Правила игры в человека - Яна Листьева

кто-то тихонечко спрашивает: «ГАВ?». Я даже не понял, что это собака – так деликатно это ГАВ прозвучало. И если это действительно собака – то не меньше цербера размером, потому что у нее такой басище – ну чисто собачий Шаляпин. У меня внутри какой-то стакан точно разлетелся в дребезги. И я уже готов развернуться и дать деру, но тут ворота загромыхали, и створка медленно отъезжает. И оттуда выходит кузнец. Блин, настоящий кузнец – в кожаном фартуке, со здоровенными черными клещами в руке. И пар от него валит, как от паровоза.

– О, – басит он, – никак покупатель в наши края? Проходи, проходи! Малыш, гостя пропусти!

Малыш – это он Шаляпину. И Малыш отодвигает свою мохнатую задницу размером с пол моей машины, и я вижу прорытый в сугробище выше роста снеговой ход, который упирается в распахнутые двери каменного сооружения. Возле него как будто лето – снега нет в помине, только ладненькие бока булыжников влажно поблескивают из отмостки.

– Ну, заходи, заходи, – гудит хозяин и отворяет дверь. Из двери пышет жаром, как из бани, и воздух сразу трясется весь, как желе. Меня в жар так и бросило – не смотря на легкую мою машинную одежку. – Тебе полный доспех или как?

– Не, мне ноги только, мы про ноги договаривались, – напоминаю.

– А-а-а, ну ноги так ноги. Выбирай.

И кивает головой в дальний угол.

Я захожу внутрь и теряю дар речи намертво.

Чувак по-ходу супер-мега крут. У него в углу настоящий кузнечный горн с мехами, здоровенная литая наковальня размером мне по пояс, рядом деревянная кадушка с водой. А в другом углу на кованых крюках развешены всякие части доспеха – и ноги, и локти, и шлемы – и чего там только нет.

Он окидывает меня оценивающе, как продавщица в каком-нибудь Манго или Н&М.

– Что-то ты не шибко крепкий, я посмотрю. Но погоди…

Он отправляется куда-то вглубь ряда и выносит пару потрясающих ног. Протягивает их мне.

– Вот, вроде эти хорошо тебе будут.

У меня сердце делает кульбит и обмирает, как цирковая жучка по команде «умри».

Потому что это (АААА!) такие настоящие ноги, которые я у самого-разсамого реконструктора доспеходрочера никогда не видел. Я собираю с пола челюсти и пячусь от такого чуда подальше.

– Что, не нравится? – удивленно спрашивает хозяин.

– Да вы что, нравится, нравится конечно! – не скрываю я. – Я бы на каждой такой ноге женился, честное слово! Но у меня денег на такое не хватит, даже если я почку прямо сейчас продам.

– Почку? – недоумевает он. – Зачем почку? Не, почку не надо.

– Вы, наверное, меня не поняли. Я про те ноги, про которые мы договаривались. Ну, в Контакте, в «Мятое и Всратое».

– Мятое? Тебе ее что, помять что ли?

И тянется к ноге своей лапищей. И я понимаю – он может. Сейчас возьмет и помнет ее, как туалетную бумагу.

– Нет-нет-нет! – кричу. – Что вы, не надо мять! Я имею в виду, что вы обещали ноги бэ-у!

– Бэу? – не понимает он.

– Бэ-У – в смысле старые! А эти – эти новые совсем!

– А, – понимает наконец он. – Так тебе надо хлам!

– Да! – радуюсь я.

– Ну… – он с сожалением смотрит на меня, видать, жалеет то ли нищего кошельком, то ли скорбного умишком. Смотрит на ноги и, наконец, со вздохом вешает их на крюк.

– Жалко, эти бы тебе очень здорово подошли. Не часто в наших краях такие рыцари… Миниатюрные!

