Смертельный лабиринт - Фридрих Незнанский

Ага, и вот он, козырь, сработал! У Зои началась истерика. Но ничего страшного, наполненный стакан — вот он. Носовой платочек, одуряюще пахнущий французской парфюмерией, смочен водой и положен на гладкий, без морщин, такой очаровательный лобик. На этом участливое внимание Турецкого и закончилось. Он опять сел на свой стул и, сложив руки на груди, стал ожидать, когда истерика прекратится. И так как Зое никто не помогал выйти из ее истеричного состояния, оно прошло само. А когда ее последние всхлипы затихли, а руки еще, как бы по инерции, совершали некие безвольные пассы, Александр Борисович позволил себе заметить:

— Итак, продолжим, Зоя Сергеевна? Мне очень жаль, что приходится расстраивать столь очаровательную женщину. Но поверьте, в иной ситуации… — И он жестами попытался изобразить в воздухе свое отношение к ее несравненной красоте. — Я бы никогда себе этого не позволил. Однако сейчас я хочу услышать от вас, кто был тот молодой человек, который подошел к вам на кладбище, а затем ушел вместе с вами? Вы назовете его фамилию, или это придется сделать мне за вас? Но тогда я вынужден буду расценить ваше молчание как нежелание сотрудничать со следствием. А ведь я разъяснил вам не только ваши права, но и ваши обязанности, не так ли? Напомнить еще раз?

За мягкостью голоса Турецкого Зоя просто должна была уже услышать звяканье металла наручников. И она услышала. Со скорбным видом, демонстрируя, что она больше не может сопротивляться, буквально, насилию над собой, своей честью, Зоя прошептала:

— Ко мне подходил мой старый школьный товарищ Вадим… Он цветы на могилу Морозову принес…

— Вы можете назвать для протокола фамилию Вадима Григорьевича? — задал такой вот странный вопрос Турецкий, намекая Зое, что иного выхода у нее уже просто нет.

— Рутыч, — помолчав, ответила она.

— Вы жили у него?

— Да, мы старые друзья…

— Чем занимается ваш старый друг?

— Не знаю. Говорил про какое-то агентство. Но я не запомнила, у меня не было сил запоминать!.. Хоть это понять вы наконец можете?! — вдруг закричала в гневе Зоя.

— С трудом. Но — пытаюсь. А вот кричать не надо. Мы ведь теперь и сами можем это выяснить через пятнадцать минут. Теперь другое скажите: как вы сами считаете, Рутыч — честный человек? Он к вам хорошо относится? Он захочет подтвердить ваше алиби?

— В каком смысле? — насторожилась Зоя. — Что я была в Москве и жила у него? Конечно. А где же мне еще было жить? Не у Морозова же! Хотя я мечтала… мечтала повторить то наше с ним лето… Господи, как же я была счастлива… И почему ребенок, рожденный в любви, мог помешать?..

— Глубоко вам сочувствую, Зоя Сергеевна. А как вы считаете, он сможет подтвердить также ваше алиби в том, что вы не принимали ни активного, ни пассивного участия в убийстве Леонида Морозова?

Зоя словно поперхнулась. Она замерла, глаза ее в ужасе округлились, и она прошептала:

— Вы считаете, что я ЭТО могла?.. Господи, я что, попала в сумасшедший дом?..

— Нет, вы даете показания следователю. А уж делать выводы — это моя работа. Ну и как?

— Если вы так ставите вопрос, что я могу ответить за Вадима? Спросите у него сами.

— Хорошо, я обязательно воспользуюсь вашим советом, Зоя Сергеевна. Адресок Рутыча оставьте мне, пожалуйста. И телефон, если можно, — сказал Александр Борисович, заканчивая заполнять листы протокола допроса.

— Телефона не помню, он где-то дома. А вот адрес? А-а, он же у меня записан! — Зоя покопалась в сумочке, вытащила листок бумаги размером с визитку и протянула Турецкому. Тот переписал адрес в протокол и вернул ей бумажку.

— А теперь последнее. Прочитайте протокол и, если согласны с тем, что записано с ваших слов, подпишите каждый лист. Если есть возражения, внесите их в текст. После этого вы свободны. Вы сегодня не на службе, следовательно, и отмечать вашу повестку нет необходимости, не так ли?

— Да, никакой, — быстро ответила она и стала внимательно, несмотря на свою взвинченность, — это заметил Турецкий — читать.

Вопросов и поправок не было. Еще бы, уж что-что, а протоколы-то писать Александр Борисович научился еще в бурной своей молодости, когда пахал под руководством простого следователя Меркулова в Московской городской прокуратуре. Так что не занимать стать…

А как приятно было подавать ей шубку, помогая попасть в рукава, поглаживая ее плечики, проникновенным взглядом смотреть ей в глаза и «таять», чтоб она это видела и снова уверовала в необыкновенную силищу своих чар!

