Brainiac - Кен Дженнингс

Еще один член команды, Джим Ньюман, прилетел специально из Лос-Анджелеса, где он режиссирует современную сценическую версию старой телеигры What’s my line? У него уже нет былой выносливости. «Заниматься этим на протяжении 54 часов достаточно трудно, особенно если делаешь это каждый год».

«После больше чем четверти века и 16 первых мест мы ощущаем себя реликтами, пережитком прошлого, — с грустью признаётся Барри. — Но сдаваться все равно неохота. Даже если игра не оставит большого следа в памяти, любое поражение дается нам нелегко».

Я рад, что встретил этих ребят. Они настоящие любители и ценители тривии. Мы сравниваем наши впечатления от последних сборников интересных фактов и оказываемся согласны по всем пунктам — например, мы все считаем новую антологию вымышленных рок-групп совершенно незаменимой книгой… Что касается нынешнего турнира, то, даже видя все его изъяны, высосанные из пальца вопросы, нездоровую одержимость участников, «нетворкцы» все равно от него в восторге. В конце концов, конкурс создал их маленькую команду-семью, заложил традиции, как, например, домашние донатсы воскресным утром. Он заставляет их из года в год каждый апрель приезжать в центральный Висконсин с грузом новых впечатлений, новых книг и новых детей. Это дом.

Пока я разговаривал с Барри, Эрл реквизировал себе компьютер. Оказалось, он успел влюбить в себя «нетворкцев» тем, что нашел список эпизодов старого сериала Tailspin Tommy и помог ответить на трудный вопрос, открывающий 47-й час игры. «Смерть под контролем». «Звоните!» Теперь Эрл до кучи становится еще и почетным членом команды Network.

«Посмотри на себя. Тебе пора носить на шее табличку: „Гуглю за еду“», — говорю я.

«Да, я тривиальная шлюха», — каламбурит он, не отрывая глаз от экрана.

«Ты вообще собираешься ехать? Ключи от машины на столе».

«Я тебя потом догоню».

Мне казалось, что я запомнил путь на радиостанцию, однако пара неправильных поворотов заставила меня поблуждать немного, прежде чем удалось вырулить на правильную дорогу. Наступают последние часы радиофестиваля тривии, которая звучит в магнитоле взятого напрокат автомобиля, и кажется, я готов сдаться и выключить радио. Вот «только еще один вопросик»… Ага. Вчера Крис Вайза пыталась объяснить мне причины широкой популярности и притягательности мероприятия. «Все, что здесь происходит, — это глупость, небывальщина, горячечный бред. Если ты еще этого не заметил, мы тут все извращенцы». Может, и так. Но в таком случае должен признаться, что такого рода извращение по мне.

Конечно, тривия с возможностью пользоваться «Гуглом», DVD и громадными каталогами шпаргалок становится какой-то другой игрой. Но теперь критиковать ее правила мне кажется уже не вполне разумным. Это все равно что критиковать баскетбол за отсутствие в нем аутфилда (внешнее поле в бейсболе). Вынужден признать, что в моем представлении тривия — это нечто элитарное. Напротив, в Стивенс-Пойнте Джим Олива изобрел предельно народную игру, в которую вся семья, все родственники играют вместе. В ней в равной мере представлены люди, которых всегда недостает на других площадках тривии, — женщины, дети и старики. При этом значимые для меня понятия в командах, которые мне довелось наблюдать, остаются без изменения — чувство товарищества, рождающееся при взаимном обмене знаниями, редкие восклицания «Ух ты! Я этого не знал!», моменты открытия чего-то нового, головокружительное волнение от рождения правильного ответа на последней секунде.

Колеса «Альтимы» уносят меня в теплоту ночи. Снова и снова я проезжаю мимо окон, осиянных светом тривии, откуда доносятся радостные крики людей, взявших очередной вопрос. Тривия слышится и из едущих по соседству автомобилей. Кажется, каждый житель города сейчас играет в тривию.

«В какой торговой сети продаются наборы инструментов Craftsman?»[211]

«Подпись какого бейсболиста украшала биту, которой Венди Торренс била мужа в фильме „Сияние“?»[212]

«В какой телевизионной игре был раунд под названием „Золотое попурри“?»[213]

«Реклама каких конфет предлагает „попробовать радугу на вкус“?»[214]

Трижды повторяемые вопросы и постоянный рефрен «Звонки сделаны. Звонки больше не принимаются!» своим привычным знакомым размеренным ритмом напоминают католическую литанию, и я под нее релаксирую. Перед началом 51-го часа у Network комфортное преимущество, и все говорит о том, что сегодня они завоюют свой 17-й титул. Скоро наступит понедельник, и Стивенс-Пойнт фактически вымрет. Тысячи горожан впадут в спячку и проведут целый год в безвременье и в ожидании следующего пика. Но сейчас конкурс в разгаре. Восемь вопросов в час, потом еще, еще и еще выплевывают радиоприемники в собравшихся перед ними слушателей этой ночью.

