Герман Геринг — маршал рейха - Генрих Гротов

Так Геринг заполучил превоклассного статс-секретаря, который занялся взращиванием его секретных военно-воздушных сил; со временем, чтобы усилить создающиеся формирования, были привлечены многие из его прежних боевых товарищей. Его первый «летный» друг, Бруно Лёрцер, был назначен руководить «Воздушно-спортивным клубом», что было эвфемизмом для тайного тренировочного центра немецких летчиков. Эрнст Удет, служивший вместе с ним в полку «Рихтгофен» и так же, как и он, после войны зарабатывавший на жизнь показательными полетами, был взят в министерство авиации в качестве советника.

30 января 1933 года Геринг принял участие в большой встрече летчиков и авиапроизводителей, которые приехали в Берлин, чтобы отметить двадцать пятую годовщину Германского аэроклуба. Он представил им своих новых сотрудников, а затем сказал, что Гитлер уполномочил его сообщить им хорошие новости. На лицах сидевших перед ним широко известных авиапромышленников он мог видеть скептические выражения как следствие постоянного разочарования, в котором они пребывали до сих пор. Впрочем, с приходом к власти нацистов у них появлялась надежда на возрождение отрасли.

— Согласен с вами, — сказал им Геринг при первом разговоре, когда только прибыл, — ситуация ужасная. Но не беспокойтесь. Скоро все переменится.

Теперь в своем выступлении он проинформировал их, что правительство договорилось о выделении больших кредитов для авиационной промышленности и будет дан зеленый свет на производство «Юнкерса Ю-52», «Хейнкеля Хе-70», «Фокке-Вульфа ФВ-56» и «летающих лодок» «дорнье».

— Вам понадобятся рабочие руки, — продолжал Геринг, — вы сможете набрать их из числа шести миллионов безработных. Мы направим их на строительство новых аэродромов, заводов, на производство двигателей и сборку самолетов. Мы станем платить людям, которые начнут обучаться летному делу, и привлечем из рейхсвера опытных унтер-офицеров, которые научат их дисциплине. Хотя им и не будет разрешено носить военную форму, они будут обучаться, как настоящие солдаты.

Внимавшая ему затаив дыхание аудитория разразилась бурными криками одобрения, кто-то начал скандировать и остальные присоединились:

— Heil der Dicke! Heil der Dicke![6]Геринг покраснел и расплылся от удовольствия, когда подбежавшие к нему гурьбой дородные пилоты подняли его нелегкий «фюзеляж» себе на плечи и заплясали с ним по залу.

— Смотрите, Герман опять взлетел! — смеясь, крикнул Бруно Лёрцер.

Обвинитель

Эмма Зоннеман имела беззаботный и веселый нрав и не привыкла жаловаться на жизнь, но в ее отношениях с Герингом бывали моменты, когда ее терпение, должно быть, подвергалось жестокому испытанию. К примеру, весной 1933 года ей позвонил из Берлина Ханс Йост, директор Государственного драматического театра, и спросил ее, не желает ли она оставить Веймар и приехать в столицу, чтобы играть ведущую роль в новой пьесе под названием «Шлагетер». Йост прислал ей текст пьесы, и, хотя Эмма не сочла ее шедевром, женская роль показалась ей достаточно драматичной. (Пьеса была посвящена Альберту Шлагетеру, члену одного из подразделений Добровольческого корпуса, который выступал против французов, оккупировавших Рурскую область, был ими арестован в 1923 году, обвинен в саботаже и шпионаже и казнен, после чего превратился в одного из главных нацистских «мучеников».)

Ей еще никогда не приходилось играть в Берлине, и мысль о такой перспективе — мечта любой немецкой актрисы — заставляла ее трепетать. Эмма была убеждена, что предложение поступило исключительно благодаря ее собственным заслугам, ибо она знала, что театры в Германии теперь находятся под контролем Йозефа Геббельса, а его отношения с Герингом в последнее время осложнились, так что у того не было причин устраивать протекцию его женщине.

Эмма выучила первый акт пьесы и попросила Йоста приехать в Веймар, чтобы он послушал ее на репетиции. Тот сразу приехал и, посмотрев ее, сказал, что был совершенно прав, предоставив именно ей эту роль. Только после этого Эмма прервала свой контракт с Веймарским театром и позвонила Герингу, чтобы сообщить ему эти новости. Он порадовался вместе с ней и довольно засмеялся, когда она сказала:

— Я даже не знаю, что мне доставляет больше удовольствия: играть в Берлине или иметь возможность теперь видеть тебя каждый день.

И только оказавшись в Государственном театре, она узнала, что это заведение, да еще оперу, контролировал не Геббельс, а Геринг и вся труппа, уже искренне негодовала по поводу ее появления, думая, что она расчетливо воспользовалась покровительством и теперь ее пристроили в театр в качестве одной из шпионок ее любовника.

У Эммы имелась собственная комнатка в апартаментах Геринга на Кайзердамм, и она ожидала, что теперь будет в ней жить, но он мягко попросил ее «пока» подыскать себе небольшую отдельную квартиру. В результате она пришла к горестному заключению, что поступила глупо, оставив свою работу в Веймаре. Все, что Геринг мог теперь сделать в такой ситуации — довести дело до конца, и он устроил ее увольнение из театра.

Скоро Эмма обнаружила, что ситуация для нее отнюдь не самая тяжелая. Казалось, Геринг был предан ей больше, чем когда-либо прежде. Он постоянно приходил в ее маленькую квартиру, оставаясь на ночь, был с ней все свое свободное время, и Эмма пришла к мысли, что, видимо, сдерживающим фактором является присутствие в квартире на Кайзердамм его нового слуги, Роберта Кроппа, — Герман, должно быть, не хотел полностью раскрываться при ней. Но позднее она узнала, что в Берлин приезжал Томас фон Кантцов, сын Карин, и Герингу не хотелось, чтобы молодому человеку стало известно, что в его жизни появилась другая женщина.

В это же время Эмма впервые с начала их отношений стала тревожиться за состояние здоровья Геринга. Бодрый и деятельный, каким он выглядел на встрече в Аэроклубе, Геринг на самом деле страдал от переутомления и беспокойства. Он трудился, не зная покоя и отдыха, чтобы привести Гитлера и нацистов к власти, и теперь, когда цель была достигнута, наступила реакция. Внезапно он почувствовал себя ужасно уставшим, и все чаще его стали посещать сомнения — сомнения в правильности действий партии да и в своей личной жизни.

Когда Геринг нервничал, у него просыпался сильный аппетит. А когда он ел, он начинал толстеть. То и дело, даже после того как он побывал днем на банкете, где Геринг обычно ни в чем себе не отказывал, Роберт Кропп заставал его в полночь на кухне уминающим цыплячью ножку или кусок колбасы, запивая их стаканом пивка. Поначалу он краснел и выглядел виноватым, но со временем, когда его отношения со слугой стали проще, он уже не стесняясь будил его среди ночи и говорил:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});