Огнедева - Елизавета Дворецкая

Но это все кощуны и басни, действительность же была такова, что после изгнания свеев и разрушения торговых путей на юг по Днепровскому пути больше не ходили, предпочитая Волжский. Как говорили торговые люди, в низовьях Днепра путь к богатым греческим землям преграждали опасные и неуправляемые кочевые племена. К тому же днепровские пороги в нижнем течении, в прежние времена проходимые, теперь из-за понижения уровня воды стали почти непреодолимы. На Волге Козарский каганат, взимая подати с подчиненных народов, поддерживал мир и безопасность торговых путей, а на Днепре не было силы, способной этим заняться. В прежние десятилетия большая торговля шла по Дону и его притокам, где жили какие-то саваряне — или северяне, — полусловенское-полуясское племя. Но о землях среднего Днепра, о полянах, деревлянах и уличах на Волхове не слышали уже давно и даже удивились, что эти племена еще существуют на свете и не отошли в область сказаний.

Событие и впрямь было незаурядно, если уж ради такого случая ильмерский старейшина Вышеслав соизволили прислать в Ладогу своего младшего брата Родослава. И Вышеслав, и Домагость оба вели свой род от дочерей прежнего словенского князя Гостивита и потому видели друг в друге соперников в борьбе за будущую, быть может, княжескую власть над приволховскими и приильмерскими землями. Друг к другу в гости они ездили не часто, и то разве для того, чтобы похвастаться своим богатством и могуществом. Однако нынешний случай был таков, что имел значение и для ильмерских, и для ладожских родов.

Как рассказал Родослав, поляне приехали на Ильмерь уже месяц назад и гостили там. Возглавлял их нарочитый муж[26] по имени Белотур, Гудимеров сын, приходившийся двоюродным братом по матери самому Полянскому князю Аскольду, сыну Дира. О себе посол полян поведал сам, и в первую очередь — трем богиням-покровительницам, когда пришел, наученный тем же Родославом, с положенными жертвами к белому камню.

Встречали его там все девять жриц. В середине три женщины — Милорада с сестрой и Сологой, справа три старухи — Вельямара, Вередиха и чудинка Вихрея, слева три девушки — Яромила, Оленица и Ельма, дочь Илини, старейшины живших в Ладоге чудинов. Женщины ради такого гостя снова надели рогатые уборы, девушки нарядились в вышитые рубашки, едва выстиранные после купальских буйств. И старания ладожанок не пропали даром: величественные фигуры перед идолами трех богинь — женщины в красном, девушки в белом, старухи в черном — произвели на полян и их воеводу довольно сильное впечатление. И лишь изредка, когда Белотур нет-нет да и косился в сторону Яромилы, в глазах его мелькало не только благоговение.

И то сказать, старший посол был зрелым, но еще не старым мужчиной: лет тридцати, крепкий, высокий, с крупными чертами простого продолговатого лица, с высоким лбом, с очень светлыми волосами и такими же бровями, с небольшой бородкой. Когда он улыбался, блестели крупные белые зубы, из коих одного, справа наверху, не хватало. Его белая кожа была из тех, что в начале каждого лета обгорает заново и краснеет, но сейчас краснота уже принимала бронзовый оттенок. На виске виднелись, полуприкрытые волосами, три косых шрама, уже давних, похожих на следы от звериных когтей. Высокий род и почетная должность не сделали его надменным: чувствовалось, что это человек простой, открытый, дружелюбный, всегда готовый и выпить, и погулять. Для посещения святилища он нарядился в ярко-зеленую верхницу, отделанную полосками желтого шелка, в синие порты и красные онучи, в ярко-красную, будто маков цвет, шапку. Кожаный пояс был усажен серебряными бляшками восточной работы, и во всех этих ярких одеждах его рослая, статная фигура выглядела внушительно и вызывала у женщин восхищение.

— Здоров будь, добрый молодец! — первой обратилась к нему Милорада. — Поведай матерям земли нашей, кто ты таков, какого роду-племени, куда и откуда путь держишь?

— Зовут меня Белотур, Гудимеров сын, а мать моя — Елинь Святославна, меньшая дочь Святослава Вячеславича, князя Полянского, — поклонившись, начал гость. — Старшая дочь его, Придислава Святославна, в мужья взяла варяжского князя Улеба, иначе — Ульва, Торирова сына, по прозвищу Зверь, иначе — Дира.[27] Пришел он, сказывали старики, из полуночных пределов, так что и у вас, может, слышали о нем.

— Помнят наши богини Ульва Дира. — На миг запнувшись, Милорада изменилась в лице и поглядела на Вельямару и Вередиху, будто спрашивая совета.

Обе бабки закивали.

— Помним, как не помнить, — подтвердила Вельямара. — Я еще молодухой была… почти сказать, когда Улеб Дир от нас на полуденную сторону ушел. Сам Лют Кровавый его на промысел снарядил, в греческие земли. Да не воротился, мы и думали, сгинул, туда ему и дороги за Ящеровы пороги…

— Он и впрямь отсюда, из Ладоги, путь держал, — подхватил Белотур. — Сам-то я еще мальцом был неразумным, а мать и вуйка-княгиня говорили, что ушел он за Греческое море с дружиной, многие земли там пограбил, много добычи взял и мало что не взял Царьграда, города превеликого и всякими богатствами обильного. Прикажите, матери, я вам песнь про него спою. А возвращаясь, узнал он от гостей торговых, что нет больше в Ладоге князя Люта. И остался в Киевом городе, взял в жены Придиславу Святославну и сел на стол отца ее. Детей им Макошь послала пятерых, и после князя Дира в Киеве княжит второй его сын, Святослав, иначе Аскольд. И я с моими мужами послан братом моим, князем Аскольдом, в полуночные страны — людей повидать, земли разведать, дороги разузнать.

— Чудные вести ты принес нам. — Милорада улыбнулась. — Мы добрым людям всегда рады. Будь гостем, Белотур Гудимович, и да пошлют тебе матери земли нашей исполнение всех добрых чаяний твоих.

Белотур по обычаю одарил всех жриц: каждой досталось по полосочке драгоценного греческого аксамита ярких сочных цветов, с вытканными причудливыми узорами. Подобные ткани были так редки и дороги, что ни у кого из жен старейшин не было целого платья из них, и только неширокие полосочки шли на отделку праздничных верхниц. Старшим жрицам — Милораде, Вельямаре, Яромиле — он в придачу вручил по золотой монете; женщины, никогда такого не видевшие, в удивлении вертели их перед глазами, рассматривали непривычные рисунки, так не схожие с печатями восточных дирхемов. Белотур мог не сомневаться, что угодил ладожским богиням. А это было особенно важно, учитывая еще одну его цель, о которой он пока не спешил объявлять.

Гостиные дворы снова заполнились народом. У Домагостя поместился сам Белотур с ближней дружиной, а Родослав пристроился у деда Путени. Ладога, еще не опомнившаяся после событий весны, опять забурлила, и люди, едва принявшиеся за обычные дела, потянулись поглядеть на приезжих.