Голос из глубин - Любовь Руднева

— Не находишь, чертежник, — я мыслю образно, а значит, существую. А Юрченко рохля, уступчивый, плошак!

Он уже и Ювалову наговорил много лишнего, но пока еще в том не спохватился.

Под утро, проспавшись, подозрительно спросил у Ювалова:

— Не подогревали ли вы меня искусственно? Чтобы из мутного моего сознания, — а я сильно претерпел, — кое-что и выудить в капитанскую пользу? А? Да ну вас, без свидетелей и фиксации все требуха, не так ли, крупномасштабный эскулапчик?

Едва появился в изоляторе Большаков, развалясь на койке, выставив вперед свой скошенный подбородок, Семыкин обрушил на него град упреков, с издевкой заговорил о капитане.

— Он, и только он, повинен в том, что Юрченко нет в живых. И доказать такое просто, как дважды два. Только то арифметическое действие, а тут навзничь опрокинулось трое человек, и один оказался в полном прогаре.

Слава пытался урезонить прокуратора, наконец спросил:

— А вы не боитесь, что напраслина, если будете на ней настаивать, обернется против вас самого, поклепщика?

Но тот круто оборвал:

— Чего ты мне байки о Ветлине тянешь? Его, говоришь, в сорок третьем в конвое громили гитлеровцы? А я, считай, только свеженький народился. Он-то, получается, мне предок, понимай — свое уже взял от жизни, можно с ним и не цацкаться.

А потом семыкинские ровные строки уложились в рамочки жестяно-бюрократических формул.

Он отлежался, выспался, отъелся всласть и принялся выводить их.

«Несчастный случай произошел как следствие ряда причин и последовательных событий».

Характер пишущего отпечатывался в оборотах:

«Вначале отказал мотор, и все известные мне приемы запустить его ни к чему не привели. Ветер и волнение были сильные, мы дрейфовали в сторону открытого моря. Гребля на веслах существенного результата не давала».

Он и словом не обмолвился, что вблизи работал судовой промерный катер и ничего не стоило связаться с ним.

И как сболтнул он спьяну, сразу после спасения, Юрченко-то заикнулся было: хорошо б их отбуксировал катер к судну, а там уж можно повиниться за самочинный выход из лагуны. Но Семыкин тогда, в океане, и прикрикнул на «рохлю и слабака», как сам он выражался, живописуя страшноватые подробности и срамя погибшего.

«Стемняло быстро, а судно хорошо еще все ж таки виделось. Зажег я самолично факел, поднял его, а Юрченко, еще живой тогда, греб вместе с Веригиным, я попытался другой факел зажечь, наливал для того бензин, но лодку наподдала волна. Тут дал команду хватать маски и ласты, но вплоть до моей команды Юрченко и Веригин не принимали никаких подготовительных действий».

Он судил и рядил своих спутников, хотя один из них был уже мертв… И что для него, Семыкина, в том — сам-то он живехонек.

«Кинувшись в основной отсек за вещами, они только помогли кормовой части лодки окончательно уйти под воду, не успев взять нужных вещей…»

Как удалось эдакому грамотею преуспеть, закончить вуз, рваться к кандидатской, неизменно чувствовать себя на вершине какой-то ему лишь ведомой правды?!

Слава читал и только диву давался. Но и понимал: у Семыкина накопился своего рода багаж, он поднаторел в кляузах, ну, может, и не такого масштаба, но, видно, его ни разу как следует не окоротили.

Лодка уходила под воду. Теперь Семыкин показывал:

«В первый момент мои действия носили суматошный, лихорадочный характер. Но вот определенный план действий возник сразу, и пошло везение. Моя маска с трубкой лежали в носовом багажнике, я лично хорошо знал — где. Быстро, без труда, извлек нужные вещи. Там же, в сумке, находилась куртка губчатого костюма. Штаны я так и не снимал с момента остановки мотора. Но куртка в общем-то мне не понадобилась, я швырнул ее вместе с сумкой Веригину. Он же плавал рядом.

Но первое дело найти ласты. Боялся глубоко нырять, да и обшаривать закоулки не время. Все-таки удалось мне разыскать два ласта, хоть из разных пар.

«Надо держаться вместе!» — крикнул мне Веригин, отыскивая фал. Тот намотан был на специальной вьюшке перед ветровым стеклом.

Юрченко поблизости не оказалось. Не получив ответ на наш общий крик, я не особенно беспокоился, было у нас неотложное дело, мы продолжали отматывать фал. И я поплыл, увидев Юрченко, его отнесло в сторону, и он пассивно держался за пластмассовый бак, из тех, что мы брали с собой для сбора проб. Бак негерметичный, больших размеров, служить средством плавучести он не мог. Я велел ему оставить бак, он меня послушал, и мы, держась за фал, поплыли к Веригину».

