Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2. - Дмитрий Волкогонов

Именно Ленин положил первые камни в фундамент бю­рократического здания, именуемого партийной номенклату­рой. Фактически формировался новый класс — верная опо­ра ленинского режима.

Забота Ленина носит явно выборочный характер: преж­де всего „ответственные работники". В дни, когда уже из­вестны факты людоедства в Поволжье, конвульсирующем от ужасного голода, Ленин пишет еще одну записку Моло­тову с предложением назначить ответственных лиц „для наблюдения за состоянием здоровья ответственных работ­ников, с еженедельным докладом в ЦК РКП(б)". Записка написана на оборотной стороне доклада Н.А.Семашко о са­мочувствии Л.Д. Троцкого.

Видимо, нужно было заботиться о состоянии здоровья и партверхушки, но, когда это приобретает характер какой– то навязчивой идеи, начинаешь сомневаться, что коммунизм предназначался для всех. Внимания высшей партийной кол­легии удостаиваются и такие вопросы. 5 декабря 1921 года в присутствии Ленина, Троцкого, Сталина, Зиновьева, Молотова, Каменева, Калинина Политбюро обсуждает вопрос „О болезни Н.М.Бухариной". Решили: „Поручить т.Семашко наблюсти за тем, чтобы Н.М.Бухарина была немедленно от­правлена под специальным надзором врачей в Германию на лечение". Почти через два месяца Ленин запрашивает Бер­лин, „как идет лечение Бухарина и его жены…".

Ленин, что касается окружения, успевает следить за всем. Пишет записку Э.М.Склянскому, чтобы тот отдал рас­поряжение о „прицепе к воинскому поезду вагона Н.И.Бухарина и М.И.Ульяновой, следующего в Крым…".

Нужно, видимо, было лечить и геморрой Карахана, и Бухарина с его женой, заботиться, чтобы лечащий врач Ста­лина В.А.Обух передал его пациенту „четыре бутылки луч­шего портвейна", но не покидает ощущение какой-то ано­мальности этого навязчивого творения Добра посреди то­тального Зла. Нищая страна не только взяла на свое полное содержание руководителей быстро возникающих многочис­ленных компартий, но и не жалеет средств (валюты, золота, отобранных у народа и церкви драгоценностей) для отдыха и лечения многочисленных новых высших сановников и их жен. Радение о благополучии одних ценой жалкого прозя­бания многих.

На протяжении десятилетий миллионы советских людей считали естественным, что партийная бюрократия свято исполняла этот один из главных заветов Ленина.

„Рокового человека" нельзя понять, не обращаясь к сви­детельствам людей, особенно хорошо знавших Ленина. В начале книги мы возвращались не раз к Н.В.Валентинову, сохранившему для нас в памяти черты раннего Ленина. Не менее интересные наблюдения Л.Д.Троцкого, который с 1917 года стал верным соратником и одним из апологетов Ленина. Я уже как-то писал, что эта апологетика имела и тайную сторону. Троцкий, бывший в революции вторым че­ловеком, был заинтересован поднять Ленина еще выше на историческом пьедестале. Этим самым незаметно как бы поднимался и второй вождь русской революции. Но тем не менее описания Троцкого, бывшего не только превосход­ным публицистом, но и талантливым психологом, весьма интересны.

Троцкий, выступая 23 апреля 1924 года на вечере воспо­минаний о В.И.Ленине, высказал ряд интересных наблюде­ний, перекликающихся с заключением Бердяева о „роковом человеке". Троцкий утверждает, что Ленин, „приехавший в революцию" в апреле 1917 года, был уже „законченный в духовном росте как теоретик, как политик, как революционер, как человек. Он был уже целиком и полностью подготовлен к той исключительной, ни с чем не сравнимой исторической роли, которую он сыграл в ближайшие месяцы".

Троцкий, выступавший без предварительной подготовки на вечере, импровизируя, говорил, что Ленин не мог прими­риться с тем, что рядом с ним были люди, которые не пони­мали, что недели решают за годы, а годы за столетия… В нем было „такое большое, могущественное внутреннее кло­котание революционного нетерпения…".

Троцкий, по существу, утверждает, что Ленин верил в свою избранную роль вождя того великого дела, которое, как выразился оратор, приведет к „перерождению человече­ства". Это вера в возможность „величайшего перерождения" (видимо, понимая под ним изменения) пронизала Ленина насквозь; он был в нравственном смысле „величайшим идеа­листом". Троцкий поясняет, что слово „идеалист" он ис­пользует как символ безграничной веры в революцию и ее „высоты".

