Земная оболочка - Рейнолдс Прайс

Грейнджер внимательным, изучающим взглядом смотрел на него в ровном теплом свете — широкая грудь Роба, темная, почти сливающаяся с ореховой спинкой кровати, выпирали, как у бурлака, словно он всю свою жизнь только тем и занимался, что таскал тяжести, а не плескался в теплой ванне; лицо, спокойное и открытое, с широкими скулами, высоким лбом, крупным подбородком и глаза — то глубокие и спокойные (глаза утешителя), то вдруг вспыхивающие бешеным огнем. Грейнджер улыбнулся: — Не бойся, ты не умрешь, ни этой ночью, ни следующей, разве какая-нибудь девка прирежет.

— Ну, раз так, я в безопасности, — сказал Роб. — На всем протяжении отсюда до Буэна Виста у меня есть только одна знакомая, да и та работает по ночам.

— Вот и моя тоже, — сказал Грейнджер.

— Ты что, уже добрался до Деллы? Однако ты времени не теряешь.

Грейнджер посмеялся и кивнул, но потом сказал: — Слушай, я ведь опять соврал. Делла со мной заигрывает, только я ее пока не трогал, а может, и вовсе никогда не трону.

— Я лично тебе разрешаю, — сказал Роб. — Займись этим.

Грейнджер снова кивнул. — Если понадобится.

— Да уж будь уверен, — сказал Роб. — На таком-то воздухе.

Грейнджер подумал. — Воздух — оно, конечно, только я, пожалуй, погожу.

— А чего тебе ждать? — сказал Роб. — Делла сама в руки идет.

Грейнджер сказал: — Грейси я жду.

— Если она и впрямь собирается вернуться к тебе, так ей такой пустяк не помешает.

— Помешает, — сказал Грейнджер, — я чувствую, что помешает.

Роб спросил: — А она стоит того, чтобы ее ждать?

Грейнджер сказал: — Этого меня никто раньше не спрашивал.

Роб хотел извиниться, но не мог.

— Стоила — для меня, во всяком случае. Все, кроме меня, говорили, что она дрянь, — мисс Винни, твой папа.

— А что бы ты про нее сказал?

Грейнджер, по всей видимости, погрузился в воспоминания. Потом сказал: — Она хорошая. Я такой хорошей в жизни не встречал. — Казалось, он считает вопрос исчерпанным.

— В каком отношении? — спросил Роб.

— Во всех, какое ни возьми: у плиты, в постели, в церкви: она петь умела. Красивее ее многие были, но для меня она была хороша. Я на нее мог целый вечер смотреть, просто сидеть и смотреть до самого утра — лишь бы увидеть, как она просыпается, только-только рассвет забрезжит. Она легко вставала — проснулась и сразу с тобой говорит, полдня сонная не ходила. Норный раз она пробыла со мной всю ночь после того, как мисс Винни померла. Я лежу и смотрю, как день занимается, а она вздохнула полной грудью (а глаза все закрыты) и говорит громко так: «До чего ж мне хорошо было», — Грейнджер снова помолчал. — Вот и жду ее.

Роб сказал: — Ладно, жди! Ну а мой отец — что он против нее имел?

— То же, что и все. «Ей, мол, твои деньги нужны». Ну и что? Что такое деньги? Кто рыл окопы, чтобы их заработать, — я или кто другой? Так я и отдам их, кому захочу. Нет, деньги людей пугают. В тысяча девятьсот девятнадцатом, это когда цветные парни стали домой с войны возвращаться — в одной руке лопатка саперная, в другой деньги. Перепугали всех чуть не до смерти: все тогда решили, что мы скупим землю, понимаешь, и будем миром править. Кое-кто и правда приобрел клочок тощей, ни на что не годной земли, только… хочешь знать правду?

— Хочу!

— Хочешь знать, кто спас мир от черных парней?

— Конечно.

— Мистер Генри Форд.

— Каким образом?

— Автомобилем своим дешевым. Все негры до одного захотели купить себе такой, истратили на это все свои деньги и оставили землю за белыми, — заключил Грейнджер с улыбкой.

— И хорошо сделали, — сказал Роб, тоже улыбаясь. Но при всей усталости он знал, что не даст увести себя в сторону шутке, пусть даже таившей в себе зерно истины. — Но какое дело было до этого моему отцу? — сказал он. — Ведь к этому времени ты уже не жил у него.

— Он хотел, чтобы я чему-то поучился. На это истратил деньги, которые с войны принес. Мне было тогда уже двадцать семь, в школу я не ходил с тех пор, как уехал из дома, из Мэна — в девятьсот четвертом году, — и знал только то, чему он научил меня, когда я у него жил, да еще то, что вычитал из детских книжек, которые до сих пор читаю. Когда решили замиряться, он взял мой адрес у мисс Винни — пока я окопы рыл, он мне ни разу не написал, хотя, кроме него, мне писем не от кого было получить — все неграмотные были. А тут написал, спросил, жив ли я и если да, так чтоб я забирал свои деньги и ехал в Ричмонд поступать в школу, где он преподает, сказал, что мне еще не поздно и нужно поскорей знания приобретать, а то мисс Винни вот-вот умрет и что я буду делать один; сказал, что он мне опять поможет, сделает все, что в его силах. Он там учил негров, как свое имя подписывать, и читал им про всяких разных богов.

