В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков

лишь утешительно похлопал техника по спине и, забросив на плечо автомат, поданный ему молодым бородачом, первым пошел к середине зеленого луга, где вьючные лошади походного фельдшерского пункта жадно щипали свежую траву. ...Знамены развевались, оркестры впереди, Красотки прижимались к задумчивой груди, Но — ах, какая жалость! Увы, увы, увы — Задумчивость осталась, да нету головы. Зачем, зачем же, братцы, мы тратили слова? Ведь чтобы целоваться, нужна и голова, Нужна и голова!

Что ж, обижаться на командира — личное дело Карпухина, а выполнять распоряжения — обязанность. Лопатин, конечно, тоже обиделся бы, высади его из машины в столь опасный и ответственный момент. Но только тот истинный командир, кем руководят не эмоции, а здравый смысл и трезвый расчет, вытекающий из жестокой необходимости.

На месте летчика-оператора афганский майор устроился по-хозяйски, вошел в связь с командиром:

— Я готов, товарищ Лопатин.

— Проверьте мегафон, Исмаил. Сегодня — это наше основное оружие.

Лопатин подал афганцам знак отойти от машины. Взревели двигатели, винты превратились в сверкающие нимбы, ураганный вихрь прижал траву к земле, поднял и разбросал мелкую гальку. Наконец сатанинская сила несущего винта одолела и многотонную тяжесть, и разреженность горного воздуха, вертолет мягко оторвался от зеленого поля, завис на полминуты и стремительно пошел вперед, вверх, к острому гребню с небольшой выемкой посередине. Вблизи встревоженных лошадей, которых афганцы держали за поводья, мелькнули фигуры лейтенанта и прапорщика. На обоих уже были коричневые халаты и пастушьи шапки — командир отряда, оберегая, маскировал их под рядовых бойцов или коноводов, — и Лопатин узнал своих лишь по особым жестам. Ему желали счастливого полета, и сердце Лопатина отозвалось на доброжелательные знаки товарищей. Что там ни говори, но, уходя в опасный полет, невольно становишься мнительным и начинаешь верить в охранную силу человеческого сочувствия.

Уже над гребнем Лопатин заметил: там, где обозначалась седловина, тело горы разрывала узкая щель — словно мощная рука циклопа прорубила дорогу в известняках и сланцах. В груди Лопатина шевельнулся неприятный холодок — с противоположной стороны хребет почти отвесно падал в бездну, затянутую серо-фиолетовой дымкой, можно было лишь догадаться, что у этой пропасти имеется дно. Он физически ощутил, как машину потянуло вниз. Ущелье здесь было довольно широким, мрачные серо-коричневые горы за ним окутывала та же нечистая дымка, и с первого взгляда трудно было определить расстояние до них. Шайтан не мог бы выбрать для своего логовища лучшего места.

— Тропа — справа, внизу, — подал голос Исмаил.

— Вижу...

Она начиналась в двухстах метрах ниже гребня и убегала из щели по узенькому, словно искусственно прилепленному к склону, карнизу, терялась под выпирающим лбом громадной скалы, от трещин словно покрытой темными морщинами. Лопатин медленно снижался, приближаясь к тропе; здесь, у выхода щели, душманы могли оставить засаду. Вспугнутые гулом вертолета, из пропасти взвились три стервятника, набирая высоту, черными тенями растворились на фоне гор. Признаков засады не было.

— Негодяи! — зло произнес афганец.

— О чем ты, Исмаил?

— Видишь, Петрович, внизу, на выступе? Этот кровавый оборотень не захотел даже лошадей отпустить на волю. Их столкнули вниз. Хорошо, если хоть перед тем пристрелили.

На уступе отвесного склона, где начиналась тропа, между камней свисала голова мертвого животного — не то лошади, не то ослика.

— Бандиты, они и есть бандиты.

— Да, Петрович, — вздохнул Исмаил, — кто может бросить гранату в толпу детей, тому ничего не стоит столкнуть в пропасть животное, когда оно отслужило.

Лопатин вошел в связь с командиром отряда коммандос, сообщил обстановку.

— Понял, спасибо, действуйте осторожно, — ответил знакомый голос с акцентом.

Вертолет скользил ущельем немного выше тропы, ущелье постепенно отгибалось к югу. По временам из крутой стены выпирали скалы выветренного песчаника и сланца, напоминая то головы доисторических ящеров, то угрожающе выставленные персты, то бивни и лбы гигантских каменных слонов и носорогов. Иногда стены ущелья сближались, невольно приходилось прижиматься к тропе, и тогда по крутосклону близко бежала отчетливая тень вертолета, вспрыгивая на уступы, бросаясь в щели и мгновенно выскакивая из них. Солнце, поднимаясь, уже доставало своими лучами до дна ущелья, и теперь далеко внизу угадывалось сухое русло, по которому, наверное, катятся мутные потоки после зимних снегопадов и ливней. Тогда в этом каньоне и самому убежденному атеисту померещится дьявол... Изредка тропа пропадала в нагромождениях скал и камней, Лопатин осторожно облетал их, стараясь не проглядеть ни одного метра. Майор сидел впереди, спокойный и неподвижный, пристально вглядываясь в каменный хаос, словно всю жизнь только тем и занимался, что высматривал душманов с вертолета. Наконец ущелье раздалось вширь, воздух стал прозрачнее, тропа, едва различимая на покатом склоне горы, открылась вперед километра на полтора. Она была пустынна, лишь серая птица призраком мелькала над ней. Неужто Кара-хан снова успел ускользнуть от возмездия? Или он не выходил на эту тропу, предпочтя затаиться где-то в другом месте? Но лошадь, сброшенная в ущелье? Или то оставил печальный след одинокий горец — охотник, пастух, контрабандист, рискнувший пробраться с конем проклятой Тропой шайтана?

Лопатин покосился на алую ленточку, но увиделась ему в тот миг не смуглая горянка, невинная кровь которой взывала о справедливом мщении, — на него исподлобья глянула Варя темно-серыми в длинных ресницах глазами, и в грустной улыбке ее таился то ли упрек, то ли просьба: «Береги себя...»

Позавчера, после месячного перерыва, он получил сразу два ее письма, третье — от матери и отца. Во всех трех была одна фраза: «Береги себя...» Береги. С тех пор как сел за штурвал винтокрылой машины, он не позволил себе ни одной залихватской штучки, ни разу не нарушил летных инструкций и правил, не прощал ни себе, ни своим подчиненным дилетантства в летной подготовке. Эту профессию он выбрал сам и погоны офицера надел добровольно. Военные призваны, чтобы беречь других. Себя они берегут в последнюю очередь...

Вдруг вспомнился такой далекий теперь разговор с отцом на деревенском крылечке алым росистым утром: «Знаешь, батя, когда на военных ордена сыплются?» — «Да уж знаю...» Первый орден Лопатину вручили месяц назад. Ко второму представлен.

У Вари скоро выпускные экзамены. А отец с Иваном все-таки минувшим летом перекрыли дом наново и теперь достраивают просторную веранду. Андрей тоже помогал из своего далека — деньгами. «...Теперь мы на твою свадьбу всю деревню позвать можем — всем хватит места в доме...»

— Внимание, Петрович!

— Вижу...

Тропа впереди уходила за острый выступ скалы, и там мелькнула фигура вооруженного человека.