Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2. - Дмитрий Волкогонов

В ленинском сознании политика была обособлена от морали. Это одна из глубинных причин трагедии не только этого человека, но и великого народа, который насильно повели исторической тропой ленинизма.

Ленин, тем не менее, не мог выйти из мира нравственно­сти, где извечно борются Добро и Зло.

„Роковой человек"

Так назвал Ленина Бердяев, давая ему оценку с мораль­ной стороны. Добро было для него все, что служит рево­люции, зло — все, что ей мешает. Революционность Лени­на, — писал великий мыслитель, — имела моральный ис­точник, он не мог вынести несправедливости, угнетения, эксплуатации? Но, став одержимым максималистической революционной идеей, он в конце концов потерял непос­редственное различие между добром и злом, потерял отно­шение к живым людям, допуская обман, ложь, насилие, же­стокость. Ленин не был дурным человеком, в нем было и много хорошего. Он был бескорыстный человек, абсолютно преданный Идее, он даже не был особенно честолюбивым и властолюбивым человеком, он мало думал о себе. Но ис­ключительная одержимость одной идеей привела к страш­ному сужению сознания и нравственному перерождению, к допущению совершенно безнравственных средств в борьбе. Ленин был человеком судьбы, роковой человек…" Я думаю, этот фрагмент из размышлений Бердяева схва­тывает главное, характеризующее моральную сторону ле­нинского интеллекта.

Многое в нравственных поступах Ленина трудно объяс­нимо; это действительно перст судьбы, ее рок. Почему Ле­нин, проявлявший столько трогательной заботы о своих со­ратниках и окружении, был способен распорядиться о фак­тическом лишении представителей „непролетарского клас­са" продовольственных пайков в 1918 году, что обрекало тысячи людей на голодную смерть? Неужели Ленин, никог­да не имевший личных ценных вещей, не видел или считал нормальным, что под маркой Коминтерна расхищаются, раз­воровываются в огромных размерах награбленные у русско­го народа ценности? Почему было потеряно это различие между добром и злом?

Объяснять эти аномалии только конкретной ситуацией, „мятежным временем", „эпохой крушения" — слишком од­нолинейное решение. Ленин был неизмеримо сложнее и противоречивее элементарных схем, объясняющих мотивы его поступков и поведения.

В октябре 1920 года в Москве собрался III съезд Рос­сийского Коммунистического Союза Молодежи. В первый же день его работы, 2 октября, к вечеру, перед делегатами выступил Ленин. В этом программном выступлении, кото­рое на протяжении трех дней печатала „Правда", Ленин коснулся множества вопросов, но остановился особо на во­просах морали. В нашей стране сотни миллионов людей читали, конспектировали, изучали эту речь. В ней есть важ­ные общечеловеческие, но тривиальные моменты, например, о необходимости овладения знаниями, опытом прошлых по­колений. Но мы на веру брали (автор книги тоже) абсолют­но ложное умозаключение, что есть лишь одна истинная мораль, та, „которая подчинена интересам классовой борьбы пролетариата". Ленин решительно отмел мораль общечело­веческую, мораль религиозную. Он, по существу, пропове­довал мораль социального расизма. Согласиться, что единственно высокая мораль — мораль пролетарская, то есть коммунистическая, ничем не лучше фашистских рас­суждений об „арийской морали".

По сути, Ленин утверждал, что Зло и Грех изначаль­но гнездились в лоне имущих, богатых, властных. Поучая крестьянскую молодежь (их было больше на съезде), кото­рой надо было во всем учиться у пролетариев, Ленин иллюстрирует свои тезисы: „Если крестьянин сидит на отдельном участке земли и присваивает себе лишний хлеб, то есть хлеб, который не нужен ни ему, ни его скотине, а все остальные остаются без хлеба, то крестьянин превращается уже в эксплуататора". Любой прибавочный продукт, полу­ченный и не сданный государству, делает крестьянина вра­гом советской власти.

Ленин в своей речи сформулировал критерий нравствен­ности, заключающийся в ее соответствии задачам построе­ния коммунистического общества. По сути, и террор, и политические убийства, и церковные конфискации, и конц­лагеря для инакомыслящих вписываются в нравственные дела, ибо на такой основе и строился коммунизм. Вероятно, это одна из самых глубоких греховностей вождя. Он прев­ратил мораль в политизированное, классовое духовное об­разование. Как пишет Д. Штурман, „социальная этика Лени­на… в этой речи, обращенной к невежественным подрост­кам, составляющим основную массу комсомольцев начала 20-х годов, целиком укладывается в роковую формулу Гит­лера: „Я освобождаю вас от химеры совести".

