Русские и нерусские - Лев Аннинский

Для мормона высшая цель — облагородить сей мир, обустроить его на радость, освятить.

Для нашего соотечественника сей мир проклинаем, лежит во зле и пороке; не в силах его обустроить, дух отлетает в потустороннее, невоплотимое, несбыточное.

Для мормона саморазвитие индивида — естественное состояние духа, не противоречащее ни законопослушанию, ни корпоративности, ни патриотизму.

Для нашего соотчича личность есть ценность, либо открыто противостоящая общности, либо от общности укрываемая. Либо индивидуальность, либо соборность — середины нет. Мормонская середина для нас — некий оксюморон, в русском переводе это — «Самодержавие личности». Но у нас самодержавие — внешняя сила, пронзающая индивида (нанизывающая на стержень общего дела), личность же — либо оплот сопротивления, либо феномен героического самоистребления во имя того же дела.

Не поучиться ли нам у мормонов?

«Они не пьют, не курят, много времени посвящают спорту. ходят регулярно в церковь, понедельник обязательно проводят в кругу семьи. Они всегда гладко выбриты, аккуратно подстрижены, строго одеты. Что во всем этом плохого, понять трудно. Может, наша мысль и покажется кому-то кощунственной, но, честно говоря, мы не знаем, что лучше — исповедовать православные убеждения и при этом пить, воровать, драться или же верить в экзотические для россиян положения мормонов и при этом сохранять «образцовопоказательный образ жизни», — цитирует Антоненко одного из современных наших мормоноведов Г.Еремеева, не без смущения присоединяясь к нему, ия не без такого же смущения присоединяюсь к Антоненко.

Смущение понятно: можно ли стать лучше, перестав быть самими собой?

Можно ли перенять мормонские добродетели, не уйдя вслед за ними с привычной почвы в какое-то фантастическое поле чудес?

Сами источники мормонской веры — если подвергать их строгому анализу — не что иное, как результат непредсказуемой вышивки по общеизвестной канве. Никто не может опровергнуть описанное в «Книге Мормона» продолжение событий Ветхого Завета на американском континенте за шесть веков до Христа, как никто не может опровергнуть события и самого Завета: здесь фантазия давно уже равна реальности. Никто не видел нефийцев и ламанийцев, но и филистимлян никто не видел. Никто не видел оригинала священной книги мормонов, никто не объяснил, откуда и как появился на свет этот текст. То ли это фантазия полузабытого романиста Спилсмана, ставшая объектом фантастических переделок, то ли фантазии людей, самые имена которых канули в святое забвение. Ясно одно: перед нами домысливание и переосмысление канона, его пресуществление в душах читателей и почитателей, его возделывание заново.

У ученых это называется: «альтернативная история». У литераторов: «римейк».

Борхес опирается на Сервантеса, как Сервантес — на средневековые рыцарские романы, а на Борхеса — новейшие сочинители. Как опираются они на Толкиена, на Толстого. не говоря уже о древних мифах, в число каковых входят и оба Завета.

Все это — не что иное, как дотягивание наличного бытия до идеальной выразительности, то есть до сакральности, будь она религиозной или антирелигиозной, но непременно — духовно-практической. Это вышивка по вечной канве, а вышивать можно и суровой нитью, и золотом.

Никто не держал в руках золотые пластины, откопанные Джозефом Смитом в подземельях его фантазии, и никто не читал, что именно на них написано, но все почувствовали: что-то такое должно быть.

Почувствовали и в далекой от Америки России, где двести лет Новой истории философы и политики решали аналогичную бытийную проблему, наводя мосты между чаемым блаженством духа и неподдающейся реальностью.

Много вздорного написали в России о мормонах с чужих слов доверчивые журналисты, но настоящие философы, написавшие (или сказавшие) о них совсем немного, — сразу почуяли за фантастической феноменологией онтологическую бездну.

Если для Владимира Соловьева, стремившегося заполнить бездну между Богом и Миром, мормоны были именно практиками такого заполнения, только грубыми и варварски-простодушными, то Петр Лавров, куда более «грубый» мыслитель, чем Соловьев, чуть ли не позавидовал тому варварскому веселью, с каким мормоны заполнили брешь, провал, пропасть между худосочным просветительством и полнокровной народной жизнью.

