Приносящая надежду - Тамара Воронина

Заодно Лена и Гару выстирала с тем же мылом: он умудрился залезть в болотце и извозился в тине, как леший, и сами они вымылись в теплой речной воде.

Они сидели у костра, ждали, когда дожарится какой-то зверек, которого шут притащил уже ободранным (на кошку непохоже, и ладно), любовались закатом и молчали, когда заворчал и взъерошился Гару. Шут подобрался и оглянулся, Лена тоже повернулась. На холме совсем рядом стояла здоровенная собачища, красивая, статная, и смотрела на них. А они смотрели на нее, и шут почему-то был напряжен.

— Ну что, псина, — спросила Лена, — случилось чего? Или есть хочешь? А фигушки, сам иди лови, это тебе не пригороды Новосибирска, тут зверья — ленивый поймает.

Псина склонила голову, пошевелила ушами и неторопливо направилась к ним. Гару зарычал, что не вызвало вообще никакой реакции. Лена прикрикнула на охранника — ишь, ревнивый какой выискался! — и протянула сухарь псу. Тот старательно обнюхал угощение, деликатно взял и схрумтел в две секунды.

На шкуре запеклась кровь.

— Он ранен, Рош, — сообщила Лена, вытаскивая «аптечку», — и вот ведь умница, к людям пришел. Ну сейчас я тебя полечу, псина.

Вообще, то, что она сделала дальше, было более чем странно. Рана на плече была явно не от зубов — ровный и глубокий разрез, то ли кинжалом кто полоснул, то ли мечом рубанул, но Лена этот разрез зашила. А собака вытерпела. Конечно, Лена и мазью обезболивающей и дезинфицирующей смазала, но все равно, собака ведь, не человек, Гару бы извертелся весь, его б оба эльфа не удержали, а этот даже головы не повернул.

Пес пролежал рядом до утра, Гару пришлось смириться, хотя шерсть у него на загривке стояла дыбом и периодически Лену будило его утробное ворчание, да и шут почему-то почти не спал. Утром Лена осмотрела рану — вроде воспаления никакого не намечалось, смазала ее заживляющей раны мазью, понимая, что толку мало, что все равно слижет, да не беда, не яд, может, и так немножко подействует. Пес снова с достоинством выдержал процедуру, посмотрел на Лену долгим внимательным и понимающим взглядом и неспешной трусцой направился по своим делам. Шут перевел дыхание.

— Рош, неужели ты боишься собак? — спросила Лена, снимая с веток высохшую одежду. Надеть платье или все-таки практичнее в юбке идти? Опять на четвереньках придется походить, опять платье зазеленится. Юбку. Проще. Тем более что юбка хорошая, и блуза тоже удобная, и даже Лене весьма к лицу…

— Я не боюсь собак, — медленно ответил шут, — но думал, что ты все-таки способна отличить собаку от волка. А падать-то зачем? Попу отшибешь. Да, это был волк. Причем матерый.

— А… — слабо квакнула Лена. — А чего ж он подошел? И не стал нас есть?

— Волки не нападают на людей, особенно летом, когда они сытые. А почему подошел… Я не знаю. Слышал я, что есть люди, которых никакое дикое зверье не боится… Вот ты, наверное, из таких. Ты будешь кашу? Впрочем, зачем спрашиваю, все равно больше ничего нет, остатки вчерашнего ужина Гару уже… сзавтракал.

Лена все-таки думала, что это собака. Не боятся ее дикие звери — это правильно, чего ее бояться, если она даже не вооружена, ни зубов, ни когтей не имеет и вообще, наверное, достаточно вкусная. Но вот чтоб волк подошел и позволил себя полечить — это уже по части небылиц. Надо Гарвина спросить, да поехиднее, нет ли там в его пророчествах места волку. А зачем ехидничать, если он сам к своим видениям относится более чем скептически?

