Бомбы сброшены! - Гай Гибсон

Гадерманн кричит:

«Прыгать нельзя! Высота всего метров 30!»

Ему сзади это видно лучше. Он тоже сбросил колпак кабины, оборвав при этом провод внутренней связи. Теперь мы не можем разговаривать друг с другом. Его последними словами были: «Мы над лесом!» Я изо всех сил тяну ручку на себя, но самолет отказывается повиноваться. От Гадерманна я знаю, что мы летим слишком низко, чтобы прыгать с парашютом. Сможем ли мы совершить аварийную посадку? Наверное, это возможно, хотя я решительно ничего не вижу. Однако мотор еще тянет, хотя еле-еле. Может, мы еще найдем подходящее для посадки место?

Я медленно убираю газ. Самолет тут же проваливается вниз, и я бросаю взгляд по сторонам. Земля несется навстречу. Высота всего метров 5. Я инстинктивно сжимаюсь, ожидая удара. Внезапно колеса самолета касаются земли, и я выключаю зажигание. Удар! Мотор глохнет. Все, нам пришел конец… Жуткий треск, новый удар, и все пропадает…

Чувства медленно возвращаются ко мне, значит я все еще жив. Я пытаюсь сообразить, что происходит. Я лежу на земле… Пытаюсь подняться, но не могу, страшная боль в ноге и голове бросает меня обратно. Затем до меня доходит, что где-то рядом должен быть Гадерманн, и я зову его:

«Где ты? Я не могу встать».

«Подожди немного, возможно, все еще получится. Сильно болит?»

Проходит немного времени, и появляется сильно хромающий Гадерманн. Он пытается вытащить меня из-под обломков. Теперь я понимаю, почему мне так больно. Длинная металлическая полоса из хвоста самолета проткнула мне нижнюю часть бедра и пригвоздила к земле. Вообще все хвостовое оперение лежит на мне, не давая двигаться. Я могу лишь возблагодарить судьбу за то, что эта часть самолета не горит. Куда же делся горящий мотор? Первым делом Гадерманн вытаскивает у меня из ноги кусок металла, а потом растаскивает обломки, засыпавшие меня. Для этого ему приходится напрячь все силы. Я спрашиваю:

«Как по-твоему, русские уже здесь?»

«Трудно сказать».

Нас окружает лес и кустарник. Когда я поднялся на ноги, то смог получше рассмотреть место аварии. Пылающий мотор улетел метров на 30 вперед, оторванные крылья валяются метрах в 15 по сторонам, одно из них тоже дымится. Прямо передо мной, но тоже на приличном расстоянии, лежит кусок фюзеляжа с сиденьем стрелка-радиста, на котором обычно находится Гадерманн. Вот почему, когда я позвал его, он ответил откуда-то спереди, хотя обычно стрелок находится позади пилота. Мы кое-как перевязываем раны и пытаемся сообразить: почему нам так повезло? Ведь мы остались живы и даже находимся в относительной безопасности. Относительной потому, что без надлежащей перевязки я не могу рассчитывать на спасение — слишком велика потеря крови. Судя по всему, наше падение с высоты 25 метров проходило в несколько стадий. Главную силу удара погасили деревья на краю леса. Затем самолет врезался в песок и разбился. Его куски разлетелись в разные стороны, как я уже упомянул. Мы оба не застегнули привязные ремни, так как готовились выпрыгнуть с парашютами. Я до сих пор не могу понять, почему не врезался головой в панель управления. Я лежал далеко в стороне от обломков пилотского кресла. Похоже, меня отшвырнуло сюда вместе с остатками хвостового оперения. Да, мы родились в рубашке.

Неожиданно в кустах послышался треск, кто-то продирается сквозь подлесок. Мы смотрим туда, затаив дыхание… А потом облегченно вздыхаем. Мы узнаем немецкую форму. Солдаты слышали, как разбился наш самолет. Еще раньше они слышали яростную стрельбу в отдалении и видели горящий немецкий самолет. Они поторапливают нас.

