Телохранитель ее величества: Страна чудес - Сергей Кусков

— И за дело будет! Так мне и надо!.. — А затем заревела.

Мужчины не выносят вида плачущих женщин. Я — не исключение. Да, я провел полгода в королевской обители амазонок, но, во-первых, это были амазонки, совсем не слабые духом женщины, а во-вторых, даже это не дает иммунитета.

Я встал, накинул на себя простынь, ибо после слов о свадьбе чувствовал неловкость, подошел и обнял ее. Она попыталась вырываться, но я был непреклонен.

— Тихо! Тихо! Успокойся!..

Девушка послушалась, обмякла, уткнулась мне в грудь. Действительно, сопротивляться мне у нее не хватит силенок, а после этих двух дней ни о каком насилии между нами речи быть не может. Мы — друзья, как минимум, и она это приняла. Слезы устремились из ее глаз мне в дружеское плечо обильным потоком, но с ними начали выходить и злость, и горечь, и отчаяние. Чего я и добивался.

Через несколько минут она успокоилась.

— Ты хороший!

Я молча гладил ее волосы, не форсируя события. Чувствовал, она на пороге того, чтоб совершить главную ошибку своей жизни, но как помочь ей — не знал. Я — это всего лишь я, у меня своя судьба. А у нее — своя.

— У него рыльце в пушку, да? — наконец, выдавил я, чувствуя непонятную злобу, граничащую с ненавистью. Она задумалась и кивнула.

— Еще как. А я никогда ему не изменяла. Madonna, я вообще никогда никому не изменяла! — она снова расплакалась. — И не смотри на меня такими глазами, это сущая правда! Не изменяла и не собиралась! Тихая серая домашняя мышка — вот кто я! А там, внизу, решила: «А полетело оно все в космос! Почему не могу совершить хоть один безумный поступок в своей жизни?!»

Про себя я усмехнулся — все это и так знал, чувствовал в ней. С первой минуты. И именно это мне нравилось.

— Да, Хуан. Я сделала это назло, — продолжила изливать душу она. — Назло ему, назло всем. Потому, что завтра я стану не просто его женой, а собственностью, ходячей мебелью. Он зарежет меня, если попытаюсь сделать хоть что-то, что выходит за рамки. Ну, скажи, действительно не могу перед свадьбой, перед этим рабством, побыть немного безумной?

— Зачем же идешь в это рабство? — усмехнулся я.

— Потому, что иначе нельзя. У меня сестра, и у нее проблемы. И она красивая. И защитить ее никто не может. Папа — инвалид, а братьев у нас нет. А еще родителям надо как-то жить, а сам понимаешь, сколько они могут заработать? И я, у меня ведь тоже проблемы, я ведь тоже не уродина!

Она задумалась.

— А так всего лишь брак. И Карлос, он ведь хороший. Он не такой, как они, — вспыхнули ее глаза.

Я притянул ее к себе, вновь уткнув в плечо. Да, девчонка, глупая девочка, что тут сказать?

Но с другой стороны она живет совсем иной жизнью, в совсем иных условиях, и не мне ее судить. И красивая у нее, действительно, не только сестра — сама она тоже ничего. ОЧЕНЬ ничего! Такие красавицы среди латинос редкость, и многие, очень многие захотят этой красотой воспользоваться. И будет великолепно, если ее перед этим хотя бы спросят, для приличия. Как и ее сестру.

— Я понимаю, Марина… Пантера… — Я вдыхал запах ее волос, борясь с искушением взять и решить вопрос просто, силой — никуда ее не пустить. — Но так нельзя, понимаешь? Нельзя так!

— А как можно? — она отстранилась и посмотрела мне в лицо. — Как можно, Хуан?

Я взгляда не выдержал. Опустил глаза

— Не знаю. Не знаю, как можно. Но не хочу тебя терять.

Я снова прижал ее, боясь отпустить, но понимая, что отпускать все же придется.

— Ты не будешь считать меня шлюхой? — прошептала она. Я отрицательно покачал головой.

— Главное, чтобы он не считал. А я что…

— Мне плевать, что он считает!

— Он вызверится на тебя после. Завтра. Или послезавтра.

— Ты его не знаешь. Нет, он этого не сделает.

— Может, я все же могу помочь?

— Как? — Она снова посмотрела мне в лицо, но я глаз не поднимал — боялся встретиться с ее. — Как ты можешь мне помочь?

Я не ответил. Тогда она встала, вздохнула, вытащила из под кровати вторую туфлю, обулась.

— Хуан, ты мне тоже помог. Спасибо и тебе. Устроил ночь, которую я не забуду до конца жизни. Я буду знать, на что способна, и это придаст мне сил.