– Да я и не сомневаюсь, что подошли бы, но, видите ли…

– Да ладно, не извиняйся, что я, не понимаю, что ли… Бывает, поиздержался. У меня приходил один тоже… Лет пять или шесть назад. Или десять. Годы эти – сам знаешь, как вода. Хлам забрал, навроде тебя. А тут говорят, поднялся, известный стал человек. Да ты поди знаешь его, у него еще имя такое… Готфрид Суповой, что ли… Готфрид Щи… Знаешь его?

– Не-а, – признаюсь, – не слышал. Я одного только Готфрида знаю – внука моей соседки, теть Лены. У него отец ролевик, так вот назвал его Готфридом. Но он еще маленький. И точно не Суповой и не Щи. Он Платов.

– Ну и бог с ним. Пойдем, я тебе хлам покажу.

И тянет меня в дальний угол. Вытаскивает здоровенный сундук и откидывает крышку.

И тут сердце мое уже окончательно взрывается от невыносимого счастья.

Сундук полон самым натуральным мятым и всратым железом разного калибра, как будто вчера собранного после хорошей такой заварухи.

И я даже не знаю, от чего я больше балдею – от новеньких ног или от этого сундука. Я таращусь на него, как младенец на кулек конфет. А тот говорит – ну, что, берешь?

– Конечно, – говорю, – беру, какой разговор! Только помогите мне ноги достать, а то залезу туда и поселюсь навеки в этих сокровищах.

– Да забирай все, чего тут копаться!

– Нет-нет-нет! У меня столько денег нету.

– Да что оно стоит-то? – удивляется тот. – Это ж хлам!

– Хлам – не хлам, а вы за него можете хорошие деньги выручить.

– Вот ты и выручи, – говорит. – А мне… Ну совсем не с руки это продавать. Меня ж засмеют!

– Нет, – вздыхаю я. – Спасибо огромное, но нет. Я вынужден отказаться.

– Ну вынужден так вынужден, – басит он и вытаскивает пару ног – ну такие, какие мне в сладких снах снились. Настоящие боевые ноги, где надо мятые, как надо всратые.

– Ну, пошли, – говорит, – если тебе ничего больше не надо. Пошли, вынесу их тебе, да мимо Малыша провожу.

Идем мы по снежному проходу, мимо мохнатой задницы – и она разворачивается к лесу задом и к нам передом, и улыбается мне во все свои сто тридцать четыре зуба. Рот у нее, у него то есть, у Малыша, огромный, как чемодан.

Выходим за ворота. Он оглядывается недоуменно и спрашивает:

– А где твоя лошадь?

Ну не выходит из роли чувак, ну круто.

– Нету, – говорю, – лошади. Безлошадный я. Я по-простому, на машине.

– На чем? Вот на той коробке что ли?

– Да.

– О, брат… Да ты нищий совсем! – натурально печалится он. – Бери, давай, эти ноги и делай с ними что хочешь.

Сваливает их у машины, разворачивается и уходит.

Я только ртом как рыбка – ап-ап-ап, а деньги?

Он рукой махнул, не оборачиваясь.

– С безлошадного деньги брать? Ты совсем сдурел что ли? Это кто ж я буду, если безлошадного начну обдирать?

– Нет-нет, нет, – кричу, вспомнив про апельсины. – Подождите! Давайте, я вам хоть фруктов дам! Гостинец! У вас же наверняка ребятишки есть?

– Хруктов? – оборачивается он, и тут глаза у него вытаращиваются, не хуже, чем у меня там, в кузнице. – А это у тебя что такое?

– Апельсины, – радуюсь я. – Египетские! Берите, очень вкусные, просто мед!

– Ебипетские!?

Он оборачивается и…

И убегает в ворота. Я только слышу из-за ворот его бас:

– Снежка-а-а! Иди сюда, тут живой герой Крестового похода из самого Ебипета пришел! Без лошади!

А из ворот выбегает девчушка лет может десяти – шубка ладненькая на плечи накинута, на голове пуховый платок сикось-накось,