Река Джима - Майкл Флинн

— Так нечестно, — говорит он безымянному и невидимому противнику.

Он тянет руку к другой фигуре — и…

…И это не совсем подходящее слово. Слово из трех букв «_______», как чертополохов небоскреб». Педант чешет голову и своими ломкими ногтями расцарапывает кожу до крови. На столе стоит голокуб, каждая сторона которого длиной с руку. Педант сидит в светлом патио, выходящем на декоративный сад с зелеными кустарниками и белыми бетонными скамейками.

«Горячие Сады старого валентнианского дворца, — мгновенно узнает он пейзаж, — до того как его разграбили „Бедные Пете“». Красивое место, чудесный вид. К жизни валентнианского тирана можно привыкнуть, если не задумываться о том, как она коротка.

_______, как чертополохов небоскреб. Педанту кажется, что он должен знать это слово. Но в слове «хлипкий» больше трех букв. Он вспоминает, что старый диалект жунгво еще встречается в чертополоховой версии галактического и в нем используются особые символы. Нгап нгап гунг? Три символа, а среднее нгап сойдет за четыре последние буквы в Гиннунга-пе на Мире Фрисинга: 230 вниз. Где жар встречается со льдом.

«О, до него умно!»

Но когда он сверяется со списком, то обнаруживает, что все подсказки написаны тантамижским шрифтом. Он вздыхает, поскольку даже в лучшие свои дни язык насчитывал двести сорок шесть букв. И ему непонятно, как прочитать некоторые из них, например . Говоря по правде,  сами по себе не буквы, а лишь модификаторы .  — один знак или три?

«Так нечестно», — жалуется он. Но он уже слышит, как банда «Бедных Пете» идет ко дворцу, и задается вопросом, может ли смерть от рук воображаемой банды в воображаемом дворце оказаться достаточно реальной для воображаемой личности.

Он умоляюще тянется к невидимой сущности, или сущностям — и…

…И она с воздетыми руками стоит рядом с горящим костром, улыбаясь сравнению, что собравшиеся плакальщики — фигуры из шаХмат. Сегодня ее слова могут направить их к спасению или враги сокрушат всех. Плакальщики, не доверяющие друг другу, временно объединены вокруг украшенного венками тела, лежащего в традиционной повозке возле огня. Она знает, что по крайней мере один из них — предатель. Сложность на сложности, один неверный ход — и все рассыплется в хаос, словно горка соломинок.

У старика в повозке изможденный вид: бугрящиеся нити шрамов разделяют пучки седых волос.

Плакальщики закончили взрывать фейерверки и играть на трубах и теперь молча ждут ее слов. Она протягивает руки, словно чтобы обнять их.

«Возвышенные и святые цели, — говорит она, — воплощаются в жизнь людьми, которые сами возвышенны и святы. И в нем гордость и сила уживались со скромностью и простотой. Он был верен Терре, всему, что было древнего и прекрасного на ней. Здесь — место мира, священное для жертвы, где людям надлежит вести себя скромно. Мы должны говорить о мире и добре. Но я считаю добром ненавидеть зло, ненавидеть неправду, ненавидеть гонения и желать низвергнуть их. Названные сильны и бдительны, но жизнь произрастает из смерти: из могил патриотов возрождаются живые нации. Названные хорошо потрудились — как втайне, так и в открытую. Они считают, будто купили половину из нас и запугали остальных. Они думают, что учли все, думают, что защитились от всего; но глупцы, глупцы, глупцы! — они оставили нам мертвого патриота, и покуда на Терре остаются те могилы, Терра несвободна и никогда не познает мира».

Она ждет ответа, но оглядывается и понимает, что площадь опустела. Сильный ветер треплет ее короткие волосы, щекочет лысые, изборожденные шрамами проплешины. Все красноречие ушло впустую.

«Так нечестно», — говорит она.

Никто не отвечает. Потом тело в повозке произносит, не шевеля губами:

— Я слышал.

Шелковистый Голос отворачивается от мертвеца, бежит — и…

…И он бежит, громко топая, дыхание входит в ритм, в котором он сможет так мчаться целые мили. Прямо перед ним плетень — и, подобравшись, — прыжок! Он приземляется по другую сторону. Он слышит стук плетня и смеется про себя. Иной бегун рассыпался бы, будто горка соломинок. Перед ним вырисовывается дренажная труба, и, огибая ее, он мимоходом замечает, что это пропасть, такая глубокая — дна не видно.

