Возлюби ближнего своего - Эрих Ремарк

— Пойдемте выпьем по чашечке кофе, — предложил Классман, когда они вышли на улицу.

Они зашли в маленькое бистро и уселись за тростниковый столик. Выпив чашку черного горького кофе, Керн почувствовал облегчение.

— Ну, а последняя категория людей? — спросил он.

— Последняя категория — это люди, вынужденные голодать и ютиться в одиночестве в разных трущобах, — ответил Классман. — Тюрьмы. По ночам — станции подземки. Новостройки. Своды мостов Сены.

Керн взглянул на беспрерывный людской поток, протекавший мимо столиков бистро. Прошла девушка, неся на руке большую картонку для шляп. Она улыбнулась Керну. Потом обернулась и бросила на него еще один быстрый взгляд.

— Сколько вам лет? — спросил Классман.

— Двадцать один. Скоро исполнится двадцать два.

— Я так и предполагал. — Классман размешал ложечкой свой кофе. — Моему сыну столько же.

— Он тоже здесь?

— Нет, — ответил Классман. — Он — в Германии.

Керн поднял глаза.

— Насколько я понимаю, это плохо?

— Только не для него.

— Ну, тем лучше.

— Для него было бы хуже, если бы он оказался здесь, — добавил Классман.

— Вот даже как? — Керн с удивлением посмотрел на Классмана.

— Да… Я бы его так избил… В общем, изувечил бы на всю жизнь.

— Что, что?

— Он донес на меня в полицию. Из-за него я и должен был убраться.

— Черт возьми! — вырвалось у Керна.

— Я католик, верующий католик. А сын уже несколько лет был членом одной из этих молодежных партийных организаций. Там их называют «старыми бойцами». Вы, конечно, понимаете, что я не разделял его взглядов, довольно часто спорил с ним. А юноша становился все более дерзким. Однажды он сказал мне приблизительно то же, что говорит унтер-офицер призывнику: чтобы я заткнулся, иначе будет плохо. Посмел мне угрожать, понимаете? Я залепил ему пощечину. Он убежал в бешенстве, заявил на меня в государственную полицию и дал им запротоколировать все мои слова — слово в слово, которыми я ругал их партию. К счастью, у меня там оказался знакомый, который тотчас же предупредил меня по телефону. Я должен был убраться как можно скорее. Уже через час приехала полиция, чтобы забрать меня, и во главе их — мой сын.

— Да, дело нешуточное! — заметил Керн.

Классман кивнул.

— Ему тоже придется не сладко, если я когда-нибудь с ним встречусь.

— Может быть, потом у него тоже когда-нибудь будет сын, который его также выдаст. И может, тогда уже коммунистам.

Классман смущенно взглянул на Керна.

— Вы думаете, это все продлится так долго?

— Не знаю. Но мне уже трудно представить, что я когда-нибудь смогу вернуться назад.

Штайнер приколол значок национал-социалистской партии к отвороту своей куртки.

— Великолепно, Беер! — сказал он. — Откуда он у вас?

Доктор Беер ухмыльнулся.

— От одного пациента, попавшего в автомобильную катастрофу неподалеку от Мюртена. Я накладывал ему на руку шину. Вначале он вел себя осторожно и рассказывал, что в Германии все обстоит блестяще. Потом мы распили по рюмочке коньяка, и пострадавший начал проклинать все их порядки, а на память подарил мне свой партийный значок. К сожалению, он должен был вернуться обратно в Германию.

— Да благослови, господь, этого человека! — Штайнер взял со стола синюю папку для бумаг и открыл ее. В ней лежал лист со свастикой и несколько пропагандистских листков. — Думаю, этого будет достаточно. Наверняка попадется на удочку, увидев все это.

Эти пропагандистские листки Штайнер тоже взял у Беера, который получил их несколько лет назад от партийной организации Штутгарта и до сих пор удивлялся этому. Отобрав несколько экземпляров, Штайнер отправился к Аммерсу. Беер уже рассказал ему о том, что приключилось с Керном.

— Когда вы уезжаете? — спросил Беер.

— В одиннадцать. До этого времени я еще зайду к вам, чтобы вернуть значок.

— Хорошо. Я буду ждать вас с бутылкой фенданта.

Штайнер ушел. Вскоре он уже звонил в дом Аммерсов. Открыла горничная.

— Я хочу говорить с господином Аммерсом, — отрывисто сказал Штайнер. — Меня зовут Губер.

Горничная исчезла, но вскоре появилась снова.

— По какому делу?

— «Ага, — подумал Штайнер. — Это уже заслуга Керна». Он знал, что Керна об этом не спрашивали.

— По партийному! — бросил он коротко.

