Мистер Вечный Канун. Уэлихолн - Владимир Торин

ногой и швырнуть его с крыльца… А после и вовсе затравить его как следует, пока он не выдержит и не сделает что-нибудь забавное. К примеру, повесится на чердаке, как тот неудачник Нил Кинни. Что ж, болван Бэрри будет не первым, кого он доведет до петли. Хм… только бы выпросить потом у констеблей полюбоваться, как он раскачивается на сквозняке и какой высоты его табуретка. Но для этого нужно придумать что-то еще… Еще как-нибудь унизить этого дурачка. О чем он там еще не осведомлен? О своей лысине? Нет, было, а повторяться скучно и неинтересно. О чем же? Об оттопыренных ушах? Нет, с этого началось их знакомство. Тогда о чем же? О том, что он тряпка и не вылезает из-под юбки у женушки? И это было… Хм…

Застыв у двери, долговязый почтальон почесал топорщащуюся реденькую бородку. Ага, кажется, придумал!

Игнорируя дверной молоток, он принялся стучать в дверь свернутой в трубочку газетой…

…Дверь открылась.

— Томкинс? — едва слышно протянул мистер Бэрри.

Увидев пришедшего, он вдруг почувствовал, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой, — так бывает во сне, когда ты пытаешься убежать от кого-то, но просто не в силах это сделать. И тебе остается лишь отчаяние от ощущения собственной беспомощности.

Мистер Бэрри глядел на Томкинса и внутренне сжимался, с холодным ужасом ожидая начала разговора. Он совершенно забыл, что он взрослый, что у него есть жена и двое детей. Что этот сопляк лет на десять его младше. Он даже не задумался над тем, чтобы дать хотя бы какой-нибудь отпор. Да и о каком отпоре может идти речь? Он ведь маленький и слабый, а Томкинс вон какой высокий, вон какие у него длинные руки!

— Ну привет! — радостно воскликнул почтальон, счищая грязь с подошв ботинок о порог мистера Бэрри. При этом он отряхивал штаны газетой. — Давно не виделись.

— Здравствуйте, — выдавил Уолтер Бэрри. — Что вам нужно?

— Работенка, знаешь ли. А ты, как я погляжу, дома околачиваешься…

— Нет, все не так, — почему-то начал оправдываться мистер Бэрри. — Я в отпуске. Меня отпустили. Праздники.

— А что, ничтожества тоже отмечают праздники? — прищурившись, спросил почтальон Томкинс. — Не знал. Я думал, вы запираетесь в комнате и с тоской глядите в окно на то, как другие веселятся. В кого переоденешься на Хэллоуин, Бэрри? В пустое место?

Судя по всему, грязи на штанах почтальона больше не осталось, поскольку он оторвал от газеты изрядный кусок страницы и начал полировать ею башмаки.

— Это моя вечерняя газета? — едва слышно спросил мистер Бэрри.

— А ты угадай, Бэрри!

— Как вы смеете? — только и выдавил Уолтер, отчаянно надеясь, что это не будет воспринято как оскорбление или вызов и что его сейчас не начнут бить.

— Не хочешь заполучить свою газету?

— Хочу. Если можно…

— А ты дотянись! — расхохотался Томкинс и начал размахивать газетой высоко над головой мистера Бэрри.

Наблюдая за тем, как низенький хозяин дома пытается дотянуться, поднимаясь на носочки и подпрыгивая, почтальон рассмеялся.

— Ну и собачонка. Вы поглядите только! — издевался Томкинс. — И как такая почтенная женщина может иметь в родственниках такого олуха, спрашиваю я себя. Мадам Дикки, представляешь, даже угостила меня чаем с имбирным печеньем. О, за чаем она много чего рассказала о своем никчемном зятьке.

— Отдайте газету, — попросил мистер Бэрри, тяжело дыша: он совершенно выдохся.

Уолтера волновало сейчас лишь одно. Он боялся. Боялся, что жена увидит его таким. Жалким и униженным. Только бы она не появилась вдруг в коридоре, только бы не застала его расписывающимся в собственном ничтожестве.

— К слову, а где сейчас твой умственно отсталый сынок? — Томкинс усмехнулся, надул щеки и выпучил глаза, имитируя сына мистера Бэрри. — Не ждет от папочки сказочку на ночь, когда папочка скачет здесь, как собачонка? Наверное, он сейчас пускает слюни где-то там, наверху, и мямлит какую-то тарабарщину, как и все отсталые…

От этих слов Уолтер Бэрри пошатнулся, опустил руки и прекратил свои нелепые попытки выхватить газету из длинных пальцев почтальона-мучителя. У него перехватило дыхание. Томкинс посмел оскорбить его сына! Мистер Бэрри всегда остро переживал, когда кто-то дурно отзывался о его сыне, — в сравнении с этим его собственные неприятности казались ему сущим пустяком.

Доджи вовсе не был отсталым — у него были трудности с общением, и только! Он не мог ни с кем подружиться, потому что не мог за себя постоять! Прямо как его отец! И он не слишком резво соображал в критических ситуациях, а детство — это все знают — одна затянувшаяся критическая ситуация. А еще он был плотным мальчиком, что тоже нередко вызывало насмешки окружающих. Из-за скомканной речи или ответов невпопад, страха перед неловкостью и оттого еще большей неловкости, из-за роста и фигуры другие дети обзывали его громилой и не хотели с ним водиться. Притом что он был очень начитанным и интересовался буквально всем вокруг! Ему просто не давали шанса… Он не был умственно отсталым. Нет, не был!

Мистер Бэрри похолодел от гнева и ненависти. Ему стало дурно, и он почувствовал, что вот-вот рухнет в обморок на пороге собственного дома, прямо на глазах у этого негодяя. Сердце заколотилось как безумное, перед глазами все потемнело. В ушах застучала кровь… Голова закружилась, и, чтобы не упасть, мистер Бэрри схватился рукой за дверной косяк.

Момент, после которого наступает будто бы некий надлом, так называемая точка кипения, бывает только у спокойных людей, тех, кто обычно старается избегать неудобных ситуаций или ссор, у людей, которые стараются сгладить все острые углы и не позволяют себе дать волю истинным чувствам. Бешеные холерики кипят почти всегда, но в случае обычно хладнокровного, рассудительного человека, когда вы усиливаете огонь и плотно закрываете кастрюльку крышкой — ждите громкого взрыва.

Оскорбление сына и стало для мистера Бэрри той самой точкой кипения…

С ужасом осознав, что у него все-таки начался нервный срыв, мистер Уолтер Бэрри закричал и сорвал с себя очки. Отшвырнув их в сторону и не обратив внимания на звук разбившегося стекла, он шагнул вперед.

— И что ты сделаешь, Бэрри? — осклабился Томкинс.

Мистер Бэрри не отвечал. Он