Марли и мы - Джон Грогэн

ГЛАВА 22

В стране карандашей

Наш новый дом стоял на отшибе, а земельные владения тянулись почти на гектар по склону холма. Возможно, это даже была маленькая гора – местные жители спорили об этом. Мы стали собственниками лужайки, где можно было собирать лесную малину, участка леса, где я к своему удовольствию мог колоть дрова, и маленького ручья, полноводного весной, где дети и Марли могли перемазаться с головы до ног. У нас появился камин и неограниченные возможности возиться в саду, а осенью, когда опадали листья, из кухонного окна открывался вид на церквушку с белой колокольней, венчавшую соседний холм.

Впридачу к новому дому мы получили соседа, который словно только вышел с кинопроб. Это был рыжебородый медвежьего вида мужик, обитавший в каменном доме на ферме 1790-х годов постройки. По воскресеньям он обычно садился на заднее крыльцо и развлекался, стреляя из винтовки в лес, – к ужасу Марли. В первый же день, как мы обосновались в новом доме, сосед пришел к нам с бутылкой домашнего вишневого вина и корзиной самой крупной черной смородины, какую я когда-либо видел. Он представился Землекопом. На этом основании мы сделали вывод, что он зарабатывает на жизнь копая землю. Если потребуется выкопать яму или вспахать землю, проинструктировал он нас, стоит только свистнуть, и он тут как тут, вместе с любым из своих тракторов.

– А если собьете оленя своим мини-вэном, тоже зовите, – добавил Землекоп, подмигнув. – Мы забьем его и поделим мясо раньше, чем пронюхают полицейские. – Несомненно, мы уже были не в Боке.

Только одну вещь мы упустили из виду, затевая новую жизнь на лоне природы. Через несколько минут после того как мы заехали на подъездную дорожку, Конор посмотрел на меня, и из его глаз покатились крупные слезы.

– Я думал, в Пенсильвании будет много карандашей![3]

Для наших сыновей, которым исполнилось семь и пять лет, это была настоящая трагедия. Учитывая название штата, в который мы переезжали, оба они надеялись увидеть яркие желтые палочки для рисования, растущие на деревьях и кустах, словно спелые ягоды, в ожидании того, кто их соберет. Мальчики были очень расстроены.

Пусть по соседству не было школы, это сполна компенсировалось присутствием скунсов, опоссумов, лесных сурков, а также разросшимся на опушке леса сумахом, который обвивал деревья. Мне очень нравилось это растение. Однажды утром, заваривая кофе, я выглянул из окна и увидел, что на меня смотрит прекрасный пятнистый олень. На другое утро в нашем саду кудахтали дикие индейки. Как-то в субботу мы с Марли прогуливались по лесу к подножию холма и наткнулись на капкан для норок. Капкан для норок! Почти у меня в саду! Чего бы только принцессы Бокахонтас ни отдали за такую связь с природой!

Жизнь в деревне была спокойной, очаровательной и в то же время немного одинокой. Пенсильванские голландцы вели себя вежливо, но настороженно относились ко всем приезжим. После толчеи и очередей Южной Флориды я должен был бы пребывать в эйфории от уединения. Вместо этого, по крайней мере первые месяцы, я мрачно критиковал наше решение переехать в столь безлюдное место.

А вот Марли не мучили подобные сомнения. За исключением стрельбы Землекопа, новый деревенский образ жизни пришелся ему по душе. Да и что могло не понравиться собаке, у которой энергии больше, чем мозгов? Он носился по лужайке, пролетал сквозь кусты ежевики, плескался в ручье. Целью его жизни стало поймать одного из многочисленных кроликов, которые считали мой огород своим салат-баром. Едва Марли замечал грызуна, жующего салат, он бросался за ним с холма вниз и преследовал его по пятам. В эти моменты его уши развевались на ветру, лапы стучали по земле, а заливистый лай звенел в воздухе. Он был незаметен настолько, насколько незаметен взвод марширующих солдат, поэтому ему никогда не удавалось подобраться к жертве ближе чем на четыре метра – кролик стремглав бросался к лесу, в безопасное место. Но Марли был неисправимым оптимистом: он разворачивался и, виляя хвостом, ни капли не разочарованный, через пять минут повторял все то же самое с другим кроликом. К счастью, он не преуспел и в охоте на скунсов.

Пришла осень, а с ней и совершенно новая озорная игра: атака кучи листьев. Во Флориде осенью деревья не сбрасывали листву, и Марли был уверен, что листва, падающая с неба, – это подарок персонально для него. Пока я собирал граблями желтые и оранжевые листья в гигантские кучи, Марли сидел и терпеливо смотрел, выжидая подходящий момент, чтобы броситься на них. И только после того как я нагребал высоченную гору, он крался к ней, припадая к земле. Через каждые несколько шагов он останавливался, поднимал переднюю лапу и нюхал воздух, как лев, преследующий ничего не подозревающую газель. Затем, едва я облокачивался на грабли, чтобы полюбоваться достигнутым результатом, Марли кидался вперед: после нескольких прыжков через лужайку последние метры он летел, а потом с шумом плюхался животом прямо в середину кучи. Там он рычал, катался, молотил листья, чесался и, по непонятным мне причинам, свирепо гонялся за своим хвостом, не останавливаясь, пока собранная мной куча вновь не превращалась в отдельные листья, разбросанные по всей лужайке. Тогда он садился посреди своей работы, весь в обрывках листьев, и одаривал меня довольным взглядом, словно без его участия процесс сбора кучи не мог быть завершен.

На наше первое Рождество в Пенсильвании ожидался снегопад. Мы с Дженни, будто коммивояжеры, убеждали Патрика и Конора, что они сделали правильный выбор, оставив своих друзей и дом во Флориде. И одним из преимуществ нового места стал обещанный снег. Причем не просто какой-то там снег, а глубокие, пушистые сугробы, какие обычно рисуют на открытках, снег, падающий с неба крупными бесшумными хлопьями, из которого можно слепить снеговика. А снегопад на Рождество был лучшим из подарков, Святым Граалем северной зимы. Мы опрометчиво нарисовали детям лубочную картинку, уверяя, что рождественским утром они проснутся и их глазам предстанет белоснежный пейзаж, безупречный, за исключением одиноких следов от саней Санты перед входной дверью.

На неделе, предшествующей этому грандиозному событию, все трое детей уселись перед окном. Они торчали там часами. Их взгляд был прикован к свинцовому небу, словно своим желанием они могли открыть его и опустошить снеговые запасы. «Давай же, снег, иди!» – колдовали они. Они никогда не видели снега, а мы с Дженни не видели его последнюю четверть нашей жизни. Мы все хотели снега, но облака не сдавались. За несколько дней до Рождества вся семья забралась в мини-вэн и отправилась на ферму, которая находилась неподалеку от нас. Там мы срубили ель, бесплатно прокатились на возу с сеном и с удовольствием попили горячего яблочного сидра у костра. Это были те неотъемлемые составляющие северного праздника, по которым мы так скучали, и теперь не хватало только одного. Где был чертов снег? Мы с Дженни начали жалеть о том, что опрометчиво расхвалили приближавшийся первый снегопад. Когда мы везли наше свежесрубленное дерево домой и сладковатый запах его смолы наполнил воздух, дети пожаловались, что чувствуют себя обманутыми. Сначала никаких карандашей, потом никакого снега. Что еще им наврали родители?