Чёртов палец - Владимир Валентинович Крюков

её, и, чтобы развлечься, она сняла с рожка трубку телефона, назвала барышне номер и с томной грустью в голосе проговорила в неодушевлённое нутро аппарата:

— Алло! Серж, это вы? Что сегодня дают в Маринке?[26] — И, выслушав ответ, так же томно прибавила: — И, пожалуйста, привезите мне финский крэкер!

3

После ночи, проведенной у Анны Фёдоровны, Навроцкий целый день просидел у себя в квартире. Несколько раз звонил телефон, но он не двигался с места: говорить ему ни с кем не хотелось. Он то закуривал сигару, то тушил её, то брал в руки газету или журнал, то отбрасывал их в сторону, то садился за рояль, то, пробежав пальцами по клавишам, вскакивал и отходил от него. Картина случившегося в будуаре княжны неотступно стояла у него перед глазами и, точно играя с ним, то остро волновала воображение, то вгоняла в краску стыда. Попытки его рассеять эту картину, прогнать её прочь ни к чему не приводили. Приятное сознание одержанной мужской победы, отчасти владевшее им с утра, ощущение триумфа самца, насладившегося близостью не просто с хорошенькой самочкой, но с одним из прелестнейших экземпляров Евиного сословия, постепенно сменились тревогой, страхом потерять что-то важное, бесконечно ценное в себе Вытеснив из него все другие чувства, этот непонятный страх цепко схватил его за горло и душил с безжалостной медлительностью палача-садиста. По капризу ли, по злой ли прихоти судьбы случилось с ним то, что ещё полгода назад могло сделать его безмерно счастливым, но не радовало теперь, когда в двух десятках вёрст отсюда, в тихом загородном доме, его ждала другая женщина — женщина, которая любит и верит, без которой он уже не может жить и которую в одночасье предал?

Только к вечеру вспомнил он о записке Маевского. В ней Константин Казимирович настоятельно просил его никуда не отлучаться из Петербурга, так как намеревался очень скоро встретиться с ним и всё объяснить. В конце записки Маевский прибавлял, что вынужден пока скрываться, так как подозревает, что ему грозит опасность.

Подавленный, измученный переживаниями Навроцкий уже затемно сел в автомобиль и отравился в Осиную рощу.

4

Лотта так увлеклась чтением, что не слышала, как Маша несколько раз позвала её пить чай. И только кода девушка уже ушла домой, кода за окном давно стемнело, кода из тишины вырос звук мотора, кода он заглох где-то поблизости, кода по ступенькам крыльца застучали шаги Навроцкого и скрипнула входная дверь, только года она оторвалась от книги и поспешила вниз, чтобы вместе с ним напиться чаю и расспросить его о поездке к матери.

Увидев её светлое лицо, ясные, весёлые глаза, прочтя в них искреннюю радость его приезду, Навроцкий поспешил отвернуться. Не проронив почти ни слова, он выпил чашку чая из ещё не остывшего самовара и, сославшись на усталость, ушёл к себе.

Наступившая ночь далась ему нелегко: перемежаемые беспокойными минутами пробуждения сны проходили перед ним вереницей кошмаров. Утром он проснулся с головной болью, и, как только вспомнилось ему случившееся накануне, чувство жгучего стыда, точно холодным штыком, пронзило его с новой силой. Он долго лежал в постели, не решаясь подняться и выйти из комнаты. Ему казалось, что он ни за что не сможет посмотреть Лотте в глаза. Возможно, ему было бы легче, если бы он мог считать эту измену случайной, une affaire de canapé[27], но он не мог. Анна Фёдоровна занимала в его сердце своё, отведённое только ей, место, и лишить её этого места он был не в силах. Тем тяжелее было думать ему о Лотте и о любви их, чистой, до сих пор ничем не омраченной.

Он подошёл к окну и долго смотрел на Лотту, сидевшую в саду за мольбертом. Она глядела куда-то вдаль и изредка, точно вдруг вспоминая о своей работе, делала движения кистью. Он спустился в сад и приблизился к ней.

— Как сегодня тепло! — сказала она, не оборачиваясь, когда заслышала его шаги. — Смотри, как струится воздух над полем. Чувствуешь, как тёплый ветер прикасается к щекам? Лето прощается с нами. Это его последний поцелуй.

Навроцкий обнял её за плечи, и если бы она в этот момент обернулась, то увидела бы в его глазах слёзы.

— Знаешь, я не могу сейчас на тебе жениться… — сказал он тихо, поглаживая ладонью её волосы.

— Это не нужно. Я всё понимаю… Для меня это не важно… Главное, что мы вместе…

И ещё горше сделалось ему от этих её слов.

— Я был у матери… — вздохнул он тяжело. — Она лишит меня наследства, если я женюсь…

— На мне?

— Да.

— Ты мне дороже всех денег на свете, — сказала она, обернувшись к нему.

Он отвернулся, не выдержав её взгляда.

— Человеку ведь немногое нужно… Разве ты этого не знаешь?

— Да, знаю, но…

— Нет-нет, я всё понимаю… Неразумно терять то, что принадлежит тебе по праву, ведь так?

— Во всяком случае, всегда находятся люди, готовые ради денег стать несчастными, — не сразу ответил Навроцкий.

И вдруг оба они вскинули головы: там, в вышине, перечеркнув небо и непрерывно гогоча, куда-то на юго-запад летела стая гусей…

5

То, что случилось с ним в Петербурге, с каждым днём отгораживалось от него всё более плотной пеленой тумана, и Навроцкий мало-помалу обретал душевное равновесие. Если же нежелательные мысли начинали настойчиво стучаться в голову, он садился за пианино, погружался в музыку и забывался. За исключением этих всё более редких тревожных минут, ничто не омрачало его существования. Он понемногу укреплялся в мысли, что, несмотря на угрозы и сопротивление Екатерины Александровны, должен как можно скорее обвенчаться с Лоттой. Любовь этой девушки с каждым днём значила для него всё больше, затмевая собой не только возможную потерю наследства, но и все другие радости и печали жизни; да и не верилось ему в глубине души, что мать могла поступить с ним так бессердечно.

Несколько дней подряд Навроцкий не уезжал в Петербург, и всё это время они с Лоттой были с утра до вечера вместе. Стояла тёплая, сухая погода, и в эти благословенные и, по всей вероятности, последние деньки бабьего лета они старались как можно больше времени проводить на свежем воздухе, словно желая напоследок надышаться им впрок. Но неумолимое приближение осени, настоящей, холодной, дождливой, всё явственнее ощущалось в природе, отзываясь в душе каждого из них щемящей ноткой. Так же, как любая сулящая новые радости