Глава XIV

Что такое признание?

На последних съемках Jeopardy! перед летними каникулами на парковке студии я обнаруживаю знакомое лицо. Ник Мейер, вечный студент-математик из Беркли. В дни моей игровой юности он был завсегдатаем Кубков по викторинам восточного побережья. Для телевизионного выступления вечный диковатый помпон из собственных волос, венчавший его прическу, был аккуратно срезан, и я с трудом узнал его. Скорее всего, знакомство в прошлом не позволит нам встретиться в эфире шоу. Организаторы не допустят. Так что Ник отправится к Мэтту Брюсу в одинокий лимб[215] мира Jeopardy!

Во время дневного перерыва на ланч в тоскливом кафетерии студии Sony я рассказываю Нику о том, насколько сюрреалистичной стала моя жизнь в последнее время из-за необходимости держать все в тайне и вести двойную игру.

«Это отличная история, — говорит он, — не забудь пересказать ее потом в эфире Леттерману».

«Леттерману? Ты прикалываешься надо мной? Еще ни один американец не стал знаменитым лишь благодаря победе в телевикторине. Во всяком случае, с того времени, когда две жвачки можно было купить на один пенни».

Ник смотрит на меня со странной кривоватой улыбочкой, как будто он знает что-то, чего не знаю я. «Поживем — увидим», — коротко бросает он в ответ.

Наконец через месяц в эфир выходит первая программа с моим участием. По этому поводу на работе организована большая вечеринка. Мои друзья и члены семьи уже раскачиваются на стульях в ожидании момента, когда огласят мой ответ про Мэрион Джонс. Незадолго до этого я испытываю на собственной шкуре дрожь от того, что вижу на большом экране свое идиотское лицо и слышу визгливый голос. Моей телевизионной карьере всего 12 минут, а экранный Кен Дженнингс уже вызывает у меня отвращение.

И все же я испытываю облегчение, от того, что могу наконец открыто рассказывать всем о своем опыте участия хотя бы в одной из 48 отснятых игр, которую показали. По прошествии нескольких недель начинаются телефонные звонки. Сначала от местных газет и телеканалов, затем из общенациональных журналов и телешоу. Но Jeopardy! не хочет большой публичности раньше времени, поэтому продюсеры пока запрещают мне общаться со СМИ, и я никак не могу удовлетворить любопытство отчаянных гостевых редакторов Джимми Киммела[216], вне зависимости от того, сколько раз на дню они мне названивают.

Как мы и договаривались год назад на заправке, я оплачиваю Эрлу его расходы на поездку вместе со мной на отбор в Jeopardy! «Ты знаешь, — игриво замечает он, — я рассказал нескольким коллегам по работе, что мы с тобой вместе ездили отбираться, и все в один голос говорят, что ты должен поделиться со мной выигрышем».

Мы оба весело смеемся, однако, как говорится, в каждой шутке есть доля правды. На мой взгляд, на отборе Эрл выступил лучше меня. Это он должен был получить заветный звонок и снискать славу в мире телевизионных игр, а не я. Как Пит Бест[217] в истории с Beatles, как Бадди Эбсен, вынужденный отказаться от роли Железного Дровосека в «Волшебнике страны Оз» из-за аллергии на яркий грим персонажа, как Майкл Коллинз, который грыз ногти на лунной орбите, в то время как его коллеги Нил и Базз прогуливались по луне, Эрл должен ощущать, что был невероятно близок к глянцевой истории успеха. Но упустил свой шанс.

На следующий месяц, к моему изумлению, мои победы в Jeopardy! стали притчей во языцех по всей стране. Сарафанное радио работало с неимоверной скоростью. Внезапно в любом офисе, блоге и просто случайной компании люди, помимо прочего, стали обсуждать вчерашнюю Jeopardy!. В последний раз я такое видел в шестом классе. Еще месяц назад те же люди могли отреагировать: «Jeopardy!? Она все еще идет по телевизору?» Но теперь рейтинги шоу подскочили до 25 %. Дилан, который и так был фанатом программы, теперь относится ко мне с почти религиозным почитанием, так что начал называть меня Кен Дженнингс вместо папа.

Когда выигрыш в середине июля преодолел отметку в $1 млн, Jeopardy! перестала кокетливо играть в молчанку с прессой и дала добро на мое с ней общение. Началась настоящая пиар-оргия. Я принял участие во всех утренних шоу, о которых когда-либо слышал, и даже в тех, о которых до того ничего не знал. Не говоря о том, что мое имя было упомянуто на главной странице в газете USA Today и в эссе на последней странице журнала Time. По оценке язвительных New York Times, я — «самый неприятный тип за всю историю телевикторин». (Неужели хуже, чем Чарльз Нельсон Рейли[218], молча спрашиваю я себя, рыдая ночью лицом в подушку.) Предсказание Ника Мейера вскоре сбывается. В течение десяти дней я становлюсь гостем вечерних шоу Лено и Леттермана.