Мальчики да девочки - Елена Колина

Он ИЗВИНИЛСЯ перед ней. Так и сказал, смущенно потупившись: «Простите меня, я был с вами непозволительно груб, в меня будто бес вселился...» Сказал и двинулся к ней.

Это было невыразимо страшно, страшнее жестокости, грубости: человек, от которого зависело, жить или умереть, человек-смерть, человек-власть, был с ней нежен, обнимал ее, шептал: «Мне тяжело, мне трудно, я страдаю, тише, моя хорошая, тише...» И она стала тише, и душа ее воспарила далеко-далеко, а тело осталось у него. Это было насилие в самом худшем, изощренном смысле – нравственное насилие психологически сильного над слабым, беспомощным. Он опять прижимался к ней своим больным способом, а она совсем потеряла себя, ни о чем не думала, ничего не чувствовала, ни униженности, ни брезгливости, и это полное отделение души было так страшно, что можно в окно шагнуть. ...Кажется, Куприн в «Яме» писал, что так происходит у проституток. «Яма» была из запрещенного шкафа, Куприна Рара разрешал ей читать, но «Яму» – нет, потому что там про проституток...

Кстати, о проститутках. На Садовой Лиля встретила Лялю Гагарину, Лялю Лошадь из Института императрицы Екатерины. Не узнать Лялю Лошадь было невозможно – зубы вперед и все то же выражение печальной лошади. Но если Ляля Лошадь узнала ее после давнего мимолетного знакомства, то и любой другой сможет?..

«О том, что я пережила, говорить нельзя...» – сказала Ляля, но все же скупо рассказала: она одна, отец убит в имении, братья расстреляны, сестры погибли в тюрьме. Ляля голодала, с ее фамилией на работу в советских учреждениях рассчитывать не приходилось.

– Сейчас жизнь немного оживилась, мужчины вспомнили, что на свете есть женщины, – усмехнулась Ляля. – На Садовой недавно открылось кафе «Двенадцать». Я прихожу около одиннадцати, сажусь за столик, заказываю черный кофе и сижу со стаканом кофе. Мужчина приглашает к своему столику, угощает, и мы уходим. Бывают и члены партии большевиков, и интеллигенция, и пролетарии, конечно... Я договорилась с одной хозяйкой, она пускает в дровяной сарай во дворе соседнего дома. Мне нужен паспорт, разрешение на выезд, билет. Я накоплю и сразу уеду, в Париж или в Ниццу.

...Ляля Лошадь, она... кокотка?

– Ляля, пожалуйста, не уходите, я очень скоро вернусь, – попросила Лиля, сбегала домой и вернулась. Мешочек с bijoux – колье, тонкая золотая сетка в рубинах и изумрудах, жемчужное ожерелье, эмалевый с жемчугами и бриллиантами гарнитур, брошь с рубиновыми подвесками и браслет, фрейлинская бриллиантовая брошь – перешел к Ляле.

– Не отказывайтесь, это фамильное, а у меня больше фамилии нет, – сказала Лиля.

Лиля сначала подумала, не оставить ли себе хотя бы колье, золотую сетку в рубинах и изумрудах, и эмалевый гарнитур... но отдать благоразумно, с оглядкой, означало дать слишком мало, лучше уж отдать все. Отдать ей все – от щедрости, от стыда и от желания заговорить, заколдовать себя от плохой судьбы – у Лили было много мотивов. Бедная тщеславная Ляля Лошадь из побочной ветви, когда-то придумала называть себя княжной и так жестоко расплатилась даже за побочную ветвь... Лиля чувствовала себя рядом с ней как живой заяц рядом с заячьим чучелом, – пока еще живой, но вот твоя возможная судьба.

...Разве она могла рассказать все это Асе? Если тебе по-настоящему больно, никто не должен этого знать, Бог любит гордых.

Лиля Каплан и Павел Певцов поженились в окошке почты на Литейном проспекте. Без фаты, свадебного платья и флердоранжа. Первое окно было предназначено для выдачи корреспонденции, второе для платежей, а над третьим от двери окошком висела вывеска «ЗАГС». Павел протолкнул в щель обе, свою и Лилину, трудовые книжки, свой паспорт и Лилино метрическое свидетельство, и уже через несколько минут документы вытолкнули обратно. Сверху лежала серая бумажка с жидким шрифтом:

На основании «Кодекса законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве» от 22 октября 1918 г. зарегистрирован брак гражданки Р. Каплан и гражданина П. Певцова. При заключении брака гражданин П. Певцов оставил за собой добрачную фамилию Певцов, гражданка Р. Каплан оставила за собой добрачную фамилию Каплан.

