Республика Шкид - Леонид Пантелеев

Сашка поднял голову. Ленька стоял возле него и, не сводя глаз, молча смотрел на зияющий оскал свежей пробоины. Потом он взял камень, нацелился и выбил остаток стекла верхней рамы.

…Кидали долго, ни на минуту не останавливались, бегали на чердак за свежим запасом щебня, бросали целые кирпичи. Когда в окнах прачечной не осталось ни одного стекла, товарищи переглянулись.

– Ну, как? – глупо спросил Ленька.

– Дурак! – буркнул Сашка, заглядывая вниз.

Солнце, как и раньше, улыбалось широкой приветливой улыбкой, в воздухе играла весна, но на крыше почему-то стало неуютно; уже не хотелось валяться на скате и прижиматься щекой к плюшу.

– Хряем вниз, – сказал Пыльников.

Когда они спускались по мрачной лестнице, Ленька выругался и сказал:

– Наплевать… Не узнают… Никто не видел.

Сашка ничего не ответил, только вздохнул. Никем не замеченные, они вышли во двор. Малыши все еще играли в лапту. Серый мяч, отлетая от плоской доски, прыгал в воздухе. Эланлюм сидела на бревнышке и, отложив книгу, мечтательно рассматривала барашковое облачко на синем небе. Ленька и Сашка подошли к ней и, попросив разрешения, уселись рядом на пахучую сосновую поленницу.

– Где вы были? – проницательно оглядев питомцев, спросила Элла.

Ленька перекинулся взглядом с Сашкой и ответил:

– В классе, Элла Андреевна.

– В классе? Что же вы там делали?

– Ельховский пыль стирал. Он дежурный, а я… – Ленька вдруг притворно смутился.

– А ты что?

– А я… я, Элла Андреевна, сейчас над переводом из Гейне работаю…

Эланлюм удивленно вскинула глаза, потом улыбнулась.

– Правда? Гейне переводишь? Молодец. Ну что ж, выходит?

Пантелеев заврался.

– Очень даже выходит. Я уже сто двадцать строк перевел.

Он чувствовал, что Сашка смотрит на него и делает какие-то знаки глазами, но повернуться не мог.

– Я вообще немецким языком очень интересуюсь, – продолжал он. – Прямо, вы знаете, как-то… очень люблю немецкий.

Вестфальское лицо Эланлюм расцвело.

– Я и из Гете переводы делаю, Элла Андреевна.

Для Эланлюм этого было достаточно.

– Ты должен показать мне все эти переводы. И почему вообще ты раньше не показывал их мне?

Пыл разглагольствования внезапно сошел с Леньки… Он вдруг ни с того ни с сего насторожился и, пробормотав: «Кажется, Япошка зовет» – быстрыми шагами пошел со двора.

За ним ринулся и Сашка.

Когда они поднимались по лестнице в Шкиду, Сашка спросил:

– Зачем ты врал о всяких Гейне и Гете? И откуда ты выкопаешь переводы?

Ленька не знал, зачем он врал, и не знал, откуда выкопает переводы.

– Скажу, что сжег, – успокоил он сламщика.

В классе никого не было, кроме Япошки и Кобчика. Они ходили в Екатерингоф купаться. Пришли мокрые и веселые. Сейчас приятели сидели за партой и о чем-то беседовали. Япошка, по обыкновению, шмыгал носом и размахивал руками, а Кобчик возражал без горячности, но резко и визгливо.

– Ты плохо знаешь немецкий язык, поэтому не можешь судить! – кричал Япошка.

– И все-таки повторяю: Гейне непереводим, – визжал Финкельштейн.

Сашка и Ленька прислушались. И тут говорят о Гейне.

– Хочешь, докажу, что можно перевести Гейне так, что перевод будет не хуже оригинала? – объявил Японец.

Пантелеев сорвался с места и подскочил к нему.

– Слабо, – закричал он, – слабо перевести сто строчек Гейне и немножко Гете!

Японец удивленно посмотрел на него и, шмыгнув носом, ответил:

– На подначку не иду.

– Ну, милый… Еоша… – взмолился «налетчик».

Он рассказал товарищу о том, как он заврался перед Эланлюм, и о том, как важно для него выпутаться из этого неприятного положения.

Япошка забурел.

– Ладно, – сказал он, – выпутаемся. Переведу… Для меня это – пара пустяков.

Для Пантелеева снова солнце стало улыбаться, он снова услышал уличный шум и почуял весну. Вместе с ним расцвел и Сашка.

После, в компании Воробья и Голого Барина, они ходили в Екатерингоф, купались, смотрели на карусели, толкались в шумной веселой толпе гуляющих и пришли в школу прямо к вечернему чаю.

О происшествии на крыше вспомнили, лишь укладываясь спать. Расшнуровывая ботинок, Ленька нагнулся к Пыльникову и шепнул:

– А стекла?..