С дотошностью гоголевского чиновника описывал Семыкин все мелочи, чтоб выстроить, как надеялся он, плотный забор вокруг себя и одновременно укрытие, чтобы за ним спрятать пулемет-автомат собственного изобретения.

Слава читал это в своем роде уникальное произведение и не мог не отдать должное — у Семыкина оказался свой стилек, эдакий булыжно клацающий.

«К моему удивлению, нос лодки еще торчал над водой, но было слышно, как из верхней носовой части отсека с шипением выходит воздух. «Лодка долго не продержится, — тут же признался Веригин. — В свое время в герметической переборке мной было сделано отверстие для спуска воды, почему-то она накапливалась. Сначала это отверстие закрывали, но потом я о нем забыл, так как оно было не на виду, в носовом багажнике».

Семыкин строчил дальше:

«У Юрченко посинели губы со страху, он еле ворочал языком, когда мы все трое в последний раз оказались вместе у задраенного носа лодки.

Веригин уверенно воскликнул:

«Я-то в гидрокостюме, в ластах, есть маска, доплыву до судна, оповещу, а вы держитесь».

Юрченко охрип совсем и промямлил:

«Искать будут, помощь придет обязательно».

Тут нас и стало относить друг от друга. Юрченко хотел завладеть болтавшимся на волнах бензиновым бачком, но ему не повезло — бачок-то прибило ко мне.

Я крикнул ему:

«Надо плыть к судну и не терять друг друга».

В ответ долетело лишь два словца:

«Мне б бачок!»

Бачок прибавил мне плавучести. В тот момент я и засек — мы отдаляемся от берегового маяка.

Уж и не знаю, сколько часов спустя увидел контуры судна, сильно подустал я. Луч прожектора много раз бил в глаза. «Вот-вот заметят», — надеялся я. Но судно отдалилось, а потом уже и не помню, как меня выволокли. Сомлел я. Но все едино это ж я сам, я проявил класс выдержки и добрался до цели, угодил в самые руки «спасителей».

Еще страница оказалась исписанной, в ней сквозила неприязнь к главному «спасителю» — капитану. Венчала все многозначительная фразочка:

«Несчастный случай произошел как вследствие ряда причин и последовательных событий».

В длинных показаниях будто вновь что-то и открывалось Большакову. Вроде б все уже известно, как и что стряслось после выхода «Прогресса» из лагуны. Ну, не все. Путаница наступала с того страшного момента, когда Семыкин и Юрченко оказались наедине с бедой. В короткие минуты что-то решалось для одного из них окончательно и бесповоротно.

Потом уж Семыкин поплыл к судну.

Самая темная полоса лишь иногда как бы высвечивалась догадками.

Большаков сопоставлял признания с полупризнаниями самого же Семыкина, выболтанные им в первые часы спасения, когда врач оказывал ему необходимую помощь.

В длиннющих описаниях Семыкин, пытаясь подвести капитана под монастырь, тщательно обходил даже упоминание о начальнике экспедиции, хотя знал — ему-то они трое были непосредственно подчинены. Но сучил-то свою нить для аркана, готовя ловушку для Ветлина: «Не предусмотрел капитан. Не упредил, не снабдил, не обеспечил».

Если не забросит аркана, самому Семыкину пришьют: нарушил, навлек беду, вмешался, не подстраховал Юрченко, а еще может, может что? — вот он, едва оклемавшись, и строчил, и строчил свое.

Сидя в своей каюте допоздна, Большаков снова разглядывал маленькую карту, ее выполнил для него старшина разъездного катера круглоглазый, спокойный Саша Пименов. Он учился на географическом факультете заочно и особое пристрастие имел к картографии. Как и Большаков, Пименов считал себя всерьез прикосновенным ко всему случившемуся.

Кстати, будто ненароком с ним раза два заговаривал на обратном переходе к Выдринску начальник экспедиции.

От Саши не ускользнуло — Слупский вроде б случайно у него осведомлялся, а на самом деле просто выпытывал: как, мол, сам Пименов считает, обратил ли серьезное, так сказать, должное внимание капитан на вспыхнувший огонь факела? И что именно сказал Ветлин, когда катер уже возвращался из горловины лагуны и шел к судну? Удивлялся ли, тревожился капитан, не застав на условленном месте биологов.

Саша Пименов заглянул к Большакову в каюту, когда поблизости никого не было, и, хоть отличался немногословием, тут подробно воспроизвел вопросы и даже интонации Слупского.