Форсайты - Зулейка Доусон

Холли кое-что знала и почувствовала, что нужно поддержать огонек нежной памяти.

– Каким он был, Джун? Я ведь не знаю.

– Фил? Он был… он был замечательным! – Она встала на цыпочки, словно стараясь увидеть проходящего мимо героя. – Он пренебрегал условностями, людским мнением – и жил только ради искусства!

Тут Джун переписала историю заново. Было время, когда Босини любил – так глубоко и сильно, что готов был отказаться от всего: от своего искусства, карьеры и от Джун.

– Он создал здесь монумент, – сказала она, оборачиваясь к дому.

– Искусству и Красоте.

– Да! Фил преклонялся перед ними.

Это подтверждение, казалось, воскресило прошлые события слишком четко, и ее исправленная версия утратила убедительность. Яростная гримаса превратилась в судорогу, а затем исчезла.

– Дедушка любил Робин-Хилл, и папа тоже. Я иногда думаю… Не умри папа так внезапно, дом и сейчас бы принадлежал семье.

– Да, – откликнулась Джун. – Просто позор…

Холли приняла это за подтверждение собственных чувств, но Джун стремительно продолжала:

– И так бессмысленно! Тут следовало жить Джону и Флер!

Брови Холли невольно приподнялись. Она считала само собой разумеющимся, что об этом несостоявшемся браке жалеть никак не следовало.

– Ты же не думаешь, что Джон мог быть счастлив с Флер?

– А был ли он по-настоящему счастлив без нее?

Гримаса вернулась, и Джун обвела яростным взглядом четыре обвитых плющом угла дома перед собой.

– В любом случае, – продолжала она настойчиво, – ему не следовало мешать. Им обоим следовало бы предоставить шанс!

Холли не знала, что ответить. Ей дали шанс, и всем своим счастьем она была обязана этому – как сама Флер не постеснялась указать ей, когда они виделись в последний раз. И Джун тоже было отказано в ее шансе – это сквозило в ее словах. Но ведь действующие лица драмы не исчерпывались двумя юными влюбленными, и Холли вступилась за других.

– Я знаю, папа был против, Джун. И Ирэн…

– Ирэн следовало смириться! – вскричала Джун и топнула ногой. В ее голосе отозвалось что-то прощенное, но не забытое. Холли знала, что любые ее слова могут оказаться опасными.

В тишине закуковала кукушка, словно игла застряла в бороздке пластинки.

– Эта птица повторяется, – нетерпеливо сказала Джун. – Едем?

Возвращаясь, они увидели фургон, припаркованный на обочине у ворот. Когда Холли поравнялась с ним, молодой рабочий, видимо, решив, что она хозяйка дома, прикоснулся к кепке и вылез из кабины. Он начал прибивать шест к столбу ворот.

Холли и Джун обе посмотрели влево, прежде чем выехать на шоссе, и обе увидели доску с надписью на шесте.

Броскими черными буквами под фамилией известного лондонского агента по продаже недвижимости была выведена неуклюжая, но точная по смыслу фраза:

...

«Солидный семейный дом

Продается».

Глава 4

Новый Великий Старец

Забрезжил конец того, что называли «странной войной», и Флер, чья натура не терпела никакого принуждения, словно вырвалась на свободу. Как разразившийся перед грозой дождь (хотя грозы она ненавидела) освежает воздух, так рассеялись гнетущее ожидание и неуверенность, а с ними исчезло и жуткое ощущение, что она зажата в тисках, – ощущение, особенно для нее невыносимое. Примерно полгода назад Флер казалось, что она пристрелит следующего, кто посмеет сказать ей «к Рождеству все кончится». Она хотела, чтобы началось по-настоящему, – пусть надолго, пусть потребовав отчаянных усилий, и хотела быть в самом центре, когда начнется. Только это, только полная отдача «делу войны», могли полностью ее удовлетворить.

Однако к Рождеству «это» не только не кончилось, но, собственно, и не началось. Как обычно, сезон они провели в Липпингхолле с матерью Майкла и с его сестрами Флорой и Селией, которые вернулись со своими семьями с дальних аванпостов Британской империи в Индии и Китае. В течение двух недель Флер вынуждена была плескаться в море оптимизма и благодушия, волей-неволей делая вид, будто разделяет их. Лишенная возможности пристрелить очередного «следующего», хотя частенько соблазн был велик, она одолжила ружье и ходила с Майклом стрелять в рощицах.

В новом году и на протяжении жуткой снежной зимы, а затем весной она начала загодя кампанию (ограничившуюся лишь мелкими стычками и, как выяснилось, безнадежную), пытаясь убедить свою мать уехать из Франции. Аннет и слушать ничего не желала. Франция сильна, французы еще сильнее, а их военная авиация непобедима – она останется. Хотела же она вернуться на родину, когда началась мировая война, но Сомс воспрепятствовал и оставил ей только возможность вязать теплые носки для солдат. Но теперь она дома и останется a l’outrance [60] .

