TANGER - Фарид Нагим

Анвар. Надоело.

Илья (громко икает). Прости. (Икает.) Есть хороший бар Винстон. Недалеко.

Анвар (смотрит на девушку.) К он какой?

Илья. Тематический. (Икает.)

Анвар. А этот какой?

Илья. Этот натуральный.

Громче заиграла музыка. Звучит песня из к/ф «Сны Аризоны».

Анвар. О! Классная песня! Останемся?

Илья (вздыхает и ёрзает на стуле). Ты знаешь (икает), я не знаю.

Закрыв глаза, Анвар плавно поднимает вверх руки и поводит ими, как в восточном танце.

Анвар. Как хорошо, что я не люблю — это Бог хранит меня. От любви я сгорел бы, разорвался на тысячи кусков, и каждый кусок вопил бы от счастья, но меня бы уже не было. Как хорошо, что я не люблю!..

Илья. Я хочу, чтобы меня не было.

Анвар. Ну что, Илья, я могу у тебя сегодня переночевать?

Илья (икает). Прости. Ты знаешь, я не знаю. У меня же хозяйка. Как она это воспримет?

Анвар. А если мне просто негде переночевать?

Илья. Ты знаешь, у меня ведь уроки завтра… (Икает, вздыхает.)

Анвар (удивленно). Да-а?

Илья. Лучше бы мы в Винстон пошли.

Анвар. И что дальше?

Илья (достает бумажник). Ты бы ушел, а я остался.

Анвар. И что дальше?

Илья. Ко мне бы кто-нибудь подошел, и мы бы с ним познакомились.

Анвар. А как же твоя хозяйка?

Илья. Я бы пошел бы к нему.

Анвар. А как же твои уроки?

Илья. А разве это имеет значение, Анвар? (Икает.)

Анвар (показывая на часы). Знаешь, как называются эти часы?

Илья. Эти? Как?

Анвар. «Король в Париже».

Илья. А-а… (поднимаясь). Извини, я отлучусь на минутку. (Уходит в туалет.)

Из туалета раздается утробный крик. Официант побежал в туалет.

Анвар. Уже семь часов! А только было пять, и уже снова семь!

Анвар направился к туалету, но навстречу официант.

Официант (подойдя к Анвару). Он ваш друг? Он просил передать вам (протягивает деньги). Сказал, чтобы вы его не ждали. Просил вас уйти.

Я вернулся к столу. Я смотрел на весь мир из коньячного пузыря. Тело было мягким и податливым, как резина. Оделся и пошел к выходу. Невыносимо жалко было Кирилла. Вернулся, начал писать на салфетке, долго.

— Передайте ему, что я мудак, — вежливо попросил я официанта. — Я посвятил ему французскую песню на радио «Ностальжи» в следующее воскресенье, в 21.47, после песни Кирса… Кириса Ри, короче Вьенн или Бьян.

Махнул бармену рукой, но тот не обратил на меня никакого внимания.

Пошел вниз по Тверской, надеясь, что это как-то изменит мою жизнь.

В метро, в переходе с «Баррикадной» на «Краснопресненскую», замер среди потока толпы, раскинул руки и крикнул:

— Люди, опомнитесь! — Меня вращало.

Я ждал, когда Димка закончит работу. Все эти люди были смешны. Дико смешной была эта их серьезность и то, что им казалось, будто я им мешаю. Слышал голоса, но людей не видел.

— Ало-о-о… хоро-о-ошо-о… Могу я поговорить с Расулом?.. Спасибо, вашими молитвами… Меня? Валерия. Спасибо… Ой, у меня последний листик в факсе… Да-а… А кому сейчас легко?

Пошли с ним в эту забегаловку возле «Новослободской». Пахло снегом и кожей.

— Анварка, зачем ты им говоришь, что я грузин? — злился он.

— Прости, Дим.

— Зачем ты им сказал, что я кончал самоубийством? Блин, ну зачем?!

— Прости, Дим. Я мудак.

Солонка. Мелькнула девчонка.

— Водки и шашлык.

— Кетчуп, майонез, горчица?

— А все вместе давайте.

Два стакана с водкой передо мной. Потом кетчуп. Салфетки. Водка очень прозрачная и жидкая субстанция.

— Дим, прости меня, я позавчера с одноклассниками убегал из детского лагеря НКВД. Мне зачем-то нужно было, жизненно важно, убить начальника.

Димка разделился надвое, и я посмотрел в эту щель.

— Я кирпичом разбил его череп на три части. В моей крови идет какая-то война, и я с радостью, со всем своим сладострастием хочу выпить за войну.

Димка ускользал от моего взгляда. По-моему, ему понравился этот тост. Потом он покосился в сторону, покосился шатер, и вдруг водка резко пролилась из моего стакана. Я не понимал, как можно так напиться, чтобы проливать водку, и она вдруг снова и опять резко пролилась, будто я специально. Я промокнул водку салфеткой, положил этот комочек в рот и сосал. У Димки были отстраненные глаза за очками и даже удивленные. Этот мой друг брезгливо морщился. И эта моя вечная подруга и ровесница тоже не понимала этого человека, из тела которого я выпадал, вываливался, но каждый раз успевал вытягивать руки. Димка повернулся в профиль, но я все еще видел его в анфас. Потом он повернулся ко мне, но я видел его профиль. И вдруг резко увидел стакан.