Сашка ответить не успел. Дежурный халдей Костец громовыми раскатами своего львиного голоса разбудил всю спальню:

– Пантелеев, не мешай спать товарищам!

Когда Костец, постукивая палочкой, пошел в другую спальню, Сашка высунулся из-под одеяла и прохрипел:

– Ерунда.

* * *

На другой день погода изменилась. Ночью прошла гроза, утро было радужное, и солнце заволакивали бледно-серые тучи. Но чувствовалась весна.

Пыльников и Пантелеев встали в прекрасном настроении.

За чаем Японец не на шутку ошарашил сидевшего с ним рядом Пантелеева:

– А я перевел сто двадцать строк, – шепнул он.

– Когда? – позабыв нужную предосторожность, чуть не закричал Ленька.

– Утром, – ответил Японец. – Встал в семь часов и перевел… И из Гете два стихотворения перевел…

После чая Япошка передал Пантелееву три листа исписанной бумаги. Пантелеев тотчас же засел за переписку перевода, дабы почерк не дал повода к сомнению в его самодеятельности.

Ленька сидел у окна. Гейне вдохновил его, взбудоражил его творческую жилку. Ему захотелось самому написать что-нибудь. Окончив переписку, он засмотрелся на улицу. На углу улицы рыжеусый милиционер в шлеме хаки улыбался солнцу и стряхивал дождевые капли с непромокаемого плаща. Чирикали воробьи, и под лучами солнца сырость тротуаров стлалась легким туманом.

Леньке захотелось описать эту картину красиво и жизненно. И он написал как мог:

Голосят воробьи на мостовой,Смеется грязная улица…На углу постовой –Мокрая курица.Небо серо, как пепел махры,Из ворот плывет запах помой.Снявши шлем, на углу постовойГладит дланью вихры.У кафе – шпана:– Папирос «Зефир», «Осман»!Из дверей идет запах вина.У дверей – «Шарабан».Лишь одни воробьи голосят,Возвещая о светлой весне.Грязно-серые улицы спятИ воняют во сне.

Потом он показал это стихотворение товарищам и Сашкецу. Всем стихотворение понравилось, и Янкель взял его для одного из своих журналов.

Пыльников утро провел в музее – составлял таблицу архитектурных стилей. Ионические и коринфские колонны, портики, пилястры и абсиды увлекли его… Ни он, ни Пантелеев ни разу за все утро не вспомнили о прачечной и о разбитых стеклах.

Гроза разразилась в обед.

Если говорить точнее, первые раскаты этой грозы прокатились еще за полчаса до обеда. По Шкиде прошел слух, что в прачечной неизвестными злоумышленниками уничтожены все стекла. В эту минуту двое сердец тревожно забились, две пары глаз встретились и разошлись.

А за обедом, после переклички, когда дежурные разносили по столам дымящиеся миски пшенки, в столовую вошел Викниксор.

Он вошел быстрыми шагами, оглядел ряды вставших при его появлении учеников, ни на ком не остановил взгляда и сказал:

– Сядьте.

Потом нервно постучал согнутым пальцем по виску, походил по столовой и, остановившись у стола, по привычной своей манере растягивая слова, произнес:

– Какие-то канальи выбили все стекла в прачечной.

Глаза всех обедающих оторвались от стынущей пшенной каши и изобразили знак вопроса.

– Вышибли стекла в пяти окнах, – повторил Викниксор. – Ребята, это вандализм. Это проявление дегенератизма. Я должен узнать фамилии негодяев, сделавших это.

Ленька Пантелеев посмотрел на Сашку, тот покраснел всем лицом и опустил глаза.

Викниксор продолжал:

– Это вандализм – бить стекла, когда у нас не хватает средств вставить стекла, разрушенные временем.

Еле досидев до конца обеда, Сашка позвал Леньку:

– Пойдем поговорим.

Они прошли в верхнюю уборную. Там никого не было. Сашка прислонился к стене и сказал:

– Я не могу. Мы действительно были скотами.

– Пойдем сознаемся, – предложил Пантелеев и закусил нижнюю губу.

Пыльников секунду боролся с собой. Он надулся, зачем-то потер щеку, потом взял Леньку за руку и сказал:

– Пойдем.

По лестнице наверх поднимался Викниксор. Когда он прошел мимо них, Пантелеев обернулся и окликнул:

– Виктор Николаевич. Викниксор обернулся.

– Да?

Отвернувшись в сторону, Пантелеев сказал:

– Стекла в прачечной били мы с Ельховским.

Наступила пауза.

Викниксор молчал, ошеломленный слишком скорым признанием.

– Прекрасно, – произнес он, подумав. – Можете оба отправляться домой, ты – к матери, а ты – к брату.

Ударил гром.

Сашка подошел к окну, закрыл лицо руками и съежился.