— И ты отказался?

Грейнджер кивнул: — Наотрез! Хотя сначала об отказе и не думал. В апреле я вернулся в Америку, сошел с парохода в Норфолке и оттуда поехал прямиком в Брэйси — узнать, умерла она или нет еще — я о мисс Винни говорю, ей уж тогда сто четыре года было. А она собирала хлопок! По крайней мере, говорила, что собирает, мозги-то у нее с перебоями работали. По двору ходить кур гонять, это она могла, ну, а насчет хлопка, так за последние десять лет она ни одного куста не обобрала. Меня она обобрала — это точно! Как липку! Купи ей то, купи ей это, согрей ее, накорми, приголубь. Конечно, мне понятно было, что все это от старости, что уж недолго ей осталось. И то я помнил, что ни от кого столько добра не видел, как от нее, но уморила она меня за эти несколько недель вконец (я ведь отвыкнуть от нее успел); так что я уж начал подумывать о предложении твоего папы. Но написать не написал. И тут как раз встретился с Грейси — в церкви, на весеннем собрании прихожан. Мисс Винни я даже не сказал, что иду, а то б она прицепилась ко мне и пришлось бы ее на себе волочь, а она уже совсем оглохла и все равно ничего не услышала бы; в общем, я дал ей полстакана джипа за ужином и уложил спать, а сам пошел, думаю, хоть на народ посмотрю. Но на главное-то я опоздал. Она прокричалась перед самым моим приходом, это я про Грейси говорю. Два дня просидела на скамье для кающихся грешников, ни крошки в рот за это время не взяла — все для того, чтоб приобщиться к вере. Понимаешь, ей уже семнадцать было, и она боялась опоздать — приобщаться-то лучше как можно раньше, тут ведь тоже привычка нужна. Ну вот, Грейси приобщилась поздно (а я и вовсе не приобщился); но все говорили, что криками она все наверстала. Когда я пришел, она уже сидела во дворе со своей теткой (родителей у нее не было), которая отпаивала ее родниковой водой. Я, понимаешь, не знал, что с ней было, поэтому подошел к ним и спрашиваю: «Откуда это ты?» В ту пору я бог весть что о себе воображал — единственный в мире негр, повидавший свет (а ее я знал с детства, все это время она жила в Брэйси), и спросил-то я только так, в шутку; а она посмотрела на меня эдак пристально и говорит: «Рядом с небом я была», — и я сказал: «Верю!» — такой вид у нее был, что не поверить нельзя: вся светилась, как свечка. Я ее всю жизнь знал и никогда не видел, чтобы она так сияла, — да и другие тоже не видели, — и вот тогда я и сказал (про себя, конечно) — это любовь с первого взгляда.

— И поверил в это? — спросил Роб.

— А как же! — сказал Грейнджер. — Никогда я этого прежде не испытывал — ни с первого, ни с пятнадцатого взгляда.

— Чего именно? — спросил Роб.

— Да что я хочу всегда быть с ней, чтоб всегда и всюду она была со мной.

— И ты ей это сказал тогда же?

— В том-то и дело, что нет! — ответил Грейнджер. — Первая моя ошибка. Надо было мне сказать ее тетке: «Сандра, я забираю Грейси у тебя» — и тут же увести ее к мисс Винни, и на следующее утро сказать мисс Винни: «Вот, пожалуйста! Я ее люблю, и никого другого мне не надо, так что прошу мне не перечить».

— А ты что сделал? — спросил Роб.

— Хотел, чтобы все по-хорошему, как меня учили. Понимаешь, никто мне прежде никогда особенно не был нужен — ну там побаловаться изредка, так баловство это не штука; вот я и думал, что если не можешь без кого-то жить, нужно действовать, как если бы тебе пообедать захотелось или денег занять нужно — улыбнись и попроси. Сперва вроде бы получалось — ее ведь до этого никогда не просили, только приказывали, а она исполняла.

— Что же она тебе говорила?

— Всякое. Мы ведь три года вместе прожили. Сначала больше так: «Ты веди, а я за тобой». А я только что из армии вернулся и уж что-что, а водить умел — прямиком в лес! Мы из лесу выходили только поесть да поспать. А ей это, пожалуй, даже нравилось — она была опытней моего. К блаженству не один путь есть, и все их она испробовала. Ну, и скоро у нас пошла другим музыка: «Иди ко мне, я тебя сладеньким угощу». Я видел, что она меняется, и не протестовал. Я, ты сам знаешь, послушный — с теми, кого люблю. А как их иначе отблагодаришь.