Эпилог

Сентябрь 1921 года

Этой осенью, осенью 1921 года, Невский проспект выглядел совсем иначе, чем во времена военного коммунизма: тогда было голо, пусто и страшно, а теперь похоже на прежнее, дореволюционное, но только похоже, как карикатура. Весь Невский покрылся магазинами, торгующими кустарными изделиями, стены с облезлой штукатуркой запестрели вывесками ларьков, мастерских, и новые вывески перемежались со старыми, – «Ресторанъ Палкинъ» на углу с Владимирским, «Кондитерская Де Гурмэ»... Говорили, что самое сейчас выгодное дело живописцам вывесок – вывески закрашивают и переписывают чуть ли не каждый день.

Лиля шла по Невскому рядом с Павлом и улыбалась, не от счастья, но от чего-то очень похожего на счастье, – от облегчения? Взглянула на Адмиралтейство и вспомнила, как маленькой, показав на золотой шпиль, попросила отца: «Купи!» – и отец ответил: «Это Петербург, он твой». Она как будто снова открывала для себя теплый запах воздуха, жизнь... Прохожие оглядывались на них – они были красивой парой, большой светловолосый доктор Певцов и Лиля Каплан, тоненькая, длинноногая, на длинной шейке нежное личико с огромными зелеными глазами. И как же трогательно эти двое влюблены, она держится за него как за спасательный круг, – разожмет пальцы, вмиг утонет... а он ведет ее осторожно, как драгоценность, не сводя с нее влюбленных глаз, и как трогательно оба не замечают никого вокруг, ни о чем не думают, кроме своей любви...

Лиля думала: венчания не было, и брак этот ненастоящий... сегодня ночью она разыграет потерю девственности – ее кровь будет физиологическим феноменом с точки зрения истинного состояния дел, но в свою первую брачную ночь она должна быть девушкой, – для него, честное слово, для него! Но и немного для себя, – как будто она и вправду вышла замуж, чтобы хотя бы что-нибудь в этом ненастоящем браке было настоящим!

...Нехорошо?.. Но редко кому можно заглянуть в мысли и не покачать головой – ах, как нехорошо... Просто именно Лилины мысли нам открыты.

«Я виновата, я не так уж виновата, я не виновата, что я не такая, как меня воспитывали, теперь я буду хорошей!» – твердила про себя Лиля. И что за недостойные мысли, что ее брак ненастоящий, что если так, то vie et vacation manquer, жизнь и предназначение – все впустую?! Пора уже опуститься на землю и забыть эти детские мечты, что у нее есть предназначение – служить гению! Она замужем, и все!.. Быть замужем – значит всегда терпеть, сжав зубы, жить без права на отчаяние, быть мужественной, верной. «Я буду, буду!» – пообещала себе Лиля.

На Аничковом мосту, у первого коня, Лиля споткнулась и уткнулась во встречного прохожего. Прохожий долю секунды подержал ее в осторожных объятиях – Лиля почти на него упала.

– Простите, пожалуйста, – извинился за нее Павел.

– Господи, это вы, почему? – прошептала Лиля, и глаза ее налились слезами.

...Розово-смуглая, с пушком на щеках, с горестно изогнутыми пухлыми губками, она напомнила ему куклу, которую он когда-то видел в витрине игрушечной лавки, темные кудри, глаза ярко-зеленые, огромные, как блюдца, как у собаки из сказки Андерсена, и взгляд изумленно-печальный, словно не верящий, что вся эта огромная печаль – ей. Он узнал ее, она – девочка на Аничковом мосту. Жизнь как литература, подумал Никольский, и в его голове тут же начал складываться сюжет.

– Я вас узнал, это вы...

– Ну конечно, вы меня узнали, не так уж много времени прошло с новогоднего бала, – удивилась Лиля. – Но все изменилось, не правда ли? Я вышла замуж, это мой муж...

Лиля вежливо улыбнулась, и Никольский в ответ улыбнулся вежливо и слегка презрительно, ему было неприятно ее глупое откровенное счастье – вышла замуж... Почему она так приветлива, так мила с ним, как будто нисколько не обижена на него за тот новогодний вечер?.. Какая надменность, какое холодное петербургское высокомерие, – неужели он даже не стоит ее обиды?! Но он еще зачем-то немного постоял рядом с ней, чувствуя неловкость, как бывает, когда с чужими людьми нужно вести себя как с хорошими знакомыми, произносить пошлые, принятые слова, но разве ему есть дело, что она вышла замуж, разве ей есть дело, что он ее узнал, разве еще что-нибудь будет?..

Никольский поклонился, пошел вперед, но оглянулся, и Лиля оглянулась, и – рванулась, побежала к нему.

– Я только скажу, – выдохнула она, – я только скажу одно и сразу же буду замужем. Я люблю вас.

Лиля убежала, и Никольский стоял и смотрел ей вслед, и думал: неужели это судьба?

Что же – догнать, взять за руку, увести с собой?.. Но он не готов к резким публичным действиям – бежать, вырывать ее из чьих-то рук... А вдруг это просто каприз заносчивой взбалмошной барышни, а не судьба?...