Пожиратели звезд - Ромен Гари

Альмайо не пытался принять участие в разговоре – сидел, молчал и мрачно на них смотрел. Радецки ясно видел, что он вне себя. В какой-то момент он так сильно сжал в руке бокал, что тот разлетелся вдребезги. На мгновение воцарилась напряженная тишина, и дамы – за исключением дочери посла – похоже, оказались на грани истерики, а мужчины чуть не утратили свои светские маски, под которыми прятали встревоженные лица. Но Альмайо спокойно вытер выступившие на пальцах капли крови, а метрдотель накрыл салфеткой следы пролитого вина. До десерта удалось дотянуть безо всяких истерик.

Поднявшись из-за стола, дочь посла дала знак остальным, и все направились в гостиную выпить кофе. Шампанское, кальвадос, коньяк – Альмайо наливал себе первым. Количество спиртного, выпитое им за истекшие двое суток, камня на камне не оставляло от сказки о том, будто «индейцы с одного стакана под стол валятся». Еще стакан коньяку, потом – другой, еще чашка кофе; гости притихли, замерли, нарастало всеобщее напряжение; женщины уже не пытались щебетать, мужчины изо всех сил подыскивали слова, по слова звучали нелепо, паузы становились все длиннее, каждая попытка завязать разговор лишь подчеркивала неизбежность искусственно оттягиваемой развязки, и в конце концов воцарилась полная тишина – лишь позвякивали бокалы – дрожащие руки опускали их на серебряный поднос метрдотеля или на мрамор камина. Посол откашлялся, поставил бокал, но прежде, чем он успел открыть рот, Альмайо решительным жестом указал на Диаса.

– А теперь, – простодушно объявил он, – я попрошу ваше превосходительство позволить моему другу развлечь компанию. У него талант иллюзиониста; совсем небольшой, любительский, но все же талант. В «Эль Сеньор» я бы его не пригласил, но для непрофессионала он работает неплохо, вот увидите.

И на протяжении почти получаса, пока посол нервно стучал длинными пальцами по мраморному камину – руки у него были восхитительные и заслуживали более высокой фигуры в традициях Эль Греко, – несчастный Диас с помощью засаленной колоды карт вялой – хуже мокрой губки – рукой, под леденящими взорами гостей показывал самые жалкие фокусы; по большей части – неудавшиеся. Вытаскивал изо рта горящие сигареты, из ушей – шарики для пинг-понга, резиновую змею – из-под жилета французского посла, метнувшего на него грозный взгляд, на что Диас ответил парой жалких поспешных поклонов.

На его мертвенно-бледном лице крупными каплями выступил пот, несколько жалких волосин, обычно тщательно приклеенных к лысине, упали на лоб, отвислые щеки дрожали, и смотрел он умоляюще-затравленно. Губы подергивались, набриолиненные на прусский манер кончики крашеных усов плясали; вращая глазами, он то и дело умоляюще смотрел на Альмайо, но, словно цирковая собачка, продолжал свое выступление, используя при этом то невероятное барахло, которым всегда набивал себе карманы в тех случаях, когда ему предстояло провести время в компании Альмайо.

Выглядело все это жестоко и чудовищно. Диас в панике то и дело сбивался: схватив зажженную сигарету не за тот конец, взвыл от боли, опрокинул бокал – тот упал и разбился о мраморный пол возле ног французского посла, и, поскольку кишечник его уже целую вечность пытался побороть вызванные страхом колики, внезапно издал чрезвычайно возмутительный звук.

Вновь воцарилась тишина, на сей раз – уже окончательная; затем хозяин голосом, окрепшим, похоже, именно благодаря столь ужасному провалу выступления «иллюзиониста», произнес:

– А теперь я вынужден попросить вас покинуть стены посольства.

Альмайо, от души хохотавший над вконец оконфузившимся Диасом, поднял руку, словно благовоспитанный школьник.

– О’кей, о’кей, – совсем миролюбиво сказал он. – Набиваться в гости привычки не имею.

Сунул руку под пиджак и вытащил из-за пояса кольт:

– Ну вот.

Направил оружие на девушку:

– Вы пойдете с нами, сеньорита. Прихватите с собой что-нибудь теплое – одежду или плед. Дорога неблизкая.

Присутствующие дамы содрогнулись, а посол, лицо которого больше чем когда-либо приобрело тот оттенок, которым Эль Греко имел обыкновение писать свечи, сделал шаг вперед – но всего лишь шаг.

– Поторопитесь, сеньорита, – вновь заговорил Альмайо. – Даю вам пять минут. Если вы через пять минут не спуститесь, я пристрелю его превосходительство – как собаку, как грязного индейца – и вам все равно придется вернуться.

