Обряд - Валентина Вадимовна Назарова

его пальцев своими бархатными черными лапами. Он садится обратно в кресло, сложив локти и колени, как насекомое. Один из котов прыгает на спинку кресла и трется ухом о его темноволосую голову.

— Надо же, какая любовь, — умильно улыбается Марианна. — Обычно они ведут себя как маленькие убийцы.

На мгновение все в комнате молча наблюдают за тем, как кот, мурлыкая, пытается устроиться у Матвея на плече, как вдруг полумрак комнаты освещают синие и красные всполохи. Следом за ними воздух пронизывает звук сирены.

Матвей действует быстрее, чем Настя успевает сообразить. Он хватает ее за руку и произносит:

— Нам пора. Простите. Настя вам перезвонит.

Затем выталкивает ее в коридор. Но она и сама уже понимает, что эти сирены — это за ними. Настя хватает пальто, и они стремительно выскакивают за дверь.

— Минуточку! Постойте! — кричит Ростислав. — Что случилось? Куда же вы?

Настя оборачивается на него, блеснув бездонным от ужаса зрачком.

— Котов не выпустите, — устало произносит им вслед Марианна. — Ростик, ну я же говорила…

Но коты и не думают уходить. Их кофейно-сливочные мордочки наблюдают за двумя черными силуэтами, которые спешат через двор, утопающий в красных и синих вспышках.

* * *

У Насти дежавю. Хотя в этот раз они даже не бегут, просто торопливо перебирают ногами по причмокивающей грязи, ни разу не обернувшись на свет мигалок, как ветхозаветный Лот, сбегающий из Содома. Когда они заворачивают за угол и сине-красные лучи больше не достают до них, Настя останавливается, чтобы перевести дух, и вцепляется пальцами в запястье Матвея.

— Это все объясняет, ты понимаешь?

— Пожалуйста, пойдем. — Он тянет ее за собой, через тяжелые ржавые ворота и дальше в лабиринт дворов-колодцев, соединенных узкими перемычками арок. Дрожащий желтый свет фонарей отражается в оконных стеклах. Они петляют дворами, изредка пересекая безлюдные темные улицы, загребая все ближе и ближе в сторону университета, удаляясь от Гавани и профессорской квартиры.

— Но ведь это все объясняет, ведь правда? — продолжает Настя, не замечая того, что ее сапог почти провалился в прикрытую талым снегом выбоину в асфальте, спотыкаясь и продолжая идти. — Тайна раскрыта: просто со мной случается это мерячение, и я теряю память.

— Ничего не может быть раскрыто, пока ты не вернешься в поселок, к камню.

Они заныривают в очередной двор, пройдя насквозь через незапертую парадную укутанного строительными лесами заброшенного дома.

— Ты думаешь, что они говорили правду? — спрашивает Матвей, останавливаясь возле притаившейся в углу самого последнего колодца машины. Через мгновение Настя узнает в ней его крошечную «микру».

— Уверена, потому что у меня есть именно такие особенности.

— Какие особенности?

Он поворачивает ключ в замке водительской двери, озирается по сторонам и кивком головы показывает Насте на пассажирское место.

— Блин, Матвей, ты чем там вообще занимался? В «Клуб романтики» в телефоне играл? Необычные способности. Мерячение, шаманы и все такое. Не слышал?

— Слышал.

— И что? — Она разводит руками.

— Садись, пожалуйста, в машину.

Внутри, когда он заводит двигатель и машина с зубовным скрежетом выкатывается из двора, Настя продолжает гнуть свою линию.

— Если ты слышал, то ты должен понимать, о чем я говорю.

— Я не понимаю. Прости. — Он хмурится, уставившись на дорогу. Дворники скребут по стеклу с заунывным присвистом, влево-вправо.

— То есть ты считаешь, что можно взять и вызвать сатану, но у меня не может быть какой-то особенности мозга, которая заставляет меня терять куски своей жизни и делать странные вещи, о мотивах которых я могу только догадываться?

— Это какие?

— Неважно.

— Тогда скажи мне, что важно.

— Впервые в моей жизни появилось какое-то подобие смысла. Если это мерячение — это какая-то неудачная перемычка в мозгах, то у всего есть объяснение, Матвей. Мама, значит, не была шизофреничкой, городской сумасшедшей, которая родила непонятно от кого и повесилась в лесу. Она тоже была особенной. И я не обречена. Значит, у меня есть шанс не стать ею, понимаешь? Значит, я не… конченая. Значит, я могу с этим бороться. Жить, в конце концов.

Настя произносит эти невозможные слова, и они отдаются сверлящим вглубь черепа холодком, как будто она откусила большой кусок эскимо на палочке. Она не может сказать того, что проносится сейчас у нее в голове.

— А как же твой муж? Его тоже убило мерячение? Он пошел за Полярной звездой и упал?

— Я не знаю. Это все может быть совпадением — грабители, сквоттеры, что там еще, — произносит Настя, отвернувшись. Она не может позволить себе думать об этом прямо сейчас.

Матвей хмыкает в ответ, не сводя глаз с дороги.

— Если эти люди сказали, что мерячение может… — продолжает Настя, но Матвей перебивает ее:

— Эти люди — стремные извращенцы, и идти к ним было очень плохой идеей.

— Почему?

— Например, потому что они вызвали копов.

— Но это может быть…

— Что? Совпадение? — Его глаз косится на нее, чернея среди смазанных огней Петроградки, как открытый люк посреди улицы.

— Дурак, — вырывается у нее.

Он только усмехается. Машина останавливается на светофоре у какой-то станции метро. Настя не знает, что это за станции, но ей все равно.

— Выпусти меня! — Она дергает ручку двери. — С тобой невозможно!

— И куда ты пойдешь?

— Поеду обратно к ним. Я хочу знать, что у меня с головой.

Матвей газует на зеленый.

— Ты глухой?

— Нет. Я думаю.

— Идиот.

— Давай так: ты поедешь со мной в поселок, к камню, мы посмотрим, как все будет, когда ты снова окажешься там. И, если я не прав, я отвезу тебя к этому профессору Преображенскому.

* * *

Полностью одетая, она дожидается, пока Матвей соберет свои вещи, которые помещаются в