Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922 - Владимир Петрович Аничков

а неистово хохотала, глядя на «смешные» ужимки и прыжки прокалываемых людей…

От этого рассказа профессора меня стало тошнить.

– То, что вы мне рассказали, действительно ужасно. Но скажите, профессор, неужели после всего этого ужаса нам можно говорить о парламенте и даже об Учредительном Собрании? Ведь все эти зверства много хуже, чем бывало в Турции.

И я, припомнив один рассказ знакомого земского начальника, передал его собеседнику.

Один крестьянин украл корову, отвел ее в лес и снял с живой скотины шкуру. Когда земский начальник спросил его на суде, как мог он совершить подобное зверство, вор ответил, что с убитой коровы шкуру снять трудно. Тушу пришлось бы переворачивать, что одному не под силу.

Под конец я рассказал профессору все подробности казни бывшего прокурора суда Александра Александровича Гилькова. Гильков с самого начала революции впал в паническое состояние и решил бросить прокуратуру, что ему и удалось. Он получил назначение на должность члена суда в Перми.

Вскоре Пермский суд разогнали большевики, и Гилькову с большим трудом удалось получить место конторщика на Мотовиленском заводе. Жизнь потекла тихо и уединенно, но скромного жалованья не хватало. Приходилось постепенно ликвидировать и драгоценности жены, запас которых был невелик. Наконец дошла очередь до столового серебра, из которого осталось всего шесть чайных ложек.

Несмотря на постигшие его материальные лишения, Гильков был рад тому, что избавился от ответственности, связанной с должностью прокурора. Но в одну прекрасную ночь раздался звонок в дверь, и в квартиру ворвались «товарищи» солдаты в поисках оружия. Конечно, оружия, не нашли, но воры-«товарищи» захватили серебряные ложки.

Хозяйка, Александра Алексеевна, была очень огорчена отнятию ложек и хотела отправиться в совдеп с жалобой.

– Что ты, что ты! – воскликнул супруг. – И не вздумай об этом говорить, а благодари Господа Бога, что оставили в живых.

Александра Алексеевна и на другой день не переставала плакать. Видя ее огорчение, Александр Александрович предложил проводить супругу в гости к одной дружественной им семье.

– Я зайду за тобой в восемь часов вечера и тогда на минутку загляну к ним. Но к девяти часам мы должны быть дома, ибо с этого часа запрещено выходить на улицу.

Проводив жену и возвращаясь домой, он, проходя сквер, уселся на скамейку, дабы отдохнуть и выкурить папироску.

В это время сквер оцепили солдаты и всех, кто там находился, повели в какое-то казенное здание, кажется, гимназию.

Там их ввели в примитивно устроенное ретирадное место, с большими дырами в общей доске, приказали раздеться и броситься в выгребную яму.

Поднялся невообразимый вопль. Люди, стоя на коленях, умоляли расстрелять их тут же, лишь бы избегнуть этой мучительной смерти, но палачи были неумолимы.

Подкалывая штыками, они заставили их броситься в переполненную отбросами яму.

– Скажите, профессор, можно ли было людям, приветствовавшим революцию, даже подумать о таких невероятных зверствах? За что казнены эти тридцать человек? Казнены так зверски, что прокол животов, о котором вы говорили, совершенно бледнеет перед этим.

Профессор Грум-Гржимайло молчал.

Он провел у меня целый день, и мы расстались навсегда.

Уже будучи беженцем, я узнал из газет, что профессор принял высокое назначение у большевиков и служил им не за страх, а за совесть.

К чести профессора, приблизительно в 1930 году в газетах появилось сообщение, что на запрос коммунистической власти, сделанный Грум-Гржимайло, указать действительные способы к удешевлению производства металлов, профессор будто бы официально ответил, что удешевление достижимо только тогда, когда коммунисты откажутся от власти.

Ему было предложено взять это заявление обратно. Он не согласился. Тогда его потребовали в Г.П.У, где продержали всего один день. На другое же утро, по возвращении на квартиру, он был найден мертвым.

Напугался ли профессор угроз Г.П.У или к нему подослали убийцу? Или, быть может, он покончил жизнь самоубийством?..

Вести о лже-Анастасии

Настала Масленица. В это время или немного раньше в Екатеринбург прибыл знаменитый чешский генерал Гайда и принял командование над нашей армией. В первые дни мне повидаться с ним не удалось. Про него много говорили, и, надо сказать, больше хорошего, чем дурного.

В то время все комнаты были на учете. Одну из них я сдал дежурному полковнику при Гайде Николаю Алексеевичу Тюнегову, а в другую пустил судебного следователя по царскому делу Николая Алексеевича Соколова.

Не могу сказать, чтобы следователь произвел на меня приятное впечатление, но его присутствие вносило много интересного в нашу жизнь. Приходя из суда обычно к вечернему чаю, он рассказывал нам о результатах следствия. Не буду приводить эти рассказы, которые можно найти в изданной им книге и книге генерала Дитерихса.

Соколов частенько жаловался на недостаточно внимательное отношение к делу со стороны министра юстиции Омского правительства и на частый недостаток средств для ведения дела. Также Соколов жаловался на вмешательство в следствие некоторых иностранных генералов, имевшее место, как ему казалось, из желания исказить истину с целью обелить большевиков.

Впрочем, я боюсь настаивать на этой мысли. Соколов не любил говорить точно, изъясняясь намеками, отчего я плохо его понимал. Он был в хороших отношениях и с Верховным Правителем, а особенно с генералом Дитерихсом, о котором отзывался лестно, говоря, что тот много раз оказывал ему незаменимые услуги.

Однако далеко не все относились к Соколову так, как Колчак и Дитерихс. Этому отношению мешала боязнь прослыть монархистом.

Во всяком случае, следователь был уверен в убийстве всей царской семьи без исключения. Следователь разыскивал всевозможные доказательства убийства, говоря, что этим он борется с возможностью появления самозванцев.

Как-то раз он сказал мне:

– Владимир Петрович, вы помните наш разговор о возможном появлении самозванцев в будущем?

– Как не помнить, конечно, помню.

– Ну так вот, я получил известие из Перми, что туда привезена в больницу какая-то барышня, назвавшая себя великой княжной Анастасией Николаевной.

– Вы поедете туда, конечно?

– Нет, у меня совершенно нет времени, да при этом я убежден, что царская семья вся погибла.

В начале 1930-х гг. все газеты были переполнены известиями о появлении Анастасии Николаевны. Будто бы кто-то из великих князей ее признал. Большинство же князей и придворных чинов отрицало сходство самозванки с Анастасией Николаевной.

При чтении этих известий я всегда вспоминал мой разговор с Соколовым, и, думаю, он был прав, говоря, что вся царская семья была перебита. Но ставлю ему в упрек, что он тогда легкомысленно отнесся к тому известию и не поехал в Пермь, чтобы лично допросить самозванку.

Находясь уже в Америке, я встретился с приехавшим из Сиэтла полковником А.А. Буренковым, знакомым