Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников - Александр Бельфор

Многие люди, которых я знал, изменились кардинально: одних испортили деньги, других - слава, третьи озлобились, четвертые деморализовались, упали очень глубоко. Каждый человек индивидуален. Бог подсказывает какой-то путь, но не факт, что ты его выберешь. Думаю, что Башлачев стал бы более цинично относиться к происходящему. Переживал очень сильно за то, что происходит в обществе, в стране, в мире, - отсюда и этот надрыв. Может быть, писал бы критические статьи… Но никогда бы не стал Артемием Троицким.

В тот период времени была активная нехватка чего-то такого своего, хорошего, экстраординарного - ведь на этой почве и возникли такие группы, как «Алиса», «Кино», «Аквариум». Была потребность, но она исчезла. Сегодня нет романтики того времени, мы засмотрели «Бриллиантовую руку» до такой степени, что она вызывает оскомину. Пропала потребность мыслить, говорить, обсуждать что-либо. В то время в культурной среде, среди студенческой молодежи возникали какие-то семинары, дискуссионные клубы - сегодня эти формы умерли. Поэтому мы уже не дождемся рождения нового Башлачева. Мы все дальше и дальше отдаляемся от возможности появления таких людей. Видимо, должно наступить какое-то определенное безвременье, как тогда, при Брежневе, чтобы произошли какие-то кардинальные перемены в этой связи. Но на сегодня таких предпосылок нет.

Андрей Заблудовский, музыкант

ГАРИК СУКАЧЕВ

ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ УНЫНИЕ

Наше первое знакомство с Башлачевым - это еще даже не восемьдесят пятый год… Ну, или начало восемьдесят пятого года. Прошло более двадцати лет, и у меня нет тусклых воспоминаний, их и не может быть, потому что я не склонен к ностальгическим переживаниям.

Расскажу странную такую историю. $ыл в Москве у меня товарищ, в ту пору близкий, Сергей Шкодин, мы и сейчас остались в приятельских отношениях, но редко видимся. Жил он тогда на Автозаводской, у его родителей там была большая квартира. И Сергей там делал концерты… Это потом слово «квартирник» появилось, а тогда его еще не было. В Москве, по крайней мере, оно тогда не использовалось вообще, это были такие «салоны», которые, мне кажется, шли еще от шестидесятников. И был Дима Певзнер, всем известный в то время поющий московский поэт, он эмигрировал сразу же, как только началась перестройка, и живет сейчас в Соединенных Штатах. Так вот, мы все приехали к Сергею - и Саша Башлачев, и я приехал, и еще какие-то московские подпольные на ту пору музыканты. А Певзнер опаздывал. Мы все пели какие-то свои песенки под гитару, пили вино, мило разговаривали. Наконец приехал Певзнер и начал играть свои песни. Все их стали слушать, а я вышел на кухню покурить. Смотрю: стоит Саня и достаточно грустно курит свой «Беломор». Я говорю: «Старик, что такое, почему на тебе лица нет?» Наверное, мы тогда уже были знакомы, потому что уже мы очень по-товарищески общались. И вот что он мне ответил: «Знаешь, после этого поэта я думаю, что мне вообще не стоит ничего писать». Я говорю: «Ты сума сошел? У тебя же потрясающие стихи…» И так далее… Но помню, он был смятен Певзнером. В «Егорки-ной былине» отголоски и даже прямые цитаты из Певзнера. Эта песня появилась чуть позже у Башлачева, и когда я впервые ее услышал, то вспомнил.

Это я к чему? А к тому, что мы были молоды, и творческое уныние - это такая замечательная штука, когда один человек чувствует талант другого, умеет его оценить. Меня оно до сих пор посещает иногда, и, слава Богу, когда я вижу огромный талант, когда могу его определить, впитать в себя одномоментно, слиться с ним и в то же время почувствовать некую свою несостоятельность. Такое не всем дано. В Сане оно было, это замечательное уныние, оно его посетило, а потом вылилось в творчество, причем это никакое не заимствование - цитаты из того, что упало в душу.

Дальше мы встречались еще очень много раз. Незадолго до его смерти мы сидели в какой-то компании, и он опять был уныл. Он спросил: «Как у тебя дела?» А дела у нас тогда шли замечательно, мы уже были культовой группой. И вообще, тогда все рванули. Я говорю: «Ну, а у тебя как?» И он ответил грустно: «Я полгода вообще уже не пишу Ни одной строчки». И ясно было, что его это очень сильно беспокоило. А потом, через какое-то короткое время, я узнал, что он покончил с собой. Тогда мне казалось, что я понимал, почему ему не пишется. Ведь он был поэтом, поэтом с гитарой, он не был рок-музыкантом, поэтому у него никогда ничего не получалось с составом. И это, очевидно, потому что его стихи - не тексты песен. Например, стихи Бориса Гребенщикова - это не поэзия, это замечательные тексты песен, хотя их можно назвать поэзией, но все-таки это вещь, вполне применительная к музыке. Так же как для Высоцкого инструмент был необходим, как еще одна часть себя самого - но только один инструмент, его было вполне достаточно. Сашина поэзия, наверное, не терпела оркестров. Хотя вот у Володи Высоцкого получалось с оркестром… Но он этого не делал, это кто-то сделал за него -есть пара французских пластинок, сделанных товарищем Шемякиным. Они вполне… милые. Хотя, когда я был молодым, они мне не нравились.