Он пробегает мимо утеса, и со склона сыплются камни. Он уклоняется от них, словно танцует с камнями. К нему присоединяется пес — коричнево-черный сайшин — и не отстает, перескакивая вместе с ним кустарники, обходя неожиданные препятствия. На них выскакивает чудовищный буйвол, но пес с лаем и рычанием отгоняет зверя. Против него выходит черный воин, и Силач вступает в бой, а пес кусает врага за пятки.

Далеко впереди он замечает бегущую принцессу и хочет догнать ее, но путь вдруг преграждает стена. С нее падают веревки, чтобы помочь ему взобраться. Но псы не умеют карабкаться, поэтому Силач наклоняется, чтобы взять сайшина на руки.

Пес превращается в волка и пытается укусить его. Силач вовремя отстраняется, и зубы щелкают в воздухе.

«Вряд ли это честно!» — думает он и поворачивает к лесу, но, когда оглядывается, волк бежит за принцессой — и…

…И он укрывается в беседке посреди чащи. Кругом шорох крадущихся ног, остальные тоже ищут убежища. Вдалеке кто-то кричит: «Кто не спрятался, я не виноват!» Внутренний Ребенок обхватывает себя руками. Он в камуфляжном гриме и маскировочной одежде и знает, что здесь его не найдут.

Он выжидает и прислушивается к погоне. Время от времени доносятся вскрики, когда находят других. Внутренний Ребенок не шевелится. Движение означает смерть. Оно привлекает внимание. Но когда они приближаются к его укрытию, крики обнаруженных игроков становятся больше похожими на вопли ужаса, затем резко обрываются. Шаги становятся тяжелее. Деревья гнутся, пропуская… нечто.

«Так не честно!» — думает он, не осмеливаясь говорить.

Грохочущий голос звучит из леса:

— Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать.

Тяжелые шаги приближаются. Внутренний Ребенок ждет.

«Оно» идет…

Они вспоминают отрывок из древнего произведения. «Все рушится, основа расшаталась». И «И что за чудище, дождавшись часа, / Ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме»[7].

Донован выглядывает из-за парапета разрушенного здания, крепко стискивая красящую винтовку. По пластали бьют пули, и он ныряет обратно. Штурм захлебнулся. Флаг Протектора все еще реет над Коронационным залом. Болт-танки стоят на каждом перекрестке. Редут окружен, как пить дать.

Он перекатывается на другую позицию, подсчитывает, где должен стоять ближайший танк, вскакивает, стреляет в него из красящей винтовки и прыгает назад прежде, чем вибропушки успевают прицелиться. Он ждет, но ничего не происходит.

— Должно быть, протекторы приземлили спутник, — говорит он. — Наши суббоеприпасы не наводятся на краску!

Он озирается. На парапете не осталось никого, кроме мертвецов. Дрожь ощущается даже через изоляцию. Болт-танк выстрелил. Пройдет пара минут, пока он перезарядится. Вот только их четыре, на каждом перекрестке, и они будут вести огонь по очереди. Канцелярия в другом конце площади — позиция О’Фаррелла — внезапно загорается, стены складываются внутрь, и здание обрушивается. Сколько он еще сможет удерживать Министерство образования?

Юная девушка касается его плеча, и он удивленно моргает. Она молода, почти девочка, без брони, без изоляции и стоит босиком на битом стекле и кирпичах, которые усеивают крышу. На ней дорический хитон, и она кажется слишком хрупкой, чтобы выжить в этом мире, не говоря уже об аде, в который он превратился.

«Но где этот мир? — удивляется Донован. — Что это за город? На карнизах зданий львиные головы с разверзнутыми пастями, но что они означают — эмблему власти, прихоть архитектора или ничего особенного?» На площади он замечает статую Тритона, сжимающего трезубец.

— Отсюда есть выход, — говорит девушка мелодичным голосом.

Донован вспоминает, что внизу есть старая неиспользуемая система подземных паровых туннелей, соединяющая здания Старого квартала города. После перехода на микроволновую лучевую энергию во время Долгого Восстановления входы заложили кирпичом, но сами туннели остались. Пули снова бьют по парапету, он откатывается от края и, укрываясь за зубцами, добирается до центра крыши. Остальные бойцы его ячейки лежат одурелые и ослабевшие, кроме тех двоих, которые уже не поднимутся. Некоторые следят за ним глазами, но даже это требует от них слишком много усилий. На него взирает поражение.

— Отсюда есть выход, — говорит он.

Но этого мало. Девушка в хитоне встает на цыпочки и шепчет ему на ухо: