Арифметика подлости - Татьяна Туринская

А почему Леха от нее шарахался, как от чумы? Им ведь так здорово было в подъезде. Он же сам этого хотел — разве она тащила его по лестнице? Сам ведь ждал, когда она из туалета выйдет. Тогда почему ни разу не подошел, когда она его на аэродроме караулила? Потому что Кеба о женитьбе объявил? Подумаешь, препятствие. Какая разница, кто на ней жениться собрался — разве это сказалось на качестве секса? Здорово ведь было!

Почему Пертухов так странно себя ведет? Чего время зря теряет, разговоры разговаривая? Будто его смущает Оленькина доступность. Чушь какая — как раз доступность он и должен ценить в ней выше всего! Жена, небось, ничего кроме позы миссионера не знает. И он бы не узнал, кабы ни Оленькина доступность. Дурак.

Почему ее окружают одни дураки? Эх, жаль, Мамудович женат. Впрочем, будь даже холост — он для нее слишком стар. Где бы ей такого мужа оторвать? Чтоб богат был, как Дзюбинский, красив, как Леха, и половой гигант, как Мамудович. Еще и немножечко подл, как Кеба. Генка, конечно, сволочь, но он сделал ее по-настоящему счастливой, когда она уговорила его жениться. А потом точно так же сделал несчастной, отказавшись от женитьбы за неделю до свадьбы. Не так красив, как Леха, не так силен, как Мамудович, и уж совсем не богат — но почему же ей так больно до сих пор? Почему так хочется отомстить? А еще больше хочется забрать его у Маринки обратно.

А главное — почему он променял Оленьку на Маринку? Маринка ведь дура. И уж наверняка не так хороша в постели, как Оленька. Тогда почему?!

Может, проблема не в окружающих? Не в Кебе, не в Маринке, не в Лехе. А в ней самой? Норма ли ее вечный голод? Оленька-то не сомневается: это самая норма и есть. Женщина рождена для того, чтобы доставлять удовольствие мужчинам, и получать его от них. Но остальные могут воспринимать это иначе. Маринка как-то даже шлюхой обозвала. Кто бы говорил!

Нет, правда. Норма ли ее сексуальная неудовлетворенность? Может, они все правы, и Оленька просто распущенная? Недовоспитанная? Ну да, какое уж тут воспитание, если с детства только и слышишь от матери: 'До десяти чтоб духу твоего здесь не было!' Приходилось сидеть на скамейке под подъездом одной, потому что другие дети давно по домам разошлись, к любящим мамам да папам. Одна Оленька как неприкаянная: каждый вечер ждала, когда очередной мамин 'брат' выскользнет из подъезда, сияя сытой рожей.

Но нет, обвинять в своих бедах маму Оленька не могла: это она вырастила ее такой, какая она есть. Это мама превратила дочкину жизнь в малину. Нет, мама не виновата. Она хорошая. И такая же вечно голодная, как Ольга.

Вот ото что! Мать. Ее гены. Сама мама не виновата — ей ведь эти гены тоже в наследство достались. И Оленька не виновата — с генами бороться бессмысленно. А учитывая отсутствие яичника — так и вовсе не виновата! Недаром ведь доктор матушку предупреждал: природа свое возьмет, быть вашей дочери нимфоманкой. Оленьке, помнится, тогда очень это слово понравилось. Никакая она ни шлюха, она нимфа!

И ничего неправильного в ее жизни нет. Так карта легла. Все сошлось одно к одному: гены, операция. С природой не поспоришь. Природа дала ей команду быть вечно молодой и ненасытной. Значит, так тому и быть. В конце концов, это просто приятно. И для всех полезно: она получает удовольствие, и дарит его другим. Ну не дарит — кто сейчас что за бесплатно делает? Время такое: кто что умеет, тот то и продает. Опять же от Оленьки ничего не зависит: карта легла. Да и попробовала бы она против мамы пойти! Даже если бы отказалась клиентам за деньги отдаваться — мать бы ее насильно под них подсунула.

Нет, в самом деле — так карта легла. Чего рыпаться? От добра добра не ищут. Оленьку все устраивает. А если кому-то что-то не нравится — их проблемы.

***

На восьмое марта Дзюбинский преподнес Оленьке подарок. Не простой — золотой, да с бриллиантом. Колечко скромное в бархатной коробочке. Сработал план — недоступность иногда полезна.

И снова было подано заявление в загс. Свадьбу назначили на восемнадцатое апреля. В благодарность Оленька дарила Виктору больше времени, уговорив мать не брать новых клиентов. Ну а старых нужно беречь: они ей и после свадьбы пригодятся — бизнес есть бизнес.

Однако жениха к телу пока не подпускала: пусть сначала женится, а то знаем мы таких, опытные. На всякий случай продолжала звать его по имени-отчеству, блюла дистанцию. А то назови на 'ты' — тут же без трусов окажешься, а без них уж никаких секретов не удержишь. Нет уж. Допуск в спальню — только в брачную ночь!

Все бы хорошо. Но Вовка… Оля видела, что тот творит в школе. Ну ей-то по барабану — пусть творит, не ее проблемы. Так ведь он, паскудник, и дома отца изводил — Дзюбинский на каждом свидании жаловался, что не может найти с ним общий язык.

Вовка не желал мириться со скорым появлением в доме мачехи. И года после маминой смерти не прошло, а отец уже утешился, предатель.

Когда тот закрутил с училкой, Вовка плакал, уговаривал отца не оскорблять память матери. Уж он-то помнил, как родители любили друг друга. Куда все делось? И это — та самая любовь, о которой столько говорят? Только мать умерла — а отец уж другую прогуливает под ручку.

Не помогли ни уговоры, ни ультиматумы: отец твердил о своей любви, о том, какая Ольга Васильевна хорошая, какой замечательной мамой она станет для Вовки, как, наконец, научит бестолкового мальчишку грамотно писать.

От таких слов парня корежило: 'Мама' — великое, чистое слово. Как им можно назвать ненавистную училку, укравшую у него отца?!

— Не станет она мамой, никогда не станет! Как ты не понимаешь: ей не ты нужен, а деньги твои, квартира эта! Она плохая, папка, ты просто не желаешь этого видеть!

Отец не слышал его.

— Ну хватит, Вова. Я понимаю и принимаю твои чувства, я знаю, как тебе плохо без мамы, как ты ее любил. Я тоже ее любил, но пойми, пожалуйста, — ее больше нет, она никогда не вернется. Если бы была хоть малейшая возможность спасти ее, я бы непременно ею воспользовался. Ты же сам знаешь: я сделал все, что можно, но в том-то и дело, что не со всякой опухолью можно бороться. Нет мамы. Понимаешь? Нет! А мы с тобой живы, и мы должны жить! Мужчине плохо одному, ты должен меня понять, сынок. И ты поймешь, когда вырастешь. А пока просто поверь мне — она хорошая. Она очень милый и светлый человек, нам будет хорошо с ней…

— Почему я должен тебе верить, а ты мне нет? Она плохая, у нее злые глаза!

— Дурачок, ну какие же они злые? Они растерянные и неуверенные, она ведь такое же дитя, как и ты, только чуть старше.

— Так что ж ты женишься на ребенке? Найди себе такую, как мама, и женись. Зачем тебе эта Ольга Васильевна?