Мальчики да девочки - Елена Колина

– Вся история нашего народа говорит о том, что мы выжили лишь благодаря верности каждого всем, – старательно скрывая растерянность, возразил Леничка. – Это следствие жизни в рассеянии, обособления среди чужих народов, привычки делить людей на своих и чужих...

Чин усмехнулся:

– Русские тоже делят людей на своих и чужих. Но вы в чем-то правы, русский подумает: да, он, конечно, наш, но все равно наплевать... А евреи за своих горло перегрызут. Это пережиток прошлого... – строго добавил он и вдруг мягко, почти нежно улыбнулся: – Так что же вы хотели мне сказать как еврей еврею?

Чин слушал его очень внимательно, и Леничка торопливо спросил о Мэтре:

– За что же он арестован?

– Арестован... так, может, за спекуляцию какую? Или же за должностное преступление? – неожиданно перейдя на простонародную речь, равнодушно спросил Чин, – Да чем он, собственно, занимается, этот ваш... как, вы говорите, его фамилия?..

– Он поэт, – изумленно прошептал Леничка.

– Ага... Поэт – это что же значит, писатель? А я и не слыхал...

– Они должны знать, что он лояльно относился к власти. Он никогда не хотел эмигрировать, вернулся в Россию, хотя мог остаться за границей. Он преподавал в литературной студии в Доме искусств... Дом искусств – это советское учреждение, студия – советское учебное заведение... У него столько учеников, он – Учитель. Они должны все это принимать во внимание!..

– Кто это «они»? – строго спросил Чин.

– Вы, – исправился Леничка. – Да и это все неважно, самое главное – он поэт, большой поэт...

– Большой поэт? Вы его любите? – оживился Чин.

– Я не из его поклонников, я люблю Блока и Кузмина, но он гениальный поэт, гордость русской литературы... Вот послушайте...

Шел по улице я незнакомойИ вдруг услышал вороний грай,И звоны лютни, и дальние громы, –Передо мною летел трамвай.[28]

– Нет, молодой человек, это ВЫ послушайте... – прервал его Чин.

Мчался он бурей темной, крылатой,Он заблудился в бездне времен...Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон.

О боже, этого не может быть, не померещилось ли ему – чекист читает стихи?..

– Я считаю, он лучший сейчас русский поэт, его стихи особенные, полные благородного мужества, – значительно произнес Чин, и Леничка вдруг совершенно успокоился. Если уж Чин знает эти стихи наизусть, то не стоит волноваться, завтра Мэтр хотя бы получит яблочный пирог, и вообще, все будет хорошо.

Снова перейдя на интеллигентную речь, Чин рассказал: в Чека очень хорошо относятся к поэту, он ночами читает чекистам свои стихи, а его допросы больше походят на обсуждения самых разных тем – от философии монархической власти до красоты православия...

– Приходится даже порой уступать перед умственным превосходством противника... – задумчиво добавил Чин.

– А это вы любите? – взволнованно спросил Леничка.

На далекой звезде ВенереСолнце пламенней и золотистей,На Венере, ах, на ВенереУ деревьев синие листья.

– И это люблю, хотя мне больше нравится про свободу... Понял теперь я: наша свобода – только оттуда бьющий свет... Если он не враг, пусть себе пишет стихи, а уж если враг... Мы не станем целовать руку, поднятую против революции. Мы, большевики, всегда опираемся на одно – идет это на благо революции или нет.

Ошеломленный и почти очарованный Леничка невольно восхитился Чином: вот человек, абсолютно уверенный в правоте своего дела и своей личной правоте. Он мог бы стать кем угодно: инженером, адвокатом, мужем своей жены, но он выбрал именно это – служение идее. Чин не потерялся в мире, смыслом его жизни является победный ход революции, и день за днем, час за часом он радуется оттого, что революция делает следующий шаг.

– Разберемся с вашим поэтом. Я вам обещаю... как еврей еврею... – слегка улыбнулся чекист. – Идите уже спать, гражданин, время позднее, мне завтра на работу. Вот завтра и разберемся.

На следующее утро Ася с Лилей и Леничкой прочитали объявление в «Петроградской правде», – газету каждое утро наклеивали на стену дома на углу Невского и Надеждинской. В «Петроградской правде» было опубликовано сообщение ВЧК «О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти» и список участников контрреволюционного заговора. Все расстреляны. Под номером 30 – Мэтр. Остальные фамилии из списка были им незнакомы. Нет, вот одна знакомая фамилия – Якобсон. Расстрельный список подписан Тарасовым, Михайловым, Иваненко, Якобсоном.

– Расстрелян, – сухим безжизненным голосом сказала Лиля.