Если говорить о Башлачеве, апеллируя к Высоцкому то он одномоментно обладал необыкновенной самобытностью и совершенно потрясающим талантом, связанным с муками поэта. Человек живет, к сожалению, лишь пока в нем живет поэт, и с ним вместе уходит, навсегда. Пока поэт жив, человек мечется…

Я и тогда так думал, и сейчас так думаю: именно потому, что мы все очень далеко побежали вперед, одна из частей душевной боли Башлачева обострилась. Он всех нас знал, мы дружили, и по-прежнему, слава Боку, почти все, хоть и редко видимся, но дружим. А тогда, помимо дружбы, был еще огромный обмен энергией, которая называется рок-н-ролл. Творчество - гигантский обмен! Мы все ходили на концерты друг друга, слушали, кто что играет, нам было необыкновенно интересно, кто что делает. Не знаю, думал ли он о том, что остался один. Может быть, думал, а может, нет, но, по крайней мере, мне виделось, что он оказался в некоем творческом одиночестве.

Наши встречи были короткими, мы неплохо друг к другу относились, но не были друзьями. Он приезжал в Москву, играл концерты, куда-то я ходил, что-то смотрел. Почему с тех пор я не слушаю Башлачева? Этот вопрос ставит в некое оправдательное русло, а оправдываться мне не перед кем и не за что. Потому что, наверное, у меня не было такой необходимости - как не было необходимости слушать Цоя или «Beatles», «Led Zeppelin», еще кого-либо… Вот и все. Я не задумываюсь, почему я не читаю того или иного автора. Мы продолжаем жить, и важно, чтобы услышанное и любимое в молодости в тебе осталось - не обязательно следовать с ним по всей оставшейся жизни. Я был ровно так же молод, занимался тем же делом, и не могу относиться к человеку иначе, как к тому, кого когда-то знал. Превосходной степени просто не существует. Мир, в котором я жил и живу, конечно, изменился - так всегда бывает в жизни.

Многие талантливые люди во всем мире уходят рано, мы никогда не ответим, почему так происходит. Был ли Башлачев гениальным поэтом? По меньшей мере, выдающимся. Я как-то не готов раздавать эпитеты. Гениальность - несколько иной критерий, она определяется национальной любовью. Пушкин был гением. Да, Башлачева любили все, кто его знал, это правда. Но огромное количество людей даже не знали, кто такой Башлачев. То, что Башлачев - большой русский поэт в самом широком смысле этого слова, для меня было бесспорно всегда. Когда я его услышал впервые, понял, что мне мешает его гитара, я хотел, чтобы это просто читали. Тогда еще было такое время, в Москве по крайне мере, Леша Дидуров был жив, были поэтические вечера, было кафе «Гном», где еще при советской власти собирались молодые поэты. Может, они и не стали никакими поэтами, но все-таки было важным это движение молодых интеллектуалов семнадцати-двадцати лет от роду. И жалко, что Саша чуть раньше не появился в этой плеяде. Может, он и был с ними связан, не знаю, я человек прохожий - постою, посмотрю и двинусь дальше. Но помню, что Дидуров отзывался о поэзии Башлачева с восхищением, и это вполне заслужено.

Поэтому, если говорить о гениях, то это национальное достояние, как Володя Высоцкий. Моряки считали, что он на флоте служил, зэки - что в тюрьме сидел, шахтеры думали, что работал на шахте, солдаты - что на фронте воевал. То есть это национальная идея, которая навсегда с Россией. Достаточно глупо канонизировать Володю, а его сейчас дают в школьной программе… Как Есенина канонизировать невозможно - это больше, чем живущее в нас. И конечно, в Саше Башлачеве это было, но лишь несколько поколений спустя можно будет определить, кто гений, а кто нет. Импрессионисты почти все умерли в нищете, и только после смерти их картины стали стоить миллионы. Только после смерти было определено, что это гении на все времена.

У Сашиного творческого наследия другая судьба. Оно все-таки относится к некоммерческой литературе, некоммерческому кино, существующим для людей, желающих их найти и получить. Я не говорю про «людей думающих»: все думают, дураков не так много на свете. Но чтобы узнать и полюбить Башлачева, надо захотеть это сделать - это труд. Наверное, духовный. Нужно к этому прийти и с этим остаться, на какое-то время или навсегда. И то и другое совсем неплохо.