Дикие лебеди - Юн Чжан

То, что он услышал, означало не что иное, как определенное разочарование в Мао. Эту чувство разделяли многие руководители, не в последнюю очередь новый председатель государства Лю Шаоци.

Осенью 1959 года Лю приехал в Чэнду инспектировать коммуну «Красное великолепие». В предыдущем году Мао восторгался тамошним астрономическим урожаем риса. Перед приездом Лю местные чиновники согнали всех, кто, по их мнению, мог вывести их на чистую воду, и заперли в храме. Но у Лю там был осведомитель, и, проходя мимо храма, высокий гость остановился и выразил желание заглянуть внутрь. Чиновники попытались обмануть его и заявили, что храм вот — вот рухнет, но Лю ни за что не отказывался от своей идеи. В конце концов большой ржавый замок открыли, и на свет божий вылезли оборванные крестьяне. Смущенные чиновники попробовали объяснить Лю, что это «правонарушители», которых заперли ради безопасности дорогого руководителя. Сами крестьяне молчали. Начальство коммуны, никоим образом не решавшее политические проблемы, тем не менее обладало чудовищной властью над жизнью людей. Желая наказать человека, давали ему худшую работу, меньший паек, изобретали предлог, чтобы затравить его, опозорить и даже арестовать.

Председатель Лю стал задавать вопросы, но крестьяне лишь мямлили и улыбались. С их точки зрения, лучше было обидеть председателя, чем местных воротил. Председатель через несколько минут уедет в Пекин, а начальство коммуны останется с ними на всю жизнь.

Вскоре в Чэнду приехал другой высокопоставленный лидер — маршал Чжу Дэ в сопровождении одного из личных секретарей Мао. Чжу Дэ был сычуаньцем, командующим Красной армией, архитектором победы коммунистов. С 1949 года он держался в тени. Он посетил несколько коммун в округе Чэнду и позднее, гуляя вдоль Шелковой реки и любуясь павильонами, бамбуковыми рощами и чайными в окружении ив, расчувствовался: «Сычуань — божественный край…» Он заговорил в стиле классической поэзии. Секретарь Мао, по старинному обычаю стихотворцев, ответил в лад: «Как жаль, что проклятые ветры лжи и поддельного коммунизма губят его!» Мама сопровождала их и подумала про себя, что согласна всем сердцем.

Полный подозрений к соратникам и все еще злой за лушаньские нападки, Мао упрямо держался своего сумасшедшего курса. Отдавая себе отчет в собственных роковых ошибках и позволяя осторожно исправить наиболее абсурдные свои шаги, он не мог, ради «сохранения лица», признать свое поражение. Тем временем, в начале 1960–х, во всем Китае разразился великий голод.

В Чэнду месячный паек взрослого уменьшили до восьми с половиной килограммов риса, ста граммов растительного масла, ста граммов мяса, если оно было вообще. Все прочее, даже капуста, практически отсутствовало. Многие страдали отеками — из — за недоедания под кожей скапливалась жидкость, человек желтел и опухал. Наиболее распространенным средством избавления от отеков являлось употребление богатой белком хлореллы. Хлореллу разводили в человеческой моче, поэтому люди перестали пользоваться туалетом, а мочились в плевательницы и бросали туда семена хлореллы. Дня через два из них получалось нечто вроде зеленой икры. Ее вылавливали, промывали и готовили с рисом. На вкус это было отвратительно, но отек действительно спадал.

Как и все остальные, отец получал ограниченный паек. Однако, будучи ответственным работником, пользовался определенными льготами. В нашем блоке имелось две столовых, маленькая для заведующих отделами, их жен и детей и большая для всех прочих, куда ходили бабушка, тетя Цзюньин и домработница. Обычно мы брали еду из столовой домой. На улице достать еду было гораздо сложнее. У провинциальной администрации имелось собственное хозяйство, кроме того, уездные администрации присылали «подарки». Дефицитное продовольствие делилось между столовыми, и малая столовая снабжалась в первую очередь.

Как партработники, родители получали специальные талоны на питание. Мы с бабушкой ходили в спецмагазин за пределами блока и покупали там продукты. Мамины талоны были голубые. Ей полагалось пять яиц, примерно двадцать граммов соевых бобов и столько же сахара в месяц. У отца талоны были желтые. Благодаря высокой должности он получал вдвое больше, чем мама. Семья соединяла запасы из столовых и других источников и делила их между всеми домочадцами. Взрослые всегда отдавали большую часть детям, поэтому я не голодала. Но сами взрослые страдали от недоедания, у бабушки развился небольшой отек. Она выращивала в доме хлореллу, я знала, что старшие ее тайно едят. Как — то я взяла ее в рот и немедленно выплюнула. Больше я к этому тошнотворному зелью не притрагивалась.