Думаю, что эти замечания усиливают наше нравствен­ное понимание Ленина как фанатика идеи, осененного верой в свою миссию. У Ленина порой было что-то мисти­ческое в отношении конкретных ситуаций. Он очень, очень часто говорил: „Не сделаем этого — погибли". Так, 10 мая 1918 года писал А.Д. Цюрупе: если не организуем беспощад­ный военный поход на деревенскую буржуазию, „то голод и гибель революции неизбежны". Вскоре пишет телеграмму в Кинешмский совдеп, где предрекает: если не преодолеем неслыханные затруднения, то дело революции „обречено на полную гибель…". Ленин, веря в свою мистическую про­зорливость, без конца подстегивает большевиков угрозой гибели. Обращаясь к молодежи, заклинает: „без сознатель­ной дисциплины рабочих и крестьян наше дело безнадеж­но".

И так почти по любому, более или менее серьезному поводу. Но вот что интересно: пророчествуя о возможной гибели, Ленин полон моральной решимости вести караван революции до хонца. Любой ценой. Не считаясь с любыми жертвами. Он как бы стал заложником своего мессианского предназначения, ведь он — „роковой человек".

Еще раз обратимся к Троцкому. В своих весьма интерес­ных и глубоких записках о Ленине он вспоминает, как тот вел себя накануне казавшегося близким краха советской власти. Троцкий спрашивает Председателя Советского пра­вительства:

—  А если немцы будут все же наступать?

—  А если двинутся на Москву?

—   Отступим дальше на восток… Создадим Урало-Куз­нецкую республику, опираясь на уральскую промышлен­ность и на кузнецкий уголь, на уральский пролетариат и на ту часть московских и питерских рабочих, которых удастся увезти с собой. Будем держаться. В случае нужды уйдем еще дальше на восток, за Урал. До Камчатки дойдем, но будем держаться. Международная обстановка будет меняться десятки раз, и мы из пределов Урало-Кузнецкой респу­блики снова расширимся и вернемся в Москву и Петро­град…

Мысленно возвращаясь в прошлое, становится страшно за отечество. Оно было полностью во власти людей, для которых нужна была власть, только власть. Неужели он мог всерьез думать, что уход за Урал означал сохранение его Советов? В мыслях — ни слова о людях, о народе, о судьбах России. Только о власти… Правда, как вспоминают ленин­ские современники, ему иногда хотелось пожалеть людей.

В известных воспоминаниях А.М.Горького о Ленине есть фрагмент о том, как Ленин, слушая на квартире Е.П. Пешковой сонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейна, с восхищением отозвался об „Аппассионате". Но, прищурясь, усмехаясь, он добавил:

—  Но часто слушать музыку не могу, действует на не­рвы, хочется милые глупости говорить и гладить по голов­кам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого не­льзя — РУКУ откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы в идеале против всякого насилия над людьми…

По словам Горького, в одной из его бесед с Лениным вождь большевиков заявил:

—  Нашему поколению удалось выполнить работу, изу­мительную по своей исторической значительности. Вынуж­денная условиями жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понято, все!

Согласен, со временем понято будет все. Но в отноше­нии оправдания — совсем не уверен. Ведь множество людей и сейчас не осуждают Ленина. Да дело и не в обвинениях или оправдании, а в отношении к той методологии, которой был верен Ленин и которую унаследовали его последовате­ли. Трудно согласиться с человеком, который считает себя траве, насильственно захватив власть, насильственно „ос­частливливать" людей. Будучи фанатиком идеи, по суще­ству, он и его последователи заставили миллионы людей „молиться" ложной идее. А те, кто был не готов, не хотел, сомневался или просто подозревался в несогласии с „ленин­скими идеалами", безжалостно вычеркивались новыми пала­чами из жизни. Поэтому принципиально не могу согласить­ся с ленинской уверенностью, что „жестокость нашей жиз­ни будет понята и оправдана". Бесчеловечность оправдать нельзя во веки веков, независимо от того, когда она была совершена: во времена императора Нерона или нашествия Чингисхана, в годы правления Ленина или его соратника — „чудесного грузина".

Ленин, уверовав в свою исключительность и избран­ность (конечно, никогда и нигде не заявляя об этом), свою „роковую" деятельность сопровождает выражением полной уверенности в своей политической и исторической правоте.