* * *

Они без приключений доехали на своей кляче до Сайбы, провели там пару дней и отправились в Тауларм через проход. Тут ее уже знали, и Родаг, грозно хмуря брови, приказал не рисковать. И попросил шута принять в подарок черную одежду. Шут не то чтоб колебался, но паузу выдержал, а потом опустился на одно колено и как-то прерывисто сказал:

— Благодарю, что простил, мой король.

— Тебя, дурака, нельзя не простить, — проворчал Родаг, поднимая его и заглядывая в глаза. — Спасибо, что был со мной столько времени, мой шут. Вот я уже старше тебя… И подумал, если не скажу сейчас, то ведь могу и не успеть, помру от старости, когда ты придешь еще раз. Прости меня, шут. Ты знаешь, за что. Нет, не вздумай на колени падать. Сейчас это скорее я должен сделать.

На лице шута появилось смятение, за несколько секунд поменялось несколько выражений, он растерялся, явно был взволнован, но сказал, с трудом, как говорил, когда не мог не сказать правды:

— Мне нечего прощать тебе, Родаг.

Поверил король или нет, Лена не знала, впрочем, должен был поверить. Во-первых, очень хотел — и именно в такой вот формулировке «нечего, а если взбрыкивал, так просто блажь», а во-вторых, имел привычку верить шуту из-за полной его неспособности лгать. Ну и что, что Гарвин снял заклятие? Можно подумать, шут немедленно научился врать. Не научился. И учиться не собирался. К тому же впервые за то время, что Лена видела их рядом, шут назвал Родага по имени. Неизменно был «мой король». И наверное, иногда раньше, наедине, в определенной ситуации шут называл его по имени. Король оценил — на его лице тоже сменилось несколько выражений. Он обнял шута, хлопнул его по спине и стремительно пошел по коридору — недосуг мне, королевством управлять надо, но шуту хватило этого. Он долго смотрел вслед Родагу и смотрел бы дольше, если бы Лена не взяла его за руку. На лице мгновенно появилась улыбка. Забыл наконец детские обиды. Повзрослел.

Вот так… Поставить на колени и дать по морде — это мелочи, детские обиды… А ведь разве нет? Если исходить из здешних традиций, привычек и законов, а не из того, к чему привыкла Лена? Тут никаких тебе правозащитников, никаких Женевский конвенций и прав человека. Тем более в отношениях короля и подданного. Короля — и собственности короны. Но главное — это понял Родаг, и не только понял, но и нашел в себе мужество дать понять шуту. А шут, скорее всего, просто это оценил. он умел ценить откровенность. Дурачина, есть у тебя друзья. И Родаг. И Карис. И уж тем более эта троица…

Тауларм встретил их тепло и радостно, но не как явление святой, даже цветами не забрасывали, хотя цветы были уже натуральные. Привыкли наконец. И слава богу. Не ощущала в себе Лена никакой святости. И спутники тоже ликования не показывали, образовались, шута крепко колотили по плечам, Лену громко чмокали, но ледяные глаза Гарвина потеплели, а Милит и Маркус сдерживали радость. Интересно, а если б не сдерживали?

Ну, Маркус и перестал. Подхватил ее и покружил по комнате, а там передал Милиту с той же целью, а этот, дубина здоровенная, еще и подбросил ее, как детей подбрасывают. и радостно зареготал, когда Лена взвизгнула. Нет. Нельзя быть такими эгоистами. Нельзя оставлять их надолго. Неправильно это. Пути или оседлая жизнь — вместе. И к черту предназначение. Потому как сложилось у Лены твердое убеждение: ее предназначение — просто быть вместе с друзьями, потому что им хорошо вместе, а если ты можешь делать кому-то хорошо — делай, а не размышляй о своей роли в мировой истории. История сама разберется, кто ей нужен и с какой целью. Дарт вот истории нужен. Лиасс. Родаг. А не Лена и шут.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});