Девушка на мгновение замерла в нерешительности, затем направилась к лестнице; Радецки последовал за ней, но Альмайо все равно послал еще и охранника с автоматом. Радецки попытался сказать ей что-нибудь успокаивающее, но она ответила ему таким взглядом, что он прикусил язык и от этого очередного проявления сугубо испанской – не от века сего – гордости разозлился. Впрочем, выглядела она на редкость спокойной: безусловно, не столько оттого, что обладала сильным характером, сколько потому, что выросла в аристократической среде тех happy few, что живут под охраной дипломатического иммунитета и никогда не попадают в ситуации, где им действительно что-то может угрожать. В какой-то момент она показалась озабоченной – но лишь потому, что решала, что именно из одежды следует взять.

Как будто собиралась поехать с друзьями на уик-энд. Наконец взяла дорожную сумку и вышла из комнаты. Вещи она собирала почти четверть часа – похоже, ей и в голову не приходило, что Альмайо и в самом деле может сдержать слово и пристрелить отца.

Атмосфера в гостиной изменилась самым радикальным образом. Дамы рыдали; усатая мать юного атташе неизвестно какого посольства лежала в кресле почти без чувств. Бледные мужчины неподвижно замерли под дулом кольта Альмайо. Рыжеватая бородка посла Великобритании казалась еще более реденькой, чем прежде, а жена его дышала так часто и с таким присвистом, будто трижды обежала эпсомский ипподром, предварительно сбросив жокея. На физиономии французского посла застыло необыкновенное выражение, но, следует признать, в лучших национальных традициях его родины: вид у него был такой, словно он проиграл еще одну войну. Одно только непонятно: то ли посол намеревался спеть «Марсельезу» и рухнуть замертво, то ли готов был податься в коллаборационисты и начать сотрудничать с немцами.

Радецки поздравил себя с тем, что не утратил еще профессиональной наблюдательности. Со стороны сцена могла бы показаться и забавной. Но в данный момент Радецки был страшно зол на самого себя, на свою способность вот так по-глупому взять да и наплевать на собственную жизнь из-за какой-то смехотворной мужской солидарности – а может быть, еще и потому, что Альмайо оказывал на него некое гипнотическое воздействие, в силу которого собственное любопытство завлекало его все дальше и дальше. Если бы им грозил всего лишь арест и суд, он бы наверняка выпутался из этой истории. Не слишком достойным образом, но зато наверняка. Но ведь даже если солдаты не расстреляют их на месте, вряд ли найдется в столице тюрьма, стены которой настолько прочны, что помешают народу добраться до них, выволочь их на улицы, облить бензином и устроить себе незабываемую фиесту. Толпа на три четверти будет состоять из индейцев. Никогда они не простят одному из своих соплеменников попытки занять место, по праву принадлежащее испанцам. Кем он, собака такая, себя вообразил, что взялся ими управлять? Он – такой же, как они, жалкий пес, и они сейчас ему это докажут.

Весьма своеобразный психологический выверт, порожденный наиглубочайшим рабским нравственным падением, изуродовавшим мораль «низов» до такой степени, что они сами твердо убеждены в своей ущербности. Радецки останется с кужоном до конца. Колонизаторы еще не полностью расплатились за содеянное, даже в Конго. Дикари племени симба пленных – и белых, и черных – пытали, а потом съедали. Немцы делали из них мыло. Вся разница между «варварами» симба и «цивилизованными» немцами и заключается в этом мыле. Потребность в опрятности – признак культуры.

Кужон был в своем лучшем костюме белого шелка, белую панаму он водрузил на голову, чтобы освободить руки. В толпе изысканных мужчин в вечерних костюмах и женщин в длинных платьях он был похож на каменную статую, явившуюся из глубины веков доколумбовой эпохи.

Он приказал начальнику протокольного отдела выйти из здания и предупредить офицеров о том, что, если они попытаются стрелять, арестовать их или хотя бы преследовать, дочь посла, которую они берут с собой в качестве заложницы, будет сразу же убита. Переговоры заняли добрых полчаса, и начальник протокольного отдела, похожий уже на мокрую тряпку, ходил туда-сюда между лагерями противников, всякий раз уверяя офицеров в том, что он действует не по своей воле, а по принуждению. Наконец он вернулся с согласием мятежников – пусть хотя бы даже формальным. Lider maximo направился к двери, толкая перед собой девушку. Но в самый последний момент ему пришла в голову идея еще лучше. Он нисколько не верил на слово этим щенкам-офицерам – все они вышли из стен университета и ненавидят его даже больше, чем он их. Имея винтовку с оптическим прицелом и хорошего снайпера, они запросто могут уложить его на месте, прежде чем он успеет нажать на спуск и пристрелить испанку. Поэтому он решил прикрыть себя со всех сторон.