Я устало кивнул. Да, придаст сил. Это будет твоей последней отрадой, глядя на ненавистного человека, которому нельзя перечить и от которого невозможно уйти. И тебе плевать, что по большому счету это детский сад. Но вслух я мысли вновь не озвучил. Да и что бы это изменило?

— Прощай, Хуан.

Она подошла, обняла и поцеловала. В губы, но совсем не романтично. Затем развернулась и пошла к выходу.

— Марина! Не уходи! — догнал я ее у порога. — Пожалуйста! Не делай ошибки!

Она обернулась. Иронично покачала головой. Затем вновь выдавила: «Прощай!», открыла люк и вышла наружу. Я развернулся и заехал кулаком в стену. Стена задрожала. Но ничего не изменилось.

* * *

Гавана встретила меня привычной суетой, гомоном и криками разного рода зазывал, суливших райские кущи всем, кто попробует то-то и то-то или зайдет в магазин того-то и того-то. Туристическая жемчужина жила своей жизнью, ей не было дела ни до чего, кроме нее самой. Я ходил по главной аллее, рассматривал людей, изучал работы художников и ассортимент сувенирных прилавков. Отчего-то здесь я всегда успокаивался, и сегодняшний день не стал исключением.

Особенно долго задерживался возле музыкантов, игравших на любых, даже самых экзотических инструментах самые разные стили и направления, от классики до современности. Вот девочка со скрипкой — классика. Играет хорошо, видать, большое у нее будущее. Вот этника, вьетнамцы (вроде, узкоглазых сложно определять с уверенностью) с какими-то непонятными инструментами, играющие свою дальневосточную музыку. Вот еще кто-то из азиатов, но с Востока Ближнего.

А эти ребята привлекли внимание издалека. Есть на боковой аллее такие специальные места, закутки, где установлены небольшие помосты, на которых либо танцуют разные полупрофессиональные коллективы, либо играют более-менее приличные группы второго или даже третьего «эшелона» эстрады. Но не безграмотные самородки, а кое-что знающие и умеющие. Говорят, все эти точки находятся под контролем местной мафии, очередь на них между коллективами задолго расписана, но где в нашей стране иначе?

Эти ребята представляли собой классическую, в смысле современную группу со стандартным подбором инструментов. Гитара, бас, ударники и акустическая гитара у вокалиста, певшего нечто лирическое душещипательное… На русском языке.

Нет, не марсиане, слава богу. И нет, не латинос, разумеется. Но русскими назвал бы их с натягом — трое представляли собой какие-то восточные народности необъятной земной Макророссии, один, ударник — жителей Дальнего Востока, либо корейцев, либо китайцев. Я подошел ближе, вникая в исполняемый материал. Хорошо играют, стервецы, аж заслушался!

Справедливости ради надо сказать, после встречи с Катариной пришлось немного «подлечиться», и несмотря на общее ощущение адекватности, я все же был в немного измененном состоянии души, что накладывало отпечаток на восприятие. Любая музыка воспринималась острее, захватывала, тянула куда-то. Но сейчас ощущение полета просто зашкалило — я был самим чувством.

Стоял и слушал, ловя настроение. Но минут через двадцать вдруг понял, что что-то не так, чего ребятам не хватает. И еще минут через десять понял, чего именно. У них хорошо получалось высекать слезы, особенно у чувственных сеньорит, но немного собранности, целеустремленности, брутальности их исполнению не помешало бы. Эдакого настроя на борьбу, на победу. Иногда это тоже нужно, не только сопли пускать. И когда ребята закончили, отошли на перерыв — промочить горло, я подошел и на чистом русском обратной стороны планеты поделился своими наблюдениями.

На меня смотрели четыре пары недовольных глаз. Смотрели оценивающе, размышляя, послать или возразить, вступив в дискуссию? Я их понимал — небритый, пьяный, с ядреным запахом перегара, разглагольствую на тему высоких материй, указывая, что у них не так. Я б такого точно послал!

Но я — не они, не послали, решили подискутировать.

— Сам кто такой? — осторожно спросил тот, кого я мысленно держал за старшего, басист с длинными небрежно растрепанными волосами.

— Иван. Можно Ваня. — Я протянул руку.

Басист задумался и медленно пожал ее, градус напряженности спал. Начало хорошее.

— Кто таков? Где играешь?

Я пожал плечами.

— Да нигде. Раньше учился играть, но бросил. Дела поважнее нашлись…

Мои кулаки инстинктивно сжались — вспомнилась старая школа и необходимость вот ими доказывать свое право на что бы то ни было. Какие тут уроки музыки!

— А чего тогда себя спецом мнишь? — усмехнулся вокалист, но не зло, скорее, с иронией.

— А что, если не учился, значит валенок? А если я этот… Киндервуд?