«Наших позади уже нет… Там только полчища Иванов». Один из них добавляет с усмешкой: «Но я полагаю, вы и сами заметили иванов». Он выразительно кивает в сторону дымящихся обломков моего пикировщика. Мы вместе с солдатами забираемся в их грузовик, и направляемся на северо-запад, унося ноги, пока еще возможно.

Днем мы прибываем в расположение группы. Никто не видел, как мы разбились, так как в тот момент остальным пилотам было просто не до нас. Первые 4 часа нашего отсутствия не вызывали особых опасений, так как я очень часто сажал свой отважный Ju-87 на брюхо неподалеку от линии фронта в результате повреждений от вражеского огня, после чего сообщаю о себе по телефону. Однако, если проходит больше 4 часов, лица товарищей начинают мрачнеть, и вера в уже ставшего легендарным ангела-хранителя постепенно слабеет. Я звоню фельдмаршалу. Он больше чем кто-либо обрадовался моему счастливому возвращению. Вряд ли нужно говорить, что к вечеру я получил очередной «деньрожденный» торт.

Небо стало ярко-голубым, последние клочья тумана полностью растаяли. Я сообщаю фельдмаршалу, что мы собираемся снова взлететь. Я намерен сполна рассчитаться с русскими за свои приключения. Или они, или я — таков закон войны. Если сегодня была не моя очередь, значит платить придется им. На Физелер «Шторхе» из штаба эскадры прилетел врач. Он наложил свежие повязки на мои раны и сообщил, что я получил небольшую контузию. Гадерманн сломал три ребра. Я не могу сказать, что чувствую себя отлично, но моя решимость отомстить перевешивает все остальное. Я собираю экипажи и назначаю им цели. Бомбардировщики должны атаковать зенитки, а после того как они будут подавлены, мы начнем с бреющего полета уничтожать танки и грузовики.

Моя группа быстро поднимается в воздух и берет курс на юго-восток. Вскоре перед нами появляются озера. Мы летим на высоте 2200 метров. Теперь мы можем зайти в атаку с юго-запада, со стороны солнца. В этом случае наводчики зенитных орудий будут испытывать серьезные проблемы, а нам будет легче целиться в их орудия, которые будут блестеть на солнце. Вот они! И все еще на том же самом месте. Похоже, они не собираются двигаться дальше, пока не прибудут подкрепления. Часть зенитных орудий стоит на грузовиках, остальные развернуты в окопах вокруг места стоянки. Мы облетаем вокруг временного лагеря, провоцируя зенитки открыть огонь. Как только начинается фейерверк, я быстро пересчитываю цели, и мы атакуем согласно намеченному плану. Первыми под удар попадают зенитки. Я испытываю особенное удовлетворение, так как за ними числится небольшой должок — всего несколько часов назад по их милости моя жизнь висела на волоске. Наши противотанковые самолеты проскакивают сквозь облака дыма и пыли, поднятые разрывами бомб, и атакуют Т-34. Приходится быть очень внимательным, чтобы не налететь на разрыв нашей же бомбы. Зенитки вскоре умолкают. Танки взрываются один за другим, вспыхивают грузовики. Они никогда не дойдут до Германии. Авангард русского наступления потерял свою мощь.

Мы возвращаемся домой с приятным чувством удовлетворения. Мы сделали все, что было в наших силах. Ночью фельдмаршал звонит еще раз и сообщает, что контратака пехоты увенчалась успехом. Мы отрезали, окружили и уничтожили прорвавшегося противника. Шернер благодарит нас от имени командования за наши действия. Завтра утром первым делом я передам личному составу группы его благодарность. Для нас всегда самой большой наградой была благодарность наших братьев по оружию из сухопутных войск, которые нуждались в нашей поддержке и благодаря ей сумели одержать победу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});