Такой, какой я есть - Андрей Владимирович Важенин

на этой технике, и, самое главное, принимать участие в создании центра, в отработке методик лечения. По сути, это настоящая наука, это открытие неизведанного, это изучение и открытие новых возможностей ядерной медицины.

Парадоксы развития онкологии

За тот период времени, когда я работаю в профессии (это для человека много, для специальности, конечно, не очень), произошла колоссальная эволюция в развитии нашей специальности, прежде всего в области химиотерапии, лучевой терапии. Появились принципиально новые препараты, принципиально новые возможности лечения, совершенно новые технологии. Но есть тенденции, которые мне, честно говоря, внушают опасения. То, что касается химиотерапии, на одном из конгрессов ASCO (Ассоциации онкологов) в США в Чикаго я видел график, который показывает рост эффективности химиотерапевтического лечения онкологических больных, такая реалистично поднимающаяся вверх кривая. На протяжении 30 лет сделаны наблюдения. И сверху взлетающая вверх по темпам роста, в разы опережающая первую кривую, стоимость лечения. Таким образом, каждый эфемерный выигранный день или неделя жизни обходится в десятки, сотни раз дороже, чем это было раньше. Понятно, что человеческая жизнь бесценна, понятно, что каждый день имеет величайшую ценность для любого человека. Нам нужно понимать, что за все это платит общество, которое имеет вполне определенный и чаще всего весьма ограниченный ресурс для оказания этой помощи. Безусловно, эта погоня за все новыми и новыми модификациями препаратов, которые, с одной стороны, существенно изменили эффективность лечения, перешла, на мой взгляд, в сугубо коммерческий проект, когда идет выкачивание денег из больничной кассы, из клиники, из пациентов, а взамен дается продление жизни, эффективность, которая никак не соответствует вложенным средствам. В дальнейшем, я считаю, это выльется в еще большие социальные конфликты внутри стран не самых богатых, к каким можно отнести Россию, Украину, страны Восточной Европы, и стран золотого миллиарда. Еще более жесткие социальные конфликты внутри этих стран. Честно говоря, я этого боюсь, мне кажется, мы должны встать на путь разумности и целесообразности. Кстати, на западных конгрессах эти голоса разума звучат все более и более явно. Понятно, что коммерческие фирмы не очень хотят это слышать, но, я думаю, что мы к этому должны прийти. Безумная погоня за сверхдорогими и условно эффективными препаратами должна закончиться. Дай Бог, если это случится во время мощных социальных конфликтов между пациентами, между пациентами и врачами.

Следующая тревожная тенденция — это развитие лучевой терапии, моей специальности. С появлением ускорителей в конце 80-х — начале 90-х годов радиология, по сути, ушла в погоню за сверхмиллиметровой точностью попадания, за современными компьютерными программами, за претенциозностью лечения. На мой взгляд, это, конечно, очень важный раздел, который должен развиваться, но он не основной. Главный успех любого метода лечения в онкологии — это чувствительность опухоли ткани к данному разделу лечению. Это касается как химиотерапии, так и лучевой терапии прежде всего. Практически исчезли работы по радиомодификации, то есть по поиску препаратов, механизмов, которые усиливали бы биологическое действие излучения, резко сократилось или даже сошло до нуля количество радиобиологических работ, которые бы оценивали различные режимы фракционирования воздействия на опухоль. Фирмы, производящие лучевую технику, пошли по пути наименьшего сопротивления, создавая все более прецизионные машины, все более дорогие прецизионные препараты, иногда даже за пределом разумности. Вот это все, мне кажется, становится препонами в развитии нашей специальности. Ведь мы должны обеспечивать помощь большим массам людей при приемлемых для общества затратах. Едва ли будет смысл, если мы сможем из сотни лечить одного больного по неким супертехнологиям с суперточностью, когда как на остальных 99 не будет хватать ресурсов. И эти голоса стали раздаваться на медицинских конференциях как в России, так и за рубежом. Я надеюсь дожить и поучаствовать в ренессансе радиобиологии в лучевой терапии, в поиске новых радиомодификаторов и в открытии новых, рациональных перспектив развития нашей профессии.

Первые ускорители на Урале. В.П. Соловьев

Небольшой штришок уровня и масштабности принятия решения по созданию онкорадиологической службы в Челябинске. 1995 год. Разговоры о покупке ускорителя для онкодиспансера вступили в реальную фазу. Губернатор дал добро. И мы под руководством вице-губернатора Николая Родионовича Суденкова и Владимира Борисовича Макарова небольшой группой отбыли в Гамбург для переговоров по покупке линейных ускорителей. Переговоры шли достаточно трудно. Немцы старались нам предложить устаревшие модели ускорителей, компьютерного томографа. Мы упирались. В итоге решили дать паузу, и состоялся разговор с главой администрации Вадимом Павловичем Соловьевым. Мы стояли за дверями. Николай Родионович вел переговоры с ним. Потом выходит: «Доктор, заходи». Не министр, не вице-губернатор, а я — врач-клиницист, заведующий отделением. Слышу в трубке: «Ну что, что вы там уперлись?» Дальше несколько нецензурных выражений. Я сказал: «Предлагают модели устаревшие. Это день сегодняшний. Но на завтра перспективы нет. Нам бы хотелось все-таки купить что-то перспективное». «Ручаешься?» Я ответил: «Ручаюсь». «Сколько нужно сверху?» «То, что нам предлагают, стоит 4,5 миллиона. Для нашей задачи нужно 6,5». «Подписывайте. Дай трубку Родионовичу». Передаю трубку Суденкову. Слышу разговор, откуда взять 2 миллиона, дальше тирада, что не твое дело, мы не уебину строим, а настоящий современный центр. Вы знаете, получилось: и деньги были выделены, и ускорители честью и правдой отработали у нас почти 20 лет.

С этой же поездкой связан еще вот такой момент. У Владимира Борисовича Макарова, начальника управления здравоохранения, 1 мая 1945 года в окрестностях Гамбурга погиб отец. Естественно, что пришла похоронка. Больше никаких вестей, деталей не было. И по сути, без большой надежды мы обратились к принимающей нас стороне, фирме Schering. Ребята созвонились с управлением кладбищами. Все-таки немецкий орднунг — это немецкий орднунг. В компьютере после небольшого времени, может быть, где-то в пределах часа поиска, сказали, что «да, Борис Макаров, младший лейтенант, похоронен на таком-то кладбище, в таком-то квартале, но, извините, в братской могиле». Мы приехали на это кладбище, все по-немецки ухожено, все аккуратненько, действительно, есть братская могила, действительно, на плите выбито «Младший лейтенант Борис Макаров». Очень тронула забота, очень тронуло то, что даже в Гамбурге, который никогда не был в составе ГДР, вот так сохранена память о наших солдатах, которые воевали во Вторую мировую войну уже на чужой территории, на территории Германии и гибли там. Очень интересно, очень поучительно. Можем ли мы похвастаться чем-то подобным?

Голландия. 1991 год. Первый вечер

В 1991 году осенью во второй половине сентября состоялась первая серьезная поездка на учебу в Западную Европу, а именно в Голландию на фирму Nucletron, аппараты которой были последним подарком здравоохранению Союза от союзного Минздрава. Надо сказать, что очень прорывная