Ася вцепилась в Лилину руку, и, словно желая отогнать от себя газетную строчку, крепко зажмурилась и зашептала:

– Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд, и руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далеко, далеко, на озере Чад изысканный бродит жираф... Разве может вот так закончиться все это: студия, балы, литературные четверги, поэзия?.. Нет же, нет... Он не такой человек, чтобы так просто погибнуть! Не было никакого расстрела, ему удалось бежать... – Ася смотрела на Лилю полными слез глазами с надеждой, как будто от нее зависело, бежал Мэтр или расстрелян...

– Куда же бежать? На озеро Чад?.. – ожесточенно сказала Лиля, и Ася испуганно встрепенулась, отодвинулась. – А может быть, ты думаешь, он будет бродить по России неузнанный, защищать добро, карать зло?.. Ах ты, сказочница... Разве ты не знаешь, что все когда-нибудь заканчивается...

– Лиля?.. – прошептала Ася. – Леничка?..

– Он жил как поэт и умер как герой, не болел, не старел, не изменил себе... – торжественно сказал Леничка, и вдруг стало как-то особенно видно, что он не взрослый мужчина, а хрупкий, нежный мальчик. – Тарасов, Михайлов, Иваненко, Якобсон... – вслух прочитал Леничка и повторил задумчиво: – Тарасов, Михайлов, Иваненко, Якобсон... Якобсон. Но... я не понимаю, зачем же он сказал «разберемся»? Ведь ему уже было известно, что он расстрелян?.. Какая нечеловеческая подлость! Что это – его личная подлость или их общая, партийная?.. А я-то просил его, унижался...

...Ах, Чин... Сначала использовал простонародную речь, говорил, что не знает фамилии арестованного, затем внезапно перешел на интеллигентную речь, читал стихи... На далекой звезде Венере солнце пламенней и золотистей, на Венере, ах, на Венере у деревьев синие листья... Ах, Чин... Вот ты как, Чин... Путал, играл, как кошка с мышью, очаровывал – и ведь очаровал же... Зачем ему было нужно это бесовство в духе персонажей Достоевского, зачем этот умный, образованный маньяк-большевик тратил и без того краткое время своего отдыха, разговаривал с мальчишкой на улице, читал стихи, философствовал, лгал, – чтобы еще раз оказаться на высоте, еще раз ощутить победу революции и свою личную победу?.. Вел себя так важно, как будто всемирная революция уже свершилась и он был комиссаром всей вселенной. А ведь его единственный шанс попасть в историю – это только то, что он был следователем по делу Мэтра... Интересно, он специально, в интересах следствия учил наизусть стихи арестованного или действительно любил?.. Нет, тут он, пожалуй, не обманул... любил. Предатель!

...Злосчастная привычка всматриваться в смысл слова заставила задуматься: а почему предатель? Кого или что, собственно, Чин предал? Еврейский народ? Но он не считает себя евреем. Россию? Но он уверен, что большевизм приведет Россию к счастью... Свою идею он не предал. Поэзию? Разве что поэзию...

– Как положить конец всему этому?! – пробормотал Леничка.

– Кто же это может сделать... Это должен быть не обычный человек, а какой-нибудь герой, историческая личность... Пойдемте теперь домой, – рассеянно отозвалась Лиля и, словно не сознавая, что делает, провыла, как волчонок, жалобно и безнадежно: – У-у-у...

* * *

Этой ночью Лиле приснился страшный сон. Ей приснилось, что рушится стена ее дома на Надеждинской. Сон был не очень реалистичный: у них литературный четверг, но гостей почему-то не было, и она одна сидела на диване в гостиной. А у рояля, картинно отставив ногу, стоял Мэтр с презрительным лицом и с папиросой во рту. Лиля ждала, что Мэтр начнет читать стихи, но он молчал, и тогда она тихонько подсказала ему:

На полярных морях и на южных,По изгибам зеленых зыбей,Меж базальтовых скал и жемчужныхШелестят паруса кораблей...

Мэтр покачал головой – нет-нет, это старое – и наконец начал читать:

После стольких летЯ пришел назад,Но изгнанник я,И за мной следят.

– Я ждала тебяСтолько долгих лет!Для любви моейРасстоянья нет.

– В стороне чужойЖизнь прошла моя,Как умчалась жизнь,Не заметил я.

– Жизнь моя былаСладостною мне,Я ждала тебя,Видела во сне.

Смерть в дому моемИ в дому твоем, –Ничего, что смерть,Если мы вдвоем.

Мэтр замолчал, и растроганная Лиля приготовилась слушать новые стихи, но тут раздался чей-то приказ: «Поэт, выйти из строя!» «Здесь нет поэта, здесь есть офицер», – ответил Мэтр, и в его лице промелькнуло что-то от мальчика, очень храброго и гордящегося своей храбростью. Мэтр закурил папиросу, махнул рукой и сказал кому-то с видом героическим и небрежным: «Стреляйте!..»