На этот раз появился сам Аммерс. Он с любопытством уставился на Штайнера. Тот небрежно поднял руку в знак приветствия.

— Геноссе Аммерс?

— Да.

Штайнер отвернул лацкан куртки и показал ему значок.

— Губер, — представился он. — Явился по поручению организации, функционирующей за границей. Должен выяснить у вас некоторые вещи.

Аммерс стоял подобострастно, почти по стойке «смирно».

— Пожалуйста, входите, господин… господин…

— Губер. Просто Губер. Как вы знаете, вражьи уши — повсюду.

— Знаю. И для меня это большая честь, господин Губер.

Штайнер все рассчитал верно. У Аммерса не возникло ни малейшего подозрения. Слишком уж глубоко сидел в нем страх перед гестапо.

Но даже если бы у него и возникли какие-либо подозрения, в Швейцарии он все равно не смог бы ничего предпринять против Штайнера. У того был австрийский паспорт на имя Губера. А связан он с гестапо или нет, этого никто не мог установить. Даже германское посольство.

Аммерс провел Штайнера в гостиную.

— Садитесь, Аммерс! — пригласил Штайнер, сам садясь в кресло Аммерса.

Он порылся в своей папке.

— Вы знаете, геноссе Аммерс, что главным принципом нашей работы за границей является одно — незаметность?

Аммерс кивнул.

— Мы ожидали этого и от вас. Бесшумной работы. А теперь до нас дошли слухи, что вы привлекли к своей особе ненужное внимание в случае с одним молодым эмигрантом!

Аммерс вскочил со стула.

— Это — самый настоящий преступник! Он довел меня до болезни. После него я совсем разболелся и сделался всеобщим посмешищем… Этот оборванец…

— Посмешищем? — резко перебил его Штайнер. — Всеобщим посмешищем? Геноссе Аммерс!

— Не всеобщим, не всеобщим! — Аммерс понял, что допустил ошибку и от волнения совсем запутался. — Посмешищем только в моих собственных глазах. И я думаю…

Штайнер словно буравил его взглядом.

— Аммерс, — сказал он медленно, — настоящий член партии никогда не кажется смешным даже самому себе! Что с вами, Аммерс? Неужели демократические крысы уже затронули ваши убеждения? Посмешище! — такого слова для нас вообще не существует! Пусть другие будут посмешищами в какой угодно степени, но только не мы! Вам это ясно?

— Да, конечно, конечно! — Аммерс провел рукой по лбу. Он уже видел себя наполовину в концентрационном лагере, посаженным, чтобы освежить свои убеждения. — Ведь это — только несчастная случайность. В остальных случаях я был тверд, как сталь. Моя верность партии непоколебима…

Штайнер дал ему выговориться. Потом остановил:

— Хорошо, геноссе! Думаю, что этого больше не повторится. И не обращайте внимания на эмигрантов, понятно? Мы рады, что избавились от этих людей.

Аммерс усердно закивал. Потом он встал и достал из буфета хрустальный графин и две серебряные с внутренней позолотой рюмки на высоких ножках, специально предназначенные для ликера. Штайнер с брезгливой гримасой на лице наблюдал за всеми этим приготовлениями.

— Что это? — наконец спросил он.

— Коньяк… Я думал, что вы хотите немного освежиться.

— Коньяк такими рюмками пьют только члены общества трезвенников, Аммерс, — сказал Штайнер немного веселее. — Или когда коньяк очень плохой. Дайте мне обычную, не слишком маленькую рюмку.

— С превеликим удовольствием! — Аммерс обрадовался. Лед, по всей вероятности, был сломлен.

Штайнер выпил. Коньяк оказался приличным. Но это нельзя было ставить Аммерсу в заслугу — плохого коньяка в Швейцарии просто-напросто не изготовляли.

Штайнер вынул из кожаного портфеля, взятого у Беера, синюю папку.

— Попутно еще один вопрос, геноссе. Но только строго между нами. Вы знаете, что наша пропагандистская работа пока еще испытывает большие материальные трудности?

— Да, — усердно подтвердил Аммерс. — Я всегда так считал.

— Хорошо. — Штайнер снисходительно махнул рукой. — Такое положение не должно продолжаться. Мы должны создать тайный фонд. — Он заглянул в свои листки. — У нас уже есть значительные вклады. Но мы не брезгуем и небольшими суммами… Этот чудесный домик — ваша собственность, не так ли?

— Да. Впрочем, на нем уже две ипотеки. Значит, практически он принадлежит банку, — довольно поспешно ответил Аммерс.

— Ипотеки существуют только для того, чтобы платить меньше налогов. И член партии, имеющий собственный дом, — это не какой-нибудь бездельник, у которого для партии нет какой-то суммы денег. Итак, какую сумму мне проставить против вашего имени?