Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник - Валентин Черных

Теперь, когда он просчитал почти все варианты и не нашел выхода, он рассуждал почти спокойно. Даже если японская полиция свяжется с российским посольством, он ничего сказать не сможет и в посольстве. Название отеля, где они остановились, он не помнил. Название японской фирмы записано у Серегина и Шишова. Когда он работал в ЦК, он никогда не записывал и не запоминал ни вывесок отелей, ни названий улиц, для этого существовали референты и переводчики. Его отвозили, привозили, вели в рестораны, прогуливали по Будапешту, Берлину или Варшаве. В этих городах он ни разу не спускался в метро.

Конечно, завтра Серегин и Шишов заявят о его исчезновении. В полиции размножат его фотографию и описание. Таких крупных мужчин среди европейцев в Токио наберется не больше сотни. Его, конечно, обнаружат. Это все равно что в Москве появился бы очень крупный негр. Конечно, в Москве негров хватает, но московской милиции все равно в сотни раз больше, к тому же если привлечь ГБ, то есть органы государственной безопасности, и военные патрули, через час все крупные и даже средние и мелкие негры будут зафиксированы и доставлены в ближайшие отделения милиции. Он прикинул, сколько времени может уйти на его поиски, и по самому заниженному лимиту выходило, что его найдут не раньше чем через двенадцать часов.

Бурцев продолжал идти вперед. Поток на улицах то редел, то уплотнялся. То ли от выпитого пива, то ли от волнения Бурцеву давно хотелось помочиться. Теперь рези в мочевом пузыре становились нестерпимыми. Как и во всех столицах мира, в Токио должны были быть общественные туалеты. Однажды в Берлине он не дотерпел до гостиницы и зашел в платный туалет. У него не оказалось пфеннигов, мелкой монеты, и он дал старухе десять марок. Старуха улыбнулась, поблагодарила, но сдачи не дала. А у него не хватало немецких слов, чтобы выяснить, сколько это стоило. Если бы сейчас сразу попался туалет: треугольник вниз — это для мужчин, углом вверх — это для женщин, он не пожалел бы и тысячи йен, но туалета не было, были сплошные витрины со спортивной одеждой, аудио- и видеоаппаратурой. Он ведь собирался купить видеомагнитофон. Все его знакомые уже купили видеомагнитофоны. Поездка в Японию — это единственная возможность приобрести видео. Командировочных при нормальной экономии — а он запасся и сигаретами, и краснодарским чаем — должно хватить на видеомагнитофон. Рези в мочевом пузыре все усиливались, он готов был заплатить сколько угодно, только бы облегчиться. И вдруг он увидел переулок, в который никто не сворачивал. Он свернул и стал считать. Только через десять секунд двое пожилых японцев свернули в этот переулок. Еще через пятнадцать секунд прошли мимо три девушки, по возрасту явно школьницы старших классов. Он больше не мог терпеть. Прислонился почти вплотную к стене дома, стал считать. Но уже на пятой секунде услышал стук женских каблуков. Он повернул голову. К нему приближались две японские пары. Один из японцев помахивал переносным телефоном — чуть утолщенной телефонной трубкой в кожаном футляре и встроенной антенной. Они не могли не видеть, что он совершал. Струя его мочи стекала с тротуара на проезжую часть, по которой шли японцы. Что они сделают? Закричат от возмущения? Начнут ругаться японским матом или вызовут полицию? Японцы были низкорослыми, с двумя такими он бы справился, если они не каратисты. А то положат его на тротуар и будут тыкать носом в его же собственную мочу. У нас бы тоже обругали, но и понять бы тоже могли: ну приперло, ну что же поделаешь, бывает.

Но японцы прошли мимо. Они даже не оглянулись. Прошли, и все. «Культурная нация», — подумал он о японцах с благодарностью. На всякий случай он все же бросился назад по подземному переходу, перебежал на противоположную сторону улицы, прошел несколько кварталов назад и свернул на другую улицу.

Теперь Бурцев шел легко, самое страшное уже позади, о том, что впереди, думать не хотелось. Он почувствовал, как промок от пота пиджак, он мечтал хотя бы о нескольких секундах прохлады, но пиджак все-таки не снял. За последние годы у него живот стал переваливаться через ремень. Пиджак скрывал живот, поэтому он ходил в пиджаке, причем всегда застегнутом, поэтому его считали педантом и занудой, хотя он таким никогда не был.

Бурцев достал из пачки последнюю сигарету, хорошо бы, конечно, сигарету приберечь — неизвестно, сколько ему еще шляться по этому Токио, — но не выдержал и закурил, может быть, чем меньше у него останется возможностей, тем быстрее он примет решение.

