Старая погудка на новый лад. Русская сказка в изданиях конца XVIII века - Автор Неизвестен -- Народные сказки

приятелей отвез в их жилища, а сам с Собераном возвратился на свою квартиру. Великолепный наш экипаж некоторый еще блеск испускал пред стражею, в виде которой мы к квартирам подъехали, но помощью Виойдетта был несколько уменьшаем, который сему блеску препятствовал, стоя позади коляски.

Паж отпустил коляску со всеми находящимися при ней людьми и, взяв факел у скорохода, провожал меня чрез все казармы в мой покой. Камердинер мой, пришедши в изумление больше прочих, желал у меня спросить о новой моей свите, с которой я на квартиру прибыл. «Любезный Карл, — сказал я ему, — на теперешний раз я в тебе нужды никакой не имею, поди, и успокойся, я с тобою переговорю обо всем завтрашний день».

Мы были одни в комнате, в которой Виойдетто дверь затворил. Состояние мое учинилось гораздо смятеннее тогдашнего, когда я находился среди моих собеседников и на месте ужасных развалин. Я хотел приключение мое привесть к концу и несколько успокоиться, но, посмотрев на пажа, коего очи потуплены были в землю и чело вскорости покрыто было румянцем, да и постоянный его вид казался смущенным, говорить ему я так начал: «Ты много услуг мне показал, Виойдетто, также и находящимся со мною. И как за сие ты награжден был от меня прежде, то и желаю, чтобы ты меня теперь оставил». — «Нельзя думать, чтобы Дон Альвар, наблюдая свое благородство, не воздал за все то, что представлено было к его услугам. Есть ли вы думаете, что мне ничем более не должны, то сделайте счет, и я не прошу того, чтобы вы мне скоро заплатили остатки. Бесспорно, что вы заплатили четвертую долю, но вы еще должны за игру, за пищу и портному за платье». — «Ты шутишь некстати». — «Чем бы мне шутить, то не лучше ли бы было просить у вас увольнения? Ибо уже поздно, и время настало к отдохновению. Учтиво ли вы сделаете, если меня отпустите от себя в сей час? Я не ожидал такого приему от испанского кавалера. «Ваши друзья ведают, что я сюда пришел; также сие небезызвестно вашим воинам и вашим людям, которые совершенно усмотрели мой пол. Есть ли бы я была подлая женщина, то должны бы вы иметь некоторое почтение к благопристойности моего пола, но ваш поступок для меня есть весьма бесчестный, и причиняет немалую мне обиду. Нет ни одной женщины, которая бы была столько обижена как я».

«Неужели тебе угодно теперь быть женщиною для приобретения почтения? Изрядно для избежания соблазна толь малым, чтобы мог поместиться в скважине замка». — «Как! Возможно ли это так говорить, не ведая, кто я». — «Могу ли я того не знать?» — «Я вам точно сказываю, что вы не ведаете, ибо вы повинуетеся токмо одним предрассуждениям; но кто бы я ни был, я вас покорнейше прошу принять меня в свое покровительство и подать мне помощь. Не знаю, можно ли извинить ваше неблагоразумие, которое есть главным предметом вашей упорности. Я для вас то делал, что мог, всем вам жертвовал, вам совсем предался и повсюду за вами следовал; я покорял все свои страсти для вашего единственно удовольствия, но я теперь не могу нигде сыскать пособия и убежища, как токмо вашу комнату. Позволите ли мне, Альвар, в оной остаться? Да не скажут никогда, что кавалер испанский жестоко презрел такого человека, который жертвовал ему всем своим имением, не выключая и своей горячности, который не имея никакой помощи, как только от него; притом оставлена и пренебрежена женщина». Я старался всячески скрыть то смущение, в которое она меня повергла, но она, обнявши мои колена, следовала за мною повсюду. «Наконец встань, — сказал я ей, — разве ты меня пришла обязать клятвою? Мать моя, когда мне вручила первый меч в мое владение, то для предосторожности принудила меня в том дать себе присягу, чтобы мне оным сохранять во всю мою жизнь женской пол и оный ничем не озлоблять. Но что я при теперешнем случае должен помыслить?» — «Что ты, жестокий, помышляешь о сем? Но на каком бы то праве ни было основано, позволь мне препроводить ночь в своей комнате».

Я хотел столь странное приключение привесть совершенно к окончанию и для сей причины велел ей сыскать такое место, где бы я ее не мог ни слышать, ни видеть, ибо я при изречении первого ее слова или при первом ее движении, находился способным разрушить то спокойствие, которым я хотел насладиться, и взаимно бы закричал громким голосом: «(Que vou lez vous) Чего хотите?»

Я, от нее отвернувшись, приблизился к своей постели, начал раздеваться и намерен был успокоиться. «Не нужно ли вам мое вспомоществование?» — «Нет, — прервал я ее речь, — я человек военный и не употребляю ничьих услуг>. После чего я лег на свою кровать и увидел сквозь занавес моей постели, что и паж стелет себе постелю в углу комнаты на сундуке.

И так паж на оном сел и разделся, оделся моим плащом, лежавшим на стуле, погасил свечу и сим самым на малое время оставил свое явление, которое однако после оного началось на моей постели, на которой я лежавши немалое время, не мог приятностями сна насладиться.

Мне мечталось, что изображение пажево находилось непрестанно на одре моем; по сему-то я ни о чем более не думал, кроме его. Тщетно я старался воображать сей прелестный предмет в своем уме, дабы изгнать из головы своей ужасное сие приведение, недавно мною видимое, и первое явление служило мне к напоминовению последнего. Приятное его пение, слышанное мною в камере, пленяющий голос, разговор его весьма любезный пребывали еще в моем сердце ненарушимо и подавали повод к моему восторгу.

«Ах Виойдетта, — сказал я сам в себе, — что бы было, есть ли бы ты не была существо духовное! Если бы ты не имела подлого вида верблюдова; но при каком движении я бы должен то получить?» Я победу одержал над страхом, разрушив мысль толь пагубную. Какого приятства я должен был ожидать от оного? Не все ли зло происходит от самого сего происшествия?

Пламенный взор его и толикая приятность есть ни что иное, как лютый яд. Сии прельщающие приятности и толь живо представляющиеся алые его уста, единый только обман извергают. Сие сердце, если бы не имело никакой измены, то бы столько не могло быть прелестно.

В то время, как я предался размышлениям, приключившимся