Толстой же — одну только фразу обронил. Присматривался к мормонам как к возможным провозвестникам американской религии (если протестантизм возник в Северной Европе, то чем Северная Америка хуже?) — и ждал Толстой, не научат ли эти провозвестники людей не только вере небесной, но и тому, как жить на земле.

То есть: не заполнят ли ту самую пропасть?

Положим, феноменологию мормонизма мы еще как-то можем воспринять или даже принять: почитание предков, семейную устойчивость и даже безоговорочное трезвое законопослушание, что для русской вольно-бунтарской души — самая трудная проблема. Но разрешимая.

Неразрешима для нас — согревающая мормонов вера в то, что Святое Откровение (помещенное у нас либо в эпоху праотцев, либо «по ту сторону» разумения) может действовать сегодня, здесь и сейчас, инев особо отведенных на то местах (тропа у нас либо ведет, либо не ведет к храму), а в повседневном существовании.

Этого нам уже не вынести: опять сгорим?

Поразительное по проницательности рассуждение Сергея Антоненко — кульминация и финал его книги:

«Проблема, на наш взгляд, заключается в следующем: традиционные конфессии молчаливо принимаются религиозно индифферентным сознанием как рутинные общественные институты, несколько обременительные, но все же полезные элементы стабилизации социума. Именно так воспринимала позднеримская интеллигенция ветхое язычество, веру в «:старых богов». Но «тоталитарная секта» христиан, требовавшая от своих адептов живой веры, покаяния и изменения жизни, — рассматривалась как подрывной культ. Потенциальный атеист скорее видит опасность в незнакомой ему доктрине, которая может нарушить психологический комфорт его существования, нежели в устоявшейся традиции, которую можно «соблюдая, игнорировать».

Нам легче соблюдать православный канон и теплить свечки в пальцах, еще не отмытых от партбилетов, думать же при этом — о своем, неповторимом, сокровенно-личном, — чем отдаться неведомой и причудливой мормонской доктрине — там ведь дело не обойдется теплом свечки, там душу надо будет метнуть в огонь живой веры!

Двадцатый век искусил русскую душу такими пожарами. И раздували пламя, и сами горели, и пеплом головы посыпали.

Нет, не воздвигнется мормониум на нашем пожарище.

Но всмотреться в далекий очаг — полезно.

В это благое дело и надеется внести «малую лепту своим скромным очерком» Сергей Антоненко. Оценим его скромность. Но оценим и дело.

Малыми делами незаметно выстраиваются миры.

Большими делами громко именуются кампании по их уничтожению.

Дождались младенца, черти?

Я имею в виду не тех чертей, из которых любой, по пословице, жаждет связаться с младенцем. И не того младенца, который на радость всем чертям крикнул, что король голый. Я имею в виду историка Игоря Шумейко, который в своей книге «Вторая мировая. Перезагрузка» заметил (скорее с сарказмом памфлетиста, чем с невозмутимостью ученого):

«...Это, по сути, преимущество годовалого младенца перед стариком.»

Старики, которые помнят Большую Войну, находятся в плену своей памяти. Они умирают. Младенцы, свободные от такой памяти, вырастают. Они могут вывернуть прошлое как угодно.

Чего ждать от историка, который был годовалым младенцем, когда Держава, освободившаяся от тяжкого страха перед умершим Верховным Главнокомандующим, стала соскальзывать непонятно куда, а понятно это стало, когда младенцы вошли в зрелый возраст и получили в наследство не Державу, а распавшиеся ее куски. И вместо Победы — список претензий от малых народов, пострадавших в ходе Большой Войны.

По модели:

— Вы, русские, конечно, выгнали гитлеровцев, но и местных жителей задели, извольте извиниться и заплатить за разбитые горшки. Гражданства в новых независимых государствах не ждите! Вы теперь в меньшинстве!

На защиту прав русского меньшинства встает, как и полагается, американский президент: ущемление меньшинств он не прощает и Гитлеру.

Бывший младенец, на дюжину лет опоздавший родиться к Победе, подхватывает с коварным юмором: а что, смысл Великой Войны и Победы — это всемирное утверждение прав меньшинств? Андерсеновский ребенок оценил бы такой прикол: нынешние глобалисты именно и видят мир — стадом сообществ (стран, наций, конфессий), которое надо пасти; противники же глобализма готовы спасать от всемирных пастырей именно такой, пестрый, мир меньшинств.