И тут он увидел полицейского. Он заметил движение — надо бы свернуть, не исключено, что проходящие мимо японцы с переносным телефоном сообщили в полицию, что на улице мочился большой белый человек. Полицейский приближался. Приземистый, с револьвером в полуоткрытой кобуре, наручниками, баллончиком с газом, дубинкой, вооружение дополняли мощные ботинки, которыми можно запросто перебить ноги. Он даже не шел, он почти плыл, как небольшой, но очень хорошо вооруженный корабль. Полицейский прошел мимо, даже не скосив своего косого глаза на Бурцева. Он докурил последнюю сигарету, и от этого стало еще тоскливее, ему хотелось уже есть, но особенно пить. Всюду стояли автоматы, заполненные сигаретами, кока-колой, пивом. Он внимательно осмотрел автомат и не понял, как им пользоваться. Подошел японец, бросил несколько монет, нажал на клавишу снизу, и автомат выбросил в желоб пачку «Мальборо». Но у него не было монет. Он ходил по Токио уже три часа: если в среднем по пять километров в час, значит, он прошел около пятнадцати километров, столько было от его деревни Блины до райцентра Опочка.

И вдруг он понял, что дальше идти не может, ему необходимо присесть или прилечь. Когда он шел от Блинов в Опочку, он сворачивал с дороги, ложился в прохладную траву, лежал и смотрел в серо-голубое, неяркое небо с проплывающими облаками.

Но сесть было негде. Если бы вспомнить название отеля!.. Он точно помнил, что название напоминало какую-то нашу птицу. Он уже много раз перебирал в памяти названия птиц, но отель не мог называться ни вороной, ни воробьем, ни голубем или кукушкой, ни дроздом. О том, что название отеля напоминает птицу, он подумал сразу, как только увидел название отеля. Надо только вспомнить птицу.

Бурцев вытер платком лицо. Он потел уже три часа, а пот все не кончался. Возле него остановилась крупная, почти одного роста с ним европейка с белыми волосами и голубыми глазами. Финка или шведка, решил он. Она тоже обливалась потом, хотя на ней, кроме шорт и легкой кофточки, ничего не было. На тротуаре стояла вешалка с кофтами. Японцы перебирали кофты, и, что самое удивительное, они совсем не потели. А он и шведка обливались потом. «Не для этого климата мы созданы, — подумал Бурцев, рассматривая шведку. — Мы для зимы, для лесоповалов, когда и рост нужен, и сила, и лишний жирок не помешает как предохранение от морозов».

Шведка выбрала кофту, о чем-то спросила продавца, по-видимому не поняла, переспросила, продавец написал цену на листке бумаги. Шведка расплатилась, пересчитала сдачу, тут же, не отходя, сняла свою мокрую от пота кофту, выкатив огромные белые груди; надела новую кофту, а только что снятую сунула в урну для мусора, улыбнулась продавцу, ему, Бурцеву, и он улыбнулся ей — очень уж все это поразило его.

И тут он увидел небольшой скверик с тремя скамейками, четырьмя деревьями и фонтанчиком. На одной скамейке расположилась молодая японская пара, на второй спал пожилой японец, он спал уютно, сняв башмаки. Третья скамейка была свободной. Он спешно направился к ней, боясь, что, если на нее сядут двое японцев, он уже на скамейке не поместится.

Он успел сесть, снять башмаки, носки, чувствуя подошвами ног уже прохладный асфальт. «Полежу немного», — решил он. Бурцев лег, подогнул ноги по длине скамейки, и получилось, что он свернулся калачиком, совсем как в детстве. Он закрыл глаза и мгновенно уснул.

Он проснулся только через два часа. Первое, о чем он подумал: все, ботинок нет, ботинки хорошие, чешские, твердоватые, но прочные. Он глянул вниз. Ботинки стояли там, где он их поставил.

Бурцев сел, вытянул ноги, откинулся на спинку скамейки, с тоской подумал, что придется вставать и снова идти по этому бесконечному Токио. «Не пойду, — решил он. — Буду сидеть, пока не найдут». И тут он услышал, что совсем рядом говорили по-русски. Говорок был московский, быстрый. Один тенористый матерные слова вставлял пару раз. Бурцев и сам матерился, когда бывал за границей. И все наши матерились: никто же не понимает, всегда хочется на стороне высказать вслух то, чего нельзя сказать дома. Можно и козлом обозвать, зная, что тебе не ответят «сам козел», а только улыбнутся в ответ на непонятное слово.

Теперь Бурцев разглядел двух молодых парней в шортах и кедах, у одного из них на шее болталась зеленая сумка из-под противогаза.

— Ребята! — позвал Бурцев. Но, по-видимому, Бурцев сказал слишком тихо, парни, не услышав, уже проходили мимо. — Ребята! — почти крикнул Бурцев.