папиросы и чувствовать себя в безопасности. Люди хотят роскоши даже при коммунистическом строе. И этого из нас никакими революциями не вышибешь. Сам Сталин пьет дорогое шампанское и все его окружение – тоже, выставляя себя примером той жизни, к которой должен привести социализм. Но этот пример – не революция, нет, он накрепко связан с тем же самым, что и монархия, капитализм и что еще там есть, с потребительством. Оно было и остается синонимом самой жизни.

– Приспособленчество, – усмехнулся Грених.

– Вот видите, вы все сами понимаете. Со всем согласны, – почему-то обрадовался прокурор, разулыбавшись. Наверное, тот факт, что Грених не принялся грохотать на предложение взятки и спокойно отвечал, вселило в него немалую надежду. – Сначала приспособленчество, а потом потребительство. Без первого нет второго. Одно вытекает из другого. Закон сохранения энергии! На самом деле грядут новые времена. Советское общество близко к тому, чтобы обзавестись собственной элитой. И в вашей власти сегодня сделать выбор, окажетесь ли вы в числе первых, кто войдет в этот круг. Ведь никто не знает, как будет он широк, хорошо бы успеть в счастливый вагон. Мы покажем, какой прекрасной жизнью должен жить человек при советском социализме, мы будем распивать дорогие вина, шампанское польется рекой, банкеты сделаются повсеместными. Мы станем для всего мира примером счастливой жизни после победы революции!

Грених сжал зубы, чтобы не дать лицу испортить момента. Кислая мина спугнет в Швецове расслабившегося сурка.

– У меня, как и у вас, – продолжал он благожелательно и доверительно, – есть любимая женщина и дорогое дитя. Коля мне давно почти как сын. Давайте жить в согласии и не мешать друг другу?

Грених стиснул челюсти так, что стало больно зубам, но теперь в тисках приходилось держать не только лицо, но и язык, с которого чуть не сорвалось, что он прекрасно понял, зачем был устранен доктор Бейлинсон, весь остаток своей жизни проведший под игом этого лже-Савелия.

– Зачем вам война? Вот ваша дочка любит играть в партизаны, а ведь до добра ее это не доведет. Она в подвале держала заложника! – Швецов поднял палец, сделав глаза круглыми, как две буквы «о». – И никто не почел важным этот вопрос поставить на повестку. Я уж было собирался сходить в школу и настоять, чтобы на заседании учкома обсудили этот вопрос… Замешкал, протянул. Да и жалко детям жизнь калечить, могут ведь их и исключить. Вам