Хозяйка Мельцер-хауса - Анне Якобс

долг.

– Ты это видела? – прошептала ей на ухо Китти. – У них что-то завязывается. Готова поспорить на свою лучшую шубу, что наша Тилли влюблена в этого симпатичного доктора.

– Ах, Китти! – укоризненно посмотрела на нее Мари.

– Определенно, Мари. Лиза тоже так думает. Она наблюдала за ними в лазарете.

Около девяти вечера гости стали прощаться, первыми пожелали приятного вечера супруги фон Хагеманн. Его преосвященство Лейтвин и доктор Грайнер вскоре тоже засобирались.

– В нашем возрасте нужно выспаться, – пошутил врач, изрядно приложившийся к вину.

– Милые дамы… уважаемый господин директор… это было для меня радостью и большим удовольствием. А по дороге домой буду просить Всевышнего простить мне грех чревоугодия и пьянства.

Чуть позже покинул общество доктор Мёбиус: у него было ночное дежурство в лазарете. Через два часа должна была заступить на дежурство и Элизабет. Она оказалась заботливой санитаркой, не теряющей самообладание даже в самых серьезных ситуациях. Кто бы мог подумать…

– Ты распаковала все подарки, мама? – спросила Мари.

– Не знаю.

На какое-то время в красном салоне снова стало оживленно: Августа принесла подарки, и Алисия начала распаковывать их под любопытными взглядами наблюдавших. Стены наполнились радостным смехом, восхищенными возгласами и дурацким хихиканьем. Алисия получила в подарок вышитые носовые платки, шелковую вечернюю сумочку, несколько маленьких брошек с драгоценными камнями и всевозможные безделушки. Венцом была фигурка чернокожего мальчика в набедренной повязке, сидящего верхом на крокодиле – ее можно было использовать в качестве пресс-папье.

– Боже мой, как же это безобразно!

– Нет, как мило, почему мне никто не дарит ничего подобного?

– Ну, это ты можешь подарить тете Хелене на Рождество.

Мари рассмеялась. Вечер получился на редкость удачным.

Тем временем Эдгар Бройер и Иоганн Мельцер сидели в курительной, запивая свой мокко французским коньяком, который Альфонс принес в качестве подарка. Эти два человека знали друг друга много лет, у них был даже совместный бизнес, а сейчас Мельцер снова взял кредит в банке Бройера для оплаты новых машин.

– И как продвигаются дела?

– Хорошо, – ответил Мельцер. – Первые тюки уже готовы к отправке. Теперь мы собираемся сделать наши ткани более привлекательными – будем печатать на них узоры. Однако для этого нам не хватает гравировки на новых валиках, старые узоры плохо ложатся на бумажные ткани.

Бройер удовлетворенно кивнул и потянулся к предложенному десерту. Торт они есть не стали, но полакомились сахарными сердечками.

Мельцер охотно разъяснил, что существует огромный рынок бумажных тканей, из которых можно шить – в зависимости от качества ткани – практически все что угодно – от подгузников и корсета до униформы, рюкзаков и противогазов для лошадей. Стирать эти вещи, к сожалению, нельзя, но в этом отношении еще многое можно усовершенствовать.

– Я слышал, сейчас на фабрике работают даже военнопленные.

– Верно, – ответил Мельцер. Некоторые виды работ женщины и старики просто не могут выполнить, например, поднимать тяжелые бумажные рулоны и вывозить тюки с тканью. Даже внизу, у паровой машины, Мельцер предпочел бы видеть не изможденных стариков, а молодых парней. Правда, их надо кормить, а едят они в три горла, что довольно накладно. – Кроме того, к ним приставлены охранники, солдаты тыла, которые следят за тем, чтобы никто из пленных не сбежал. Спят они не здесь, а на механическом заводе.

Бройер задумчиво кивнул и некоторое время молчал, сидя в кресле. Затем он наклонился вперед и осторожно поглядел на дверь: не подслушивает ли кто-нибудь из слуг.

– Послушай, Иоганн, – прохрипел он. – Меня радует то, что происходит с твоей фабрикой. У меня дела идут не так хорошо.

Мельцер озадаченно посмотрел на него. До него уже доходили слухи, что банкирский дом Бройера долго не продержится. В этом не было ничего удивительного – многие банки столкнулись с трудностями, война истощила капитал, иностранные операции стали невозможны, а внутренняя экономика была в упадке.

– Ничего, все образуется. – Мельцер ободряюще похлопал Эдгара Бройера по плечу. – Ну, когда же закончится эта проклятая война.

16

Мария Йордан расстелила на кровати голубое шелковое вечернее платье, прикидывая, какие швы ей придется распарывать. Ткань была нежной и дорогой, настоящий китайский шелк – такого сейчас нигде не купишь. Какое счастье, что молодая жена Хагеманна похудела, а не прибавила в весе, потому что из швов больше ничего нельзя было выпустить. Ушить платье было несложно: для этого достаточно обладать хорошим глазомером и ловкостью рук. Она села на стул у окна, взяла специальный нож и начала распарывать швы на талии. В комнате было прохладно, на улице задувал ноябрьский ветер, а печь оставалась холодной. Мария Йордан натянула поверх блузки вязаный шерстяной жакет, но руки все равно мерзли. Было неприятно работать шершавыми от холода пальцами, особенно когда имеешь дело с шелком, потому что тонкая ткань прилипала к каждой, даже самой маленькой неровности кожи.

– Герти! – раздалось в салоне. – А что с завтраком?

Молодая госпожа фон Хагеманн провела в своей квартире, вопреки правилам, два дня и две ночи и – о чудо – даже выплатила непогашенную зарплату горничной и камеристке. И даже деньги на домашнее хозяйство отпустила, и, кажется, заказала уголь. Вчера днем, когда Мария Йордан шила на вилле, Августа по секрету сказала ей, откуда пришло денежное благословение: Элизабет фон Хагеманн разговаривала со своим деверем Альфонсом, и тот, вероятно, одолжил ей определенную сумму. Однако Альфонс Бройер снова был на войне, так что бюджет фон Хагеманнов вскоре оскудеет.

– Мне очень жаль, любезная госпожа, – пропищала Герти. – Но я всегда обжигаю пальцы, когда переливаю кофе. А хлеб такой твердый, что можно сломать руку.

«Ну и растяпа», – подумала Йордан, приподнимая платье, чтобы посмотреть, насколько еще разрезать шов. «Это простенькое платьишко старомодно», – заявила нахальная Китти Бройер во время недавнего визита, а после добавила, что для Элизабет лучше бы сшить что-нибудь новенькое, что она подписалась на журнал мод, в котором были представлены совершенно новые цвета и фасоны. Если Элизабет захочет, то она одолжит ей…

– Боже мой, Герти, – занервничала госпожа. – Почему у тебя черствеет хлеб? Его надо класть в холщовый мешочек и в хлебницу.

Мария Йордан ясно могла представить, как Герти сейчас как ни в чем не бывало передернула плечами и притворилась, что слышит это в первый раз.

– Простите, госпожа. Возможно, это потому, что у нас нет поварихи, иначе ничего подобного не произошло бы.

Фрау фон Хагеманн, конечно, была возмущена этим дерзким ответом, особенно когда Герти добавила, что она всего лишь горничная, а не прислуга на кухне, но ничего не сказала. Дверь в коридор хлопнула, вероятно, Герти была снова отправлена на кухню.

Некоторое время все было тихо. Мария Йордан, облизывая палец, собрала оставшиеся нитки с шелковой ткани, а затем, поежившись от холода, поправила шерстяной жакет. Если угля так и не будет, можно пустить на растопку старую кухонную