— Дим, ты мне еще подлил, что ли?

— …о… у…бя… ыло…ка…

— Ты знаешь, Дим, что на Цейлоне, когда наступает полнолуние, то вводят военное положение. На улюцы города выходят патрули и выезжают все танки, все три танки… танка. Фу-ух…

— Тебе надо освежиться, Анварка.

— Почему вы не спрашиваете почему?

— Почему?

— Потому, что они все любят друг друга. Все! Люди, львы, тигры, обезьяны. Даже слоны! В полно-ик-луние особенно… Мне бы позвонить надо, Дим он…

— В Перделкино вернуться?

Я отчетливо увидел грязные трещины на столешнице, но когда поднял глаза, стол поднялся тоже, поднялся еще выше, и вдруг я почувствовал затылком бетонный пол.

девять

«Обычный человек 46-го размера. Не жадный, не спонсор»…

«…не склонна к худобе»… «Соблазнительная украинская пышечка на ПМЖ в Германию»… «Красавица с хорошими манерами, 100 % девственница, для очень состоятельного господина»… «Студентки, модельная внешность, для состоятельных господ»… «…Эльвира, Набережные челны»… «Интересные азиатки для VIPa»… «От меня ушла жена, и я потерял смысл жизни. Автолюбитель. Не спонсор. С ч/ю и без м/п».

Я прочитал и оглянулся, со стыдом глядя в глаза своего стороннего наблюдателя. Это объявление в газете «Знакомства» было про меня. И я, так же, как этот «автолюбитель и не спонсор с ч/ю» потерял смысл великой жизни только потому, что потерял жену. С нею я забывал о главном за бесконечными и пустейшими мелочами повседневной семейщины. У меня была программа-минимум — работать, смотреть телевизор, электоратиться, сдерживать себя, чтобы не обидеть жену, чтобы ночью с удовольствием кончать в нее, и все. Я захотел сесть, хотя и так сидел.

Асель не любила меня. Мгновенно я вспомнил все наши дни до последнего. Это мне всё казалось, что я сомневался в своей любви к ней, а теперь я понял, что это она не любила меня, а порой ненавидела. Я увидел ее лицо — «У меня такие кукольные черты лица», её злобное лицо, кричащее на меня из тех дней, и мне захотелось срочно вернуться назад, сбегать туда и забрать у нее свои годы, свои нервы, силу, все-все свое, даже сперму. Ответить на все ее выпады с убийственным сегодняшним знанием, высказать все, о чем я молчал, жалея ее, оберегая ее. И у меня заболело сердце той напряженной надсадной болью, какой оно часто болело с нею. Как могла молодая, неглупая девушка, начинающая эту жизнь, так мучить своего мужчину, мешать и завидовать ему, с удвоенной силой ненавидеть его за то, что он такой, какой он есть, попался на ее пути. Но зачем ей это было нужно?! Ладно, черт с ней, но зачем это было нужно мне? Вот уже пятый год я только о ней и думаю — с иезуитской целенаправленностью, сосредоточенно, талантливо думаю только о ней. Почему эта случка стала для меня законной? Как это получилось? Кто сказал мне, что я уже могу поставить крест на себе ради случайного и равнодушного человека?! Какой мудак сказал, что мне именно вот таким образом нужно становиться мужчиной?! Что за страшная и тупая татарская сила… Год спустя Асель снова догнала меня и пнула в сердце.

— Какой дурак! — прошептал я.

Стоял, с ужасом чувствуя, как мимо меня прошла жизнь. Я кожей чувствовал колыхание этих рядов. Что это было — заговор, проклятье, приворот, кто заклинил мою голову на ней?! Поднялся наверх, дрожащими руками достал из кармана вырезку из журнала «Вог», с фотографией девушки — Асельки в идеале, и скомкал ее, потом аккуратно разгладил на столе и с наслаждением порвал, жалея, что бумага так быстро рвется. Я уничтожал ее как мистический код зомби.

Далеко на станции взревел локомотив тяжелого товарняка, потом еще и еще. Он кричал и кричал, как одинокий, смертельно раненый слон.

Слава богу, и как я счастлив, Асель, что ты меня бросила! Как счастлив я в своем несчастье, какую великую свободу ты даровала мне, какие светлые были написаны мелодии, одухотворившие мою грусть, какие прекрасные люди вдруг появились, чтобы сочувствовать и весело и беззаботно спасать меня на этом горестном и чудацком пути, как вкусны и жгучи стали все напитки, даже самые дешевые и поддельные. Ей тогда показалось, что она уничтожила меня и прогнала умирать. И я вел себя верно, как человек, который три года провел в доспехах, утыканных изнутри иглами, и когда меня освободили, я закричал, ведь я уже свыкся со своими иглами и тяжестью.