Поэтому телефонные переговоры Флер с матерью были источником глубокого раздражения – не в ее характере было заботиться о людях, которые сами о себе не заботились. Раздражение это усугублялось скверной и все ухудшавшейся телефонной связью с Парижем.

Последний из этих разговоров – утром в тот же майский понедельник – был не легче предыдущих.

– Но что, если Франция не устоит? Майкл полагает…

Резкий звук в трубке заставил Флер умолкнуть. Она подумала было, что это очередная помеха, но тут же сообразила, что это был негодующий возглас ее матери.

– Майкл… ан-гли-ча-нин! Все англичане сомневаются во французах. И знаешь почему, cherie [61] ? Потому что в душе восхищаются немцами!

Правда, Аннет последнего существительного не употребила, а сказала «восхищаются бошами», добавила едкий эпитет и вложила в свой тон века застарелой вражды.

– Мы-то всегда знали, что они такое, – добавила она.

– Не спорю. Но какой смысл рисковать жизнью из-за древней истории?

– Ты так думаешь? – промурлыкала ее мать. – Флер, ты меня удивляешь!

– Я просто взываю к твоему здравому смыслу.

– Ч-ш! Какой смысл мне ехать в Англию? Твой отец помешал мне вернуться в прошлый раз, когда опасности не было никакой. Как всегда, он боялся за свою собственность! – Столько презренья в последнем слове!

– Но если на этот раз Франции угрожает опасность?

– Тем более я не хочу отсиживаться в Англии, cela va sans dire [62] .

– Но пойми же, я очень тревожусь.

– Никаких причин нет. Вот и твой отец всегда забегал вперед. И это совсем не шло ему на пользу.

В трубке опять послышался неясный звук, потом Аннет продолжала уже мягче:

– Ничего же не случилось. Вот когда случится, тогда и будем тревожиться. Будь практичной, cherie. Вспомни, ты же наполовину француженка!

Настроение, вызванное этим разговором, отнюдь не улучшилось от мыслей о предстоящем деловом завтраке. И, выходя из своих сверкающих дверей на Саут-сквер, Флер была отнюдь не в добром расположении духа, хотя ей предстояло принять участие в благотворительном начинании.

Майское утро – солнечное, свежее, удивительно бодрящее – встретило ее так приветливо, что у нее посветлело на душе. Деревья и кусты в садах стояли зеленые, но сквозь решетки между стеблями вьющихся роз проглядывали газоны и клумбы, превращенные в овощные грядки. Она подумала, что надо распорядиться, чтобы кухарка посадила огненную фасоль, поскольку обыкновенная была запрещена. А на солнце, пожалуй, два ряда малины. К счастью, деревья стоят нетронутые – высокие милые платаны с пятнистыми стволами и листьями, как растопыренные пальцы. В это утро в их тени нескончаемым веселым лондонским рефреном ее приветствовали воробьи и скворцы. Против обыкновения их хор не только не подействовал ей на нервы, но даже доставил удовольствие.

Флер постояла на пороге и вдруг простила материнское упрямство – почти. Такая погода подрывала веру в войну, которая пока даже в худшие моменты оставалась еле заметной. Но, как и весна, такая иллюзия не могла продлиться долго. Какая счастливица ее мать! Так ясно видеть свой путь! Франция для французов, французы для Франции – et a bas les autres [63] ! Уютное самоподдерживающееся равновесие… которого ее дочь не унаследовала.

Флер повернула к Пиккадилли. Поля шляпы приятно затеняли ее лицо, а лучи поднимающегося к зениту солнца ласково грели ноги в «паутинках». Она отдалась этим ощущениям, глядя на движущиеся потоки людей и машин. Среди прохожих мелькали молодые люди в военной форме, но с тех пор как экспедиционный корпус отбыл во Францию, их стало заметно меньше. Прохожие шли с противогазными сумками, хотя далеко не все. Флер, памятуя о том, что ее муж – общественная фигура, всегда захватывала противогаз в сумке из телячьей кожи, которую специально заказала. Частных машин на улицах стало меньше, зато число такси заметно увеличилось. Некоторые были реквизированы для пожарной службы – на крышах были закреплены лестницы, и они буксировали прицепы с насосами. Витрины выглядели чуть менее пышно, но в этом районе тактичные изменения в них внесли просто приличия ради. Рационирование пока в основном касалось других людей – хотя шиллинг десять пенсов за галлон бензина был потрясением для всех. Наиболее бросались в глаза меры, принятые против воздушных налетов, – косые кресты на всех окнах и обилие мешков с песком. Флер относилась к ним скептически. Неужели клейкая лента действительно помешает стеклу брызнуть во все стороны, когда в него ударит воздушная волна? И уж конечно, мешок с песком убьет не хуже кирпича. Она откинула голову и увидела в отдалении еще одно новшество. На горизонте, точно спутанные овцы, висели аэростаты воздушного заграждения, свидетельствуя, что опасность в первую очередь угрожает с неба. Флер пожала плечами, чтобы не вздрогнуть, и пошла дальше.