Короче говоря, ушла она хоть и взволнованной, но одновременно и отчасти успокоенной тем, что ничего особенного вроде бы не произошло. Ничего страшного. Что и требовалось Александру Борисовичу.

Едва за ней закрылась дверь, как Турецкий вызвал к себе Галю. Владислав, как и договаривались, отвозил Зою домой.

— Слушай, Галка, срочно передай по команде, чтоб «слухачи» были предельно внимательными. Как говорится, сейчас или никогда…

— Передам. А чего ты такой возбужденный, господин госсоветник?

— Колдовство все, Галочка, навьи чары…

— А что это значит?

— Ты моя хорошая, — ласково сказал Александр, — навьи проводы — так на Руси называли радуницу, дорогая моя, попросту говоря, родительскую субботу, поминки. Ну а навьи чары — сама понимаешь, что могут творить покойники и иже с ними…

— Ужас!.. — поежилась Галя.

— Вот и я о том. А сейчас связываемся с Грязновым. У тебя нет срочной необходимости оправдываться перед ним?

— В чем? — Галя сделала изумительно большие глаза, прямо-таки полыхнувшие детской наивностью.

— Ну а у меня — тем более.

И он решительно взялся за телефонную трубку.

2

Александр Борисович оказался прав. День получился насыщенным по части новой информации. Позвонил Владислав и доложил, что Зоя Сергеевна доставлена им домой, и тотчас же по ее приезде там начались телефонные переговоры по сотовой связи. Записи первых разговоров были, разумеется, зафиксированы на магнитную пленку, и Копытин сообщал, что может уже привезти их, поскольку то, о чем говорили абоненты, представляет для следствия значительный интерес. Дальнейшее прослушивание продолжается. Как не снимается и наружное наблюдение за объектами.

И через короткое время они втроем слушали запись.

Разговаривали две женщины и мужчина. Низкий и чувственный голос Зои был легко узнаваем. В нем уже не было ни растерянности, ни слезливой обиды, ни взрывной резкости, которые она демонстрировала на допросе в прокуратуре, напротив, голос ее звучал уверенно и даже, как ни странно это могло показаться, властно. С чего бы это?

Голос второй женщины, не менее властный, но заметно растерянный, мог принадлежать, как сказал Турецкий, матери Зои — Елене Федоровне.

Их собеседник был явно не стар, говорил он хотя и достаточно уверенно, но не в такой степени, как Зоя. Проглядывались все-таки нотки сомнения. Да и вопросы в основном задавал именно он.

И говорили они, словно заправские конспираторы, не называя друг друга по имени, не обозначая конкретных лиц и событий. Обтекаемые такие фразы, но они стоили того, чтобы на их фиксацию понадобились определенные усилия оперативной службы Московского уголовного розыска.

Осталась, как заметил Турецкий, самая малость: уточнить у операторов мобильной сети, с какого телефона вел переговоры собеседник Воробьевых, и выяснить, кто он, их таинственный абонент. Хотя по некоторым вопросам, которые тот задавал, Александр Борисович высказал предположение, что неизвестным мужчиной мог оказаться Вадим Григорьевич Рутыч. Но было очень важно еще знать, где он находится в настоящее время — в Москве или в Нижнем Новгороде? А для этого, как уже договорился Турецкий с Грязновым, в Москве начался розыск неизвестного агентства, в котором тот работал. Ответ должен был прийти скоро.

А пока Турецкий, Романова и Копытин крутили пленку, возвращаясь, вслушиваясь в интонации собеседников и пытаясь разгадать за эзоповым языком «переговорщиков» явно криминальный смысл их интересов.

«— …Что нового?» — такой вопрос последовал сразу за безотносительным «здравствуйте».

— Все то же… Уже было. Показалось, не столько умно, сколько хитро. А ей плохо. Состояние усугубляется ненужными вопросами…»

Это голос, по всей видимости, Елены Федоровны.

«— Никак не отстают?

— Нет. Сегодня снова. Главный интерес, когда, сколько раз, где, у кого, понимаете?

— Разумеется. И есть основания?

— Пока никаких. Если судить по тому, что уже, оказывается, известно.

— И много известно?

— Кое с чем приходится соглашаться. Спасает состояние, понимаете? Люди же все-таки.

— А вот на это ловиться опасно. Крайне. Расчет на дураков может оказаться грубейшей ошибкой. Особенно сам. Имейте это в виду в первую очередь. Они просто так не приезжают.