Я не понимала, что вокруг меня голод. Однажды, когда я шла в школу и ела пампушку, кто — то вдруг вырвал ее у меня из рук. Опомнившись от потрясения, я увидела босоного мальчишку в шортах, с тощей смуглой спиной, бегущего по переулку и запихивающего в рот мою пампушку. Когда я рассказала об этом случае родителям, папины глаза стали очень печальными. Он потрепал меня по волосам и сказал: «Тебе повезло. Многие дети сейчас голодают».

Меня часто водили в больницу к зубному врачу. Каждый раз меня тошнило при виде десятков людей с блестящими, почти прозрачными конечностями, толстыми как бочки. Пациентов в огромных количествах свозили в больницу на низких телегах. Когда я спросила моего доктора, чем они больны, та вздохнула: «Отеком». На вопрос, что это значит, она пробормотала что — то уклончивое о питании.

В основном страдали крестьяне. Деревня голодала гораздо сильнее, потому что там не существовало твердых пайков. Государство прежде всего стремилось обеспечить едой город, и работники в коммунах отнимали у крестьян зерно силой. Во многих местах крестьян, прятавших продукты, арестовывали, били, пытали. Работников, не желавших забирать продовольствие у крестьян, снимали с должности, к некоторым применяли меры физического воздействия. В результате по всему Китаю крестьяне, производители пищи, умирали миллионами.

Позже я узнала, что от голода погибли несколько моих родственников, от Сычуани до Маньчжурии, среди них — умственно отсталый дядя со стороны отца. Его мать умерла в 1958 году. Он не смог пережить голод, потому что был не в состоянии воспринять советы родственников: паек выдавали раз в месяц, а он съедал его за несколько дней. Вскоре он умер от недоедания. Бабушкина сестра Лань и ее муж «Верный» Пэй — о тоже погибли в северной маньчжурской глуши, куда их сослали из — за связей с Гоминьданом. Когда еды почти не оставалось, деревенские власти распределяли ее остатки по своим неписаным правилам. Пэй — о с женой, как парии, лишились еды в первую очередь. Дети их выжили, потому что родители отдавали всю еду им. Умер и отец жены Юйлиня. В конце концов он съел набивку из своей подушки и связку чеснока.

Когда мне было лет восемь, как — то вечером в наш дом вошла маленькая, очень старая на вид женщина с испещренным морщинами лицом. Казалось, ее вот — вот повалит ветром. Она упала перед мамой на колени, билась лбом об пол и называла ее спасительницей своей дочери. Это была мать нашей домработницы. «Без вас моя доченька не выжила бы», — причитала она. Полностью я все поняла только через месяц, когда домработнице написали, что ее мать умерла вскоре после того, как приходила к нам, чтобы рассказать о гибели мужа и старшего сына. Мне никогда не забыть душераздирающих рыданий домработницы, закрывшей лицо платком и уткнувшейся в деревянный столб на нашей террасе. Бабушка сидела по — турецки на кровати и тоже плакала. Я спряталась в уголке за пологом от комаров и слышала, как бабушка говорит сама себе: «Коммунисты хорошие, но сколько же народу погибло…» Годы спустя я узнала, что другой брат домработницы и его жена тоже умерли. О семьях помещиков в голодной коммуне думали меньше всего.

В 1989 году чиновник, занимавшийся помощью голодающим, рассказал мне, что, по его сведениям, в общей сложности в Сычуани от истощения умерло семь миллионов человек. Это десять процентов населения богатой провинции. Принято считать, что по всей стране погибло около тридцати миллионов.

Однажды в 1960 году у ибиньской соседки тети Цзюньин пропала трехлетняя дочь. Через несколько недель соседка увидела на улице маленькую девочку в таком же платье, как у дочери. Она подошла поближе, тщательно рассмотрела его и по какой — то примете поняла, что это и есть платье дочери. Она сообщила в полицию. Оказалось, что родители девочки торговали вяленым мясом. Они похитили и убили несколько детей и продавали их мясо под видом крольчатины за бешеные деньги. Их расстреляли, дело замяли, но люди в то время знали о случаях детоубийства.

Много лет спустя я встретила старого коллегу отца, очень доброго, умного, не склонного к преувеличениям человека. Он взволнованно поведал мне, что видел в одной только коммуне. Умерло тридцать пять процентов крестьян. Урожай в районе был хороший, но полностью его не собрали, потому что мужчин заставили выплавлять сталь; к тому же столовая растранжирила имевшиеся запасы. Однажды в его кабинет ворвался крестьянин и бросился ему в ноги, крича, что совершил ужасное преступление и молит о наказании. Оказалось, он, обезумев от голода, убил и съел собственного ребенка. Со слезами на глазах чиновник приказал арестовать крестьянина. Его расстреляли для устрашения других детоубийц.