Ленин, похоже, полностью утратил „различие между добром и злом" уже через пару месяцев после октябрьского переворота. Но дело здесь, повторюсь, не только в обстоя­тельствах момента. Видимо, степень убежденности Ленина в ряде догматов марксизма была столь большой, что они превратились в навязчивые стереотипы мышления, даже подсознательные проявления. Соприкоснувшись с социаль­ной реальностью, эта безбрежная убежденность выразилась в социальном, нравственном фанатизме Ленина. Иначе чем можно объяснить написание страшной статьи — да, страшной — в декабре 1917 года: „Как организовать сорев­нование?". Она была для советских людей тоже из перечня „обязательной литературы".

Я просто приведу несколько фрагментов из этой исте­рически фанатичной статьи. „..Никакой пощады этим вра­гам народа, врагам социализма, врагам трудящихся. Война не на жизнь, а на смерть богатым и их прихлебателям, бур­жуазным интеллигентам, война жуликам, тунеядцам и хули­ганам…"

„…Богатые и жулики, это — две стороны одной медали, это — два главных разряда паразитов, вскормленных капита­лизмом, это — главные враги социализма, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения, с ними надо рас­правляться, при малейшем нарушении ими правил и законов социалистического общества, беспощадно".

Ленин предлагает конкретные формы социалистическо­го контроля: "В одном месте посадят в тюрьму десяток бо­гачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы… В другом — поставят их чистить сортиры. В третьем — снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом — расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве…"

Утрата „различия между добром и злом" для частного человека может грозить неприятностями лишь для членов его семьи или очень ограниченного круга лиц. Ленинский же фанатизм в трактовке коммунистических догм означал полную вседозволенность в масштабах необъятного государства. Достаточно было заявить: „Именем революции!", или „По решению Совнаркома!", или ,3 интересах пролета­риата!" — и можно было обдирать алтари церквей, отби­рать шубы у старой профессуры, заставлять чистить сорти­ры „буржуазную интеллигенцию", ставить к стенке тунеядца. Особенность этой безнравственной грани ленинского интеллекта заключалась в том, что в результате целой си­стемы мер, проводимых в жизнь сонмом комиссаров, она постепенно превращалась в общественную необходимость, а затем и потребность. Ленин формировал новую мораль нации, жесткую в своей нетерпимости, беспощадности, без­думности.

Предписывая жестокие меры но отношению к буржуа­зии, элементарный бытовой минимум для главных носите­лей коммунистической морали — пролетариата, Ленин явно благоволил в смысле предоставления материальных благ своему окружению, партийной верхушке. При его привер­женности к социальной справедливости он, как ни странно, не видел в этом ничего аморального.

После переезда из Петрограда в Москву большевист­ские руководители, оккупировав лучшие гостиницы столи­цы, не удовольствовались этим.. Вскоре партверхушка пере­бралась в Кремль, заняв исторически значимые помещения. Уже в 1918 году началась массовая конфискация для руко­водства страны подмосковных особняков, принадлежавших бежавшим фабрикантам, купцам, промышленникам, царским сановникам. Кремлевский паек, кремлевские талоны были предметом вожделений функционеров рангом ниже. При крайней нехватке подвижного состава десятки новых во­ждей обзаводились персональными вагонами и даже поез­дами.

Ленин, полагаю, весьма искренне постоянно интересо­вался ходом лечения и отдыха своих соратников, слал те­леграммы с запросами. Так, Крестинский, отвечая на телег­рамму Ленина двумя письмами от 12 и 14 ноября 1921 года, подробно сообщает вождю, как проводят время и лечатся Цюрупа, Розмирович, Рыков, Сокольников, Карахан. Посол пунктуально перечисляет заключения врачей о состоянии печени, желудка больных и даже о лечении геморроя Карахана и Цюрупы…Протоколы Политбюро пестрят принятыми решениями об отпусках Томскому, Калинину, Ворошилову, Троцкому, Бухарину, Зиновьеву, Склянскому, Дзержинскому, Сталину, Каменеву, другим руководителям с предоставлением осо­бых льгот и преимуществ отдыхающим. Часто именно Ле­нин был инициатором „льготных" отпусков. На заседании Политбюро 28 марта 1921 года, например, решили предоста­вить Крестинскому отпуск на два месяца с выездом в Герма­нию. Заметим, в это время в России голодало более двад­цати миллионов человек. А в это время Ленин пишет запи­ску Молотову с предложением провести через оргбюро ЦК решения о режиме работы Зиновьева и об организации специального дома отдыха для „ответственных работников" Петрограда. Ленин требует, чтобы ему регулярно посылали бюллетень